литературно-художественный журнал «ЭТАЖИ»

[email protected]

Анна Гедымин

Вера в счастье

22.11.2023
Вход через соц сети:
20.09.20155 978
Автор: Катя Капович Категория: Проза

Вдвоём веселее

- Есть две категории людей, которым нельзя доверять... – говорил Витя, нарезая перочинным ножиком подтаявший сыр. - Во-первых, ментам, во-вторых, женщинам с неестественно высокими голосами.

Дело происходило в купе поезда Кишинев-Ленинград, в котором мы с Витей почему-то ехали одни, хотя вагон был битком набит студентами и школьниками, едущими в Ленинград с ознакомительной целью.

Я слушала и кивала. Витя был старше меня.

Он спросил:

- Надеюсь, они ничего, эти ваши знакомые?

Под знакомыми имелись в виду мамина университетская подруга Таисья и ее дочь Вера, в гости к которым мы и ехали в этом переполненном летнем поезде.

- Вроде, ничего, - отвечала я неуверенно.

Таисья, как и моя мать, была библиотекаршей, она приезжала к нам в гости и от нее я много лет подряд слышала про ее удивительную дочь. Верочка учится на одни пятерки, Верочка играет на скрипке, Верочка поступает в Академию художеств.

 

На подъездной двери висело объявление: «В связи с ремонтными работами горячей воды не будет до пятнадцатого августа». Никаких следов ремонтных работ мы не заметили, разве что лестничной клетке стояло какое-то ведро с окаменевшим цементом и тремя рваными окурками поверх. Глазок потемнел, зазвенела цепочка. На порог вышла высокогрудая женщина в милицейской форме и сапогах. Она посмотрела на нас непроницаемо-темными глазами и сказала без всякого энтузиазма:

- А, это вы...  Ну, заходите, мать сейчас выйдет!

Я на всякий случай проверила номер двери. Сомнений быть не могло: это была именно та самая квартира, в которой нам предстояло жить, и это была именно та самая Вера – флагман моей жизни, источник многолетних унижений. В школе я училась плохо, институт закончила самый второсортный. Все мне было лень, все казалось одинаково скучным – карьеристы, диссиденты...

К счастью, в коридоре уже мелькала знакомая фигура Таисьи. Она мало изменилась за те шесть лет, что мы не виделись. На ней даже был тот же темно зеленый сарафан, который своими цветными огоньками делал ее похожей на новогоднюю елку. Целуя меня и одновременно хватаясь за чемодан, Таисья говорила певучим голосом:

- Какие молодцы, что приехали! Вон туда-туда, голубчик! Виктор, да? Можно я буду вас называть Витя?

Витя сказал, что «можно» и аккуратно отобрал у нее тяжелый чемодан. Поискав глазами, что бы понести, она прихватила мою сумку и увлекала нас за собой вглубь коридора:

-  Ленинград вам понравится! Господи, как я рада! Теперь, когда мы сменялись, у нас много места. И все это благодаря Верочке!

 

Жить у чужих людей – это есть из чужой тарелки старой, заточенной многолетним скребом по сковородке, ложкой. Ужин, состоящий из макарон по-флотски и хекового супа, проистекал в полном молчании. Говорил только телевизор. Заканчивалась программа «Время», после которой обещали концерт, но он почему-то отменился. Вместо концерта на экране всплыло лицо генерального секретаря... Вера сидела напротив в милицейской форме и такой же заточенной, побелевшей от старости ложкой подбирала со дна тарелки хековую труху. Доев, она поднялась и заходила взад-вперед по комнате. Щелкнул выключатель, шумовая защита исчезла:

- А какие, собственно, у вас отношения? – спросила нас Вера неестественно высоким голосом.

В образовавшейся тишине Таисья загремела посудой.

- Я ж тебе говорила, они друзья, Верочка, друзья!

 

Комната, которую нам выделили, была длинной, темной, с высоким потолком; раскладушка –  ржавой на стыке, со скрипучими пружинами. Чтобы разложить эту раскладушку, нужно было встать с двух сторон и с силой тянуть ее в разные стороны. В комнате еще стоял диван, на котором лежали две стопки постельного белья и два шерстяных одеяла. Над письменным столом висела фотография девочки: две тугие черные косы, высокие скулы, скрипка в руках. Мы плотнее прикрыли дверь и посмотрели друг на друга.

- Ради дела придется потерпеть, - сказал Витя обреченным голосом.

Я вздохнула.

 

Утром мы смотрели, как Вера надевает сапоги. У нее были полные круглые колени сильные икры. Натягивая на них сапог, она говорила с нами, сидящими в кухне:

-  Вообще-то лимитчиков у нас не любят, работают они только месяц-другой, пока не получат жилье. Потом начинают халтурить, метут грязно, снег не умеют разгребать.

В одном сапоге она вышла в кухню и распахнула створки шкафа.

- Что ты ищешь? – спросила Таисья.

Вера, как выяснилось, искала крем для обуви.

- Тут только продукты, - объяснила ей мать.

Вера провела рукой, отгоняя моль:

- Мать ждет войны, - сказала она. – Успокойся, войны не будет!

Все так же в одном сапоге она пошла куда-то в комнаты и оттуда донеслось ее ворчание по поводу ненужной запасливости.  Потом входная дверь хлопнула, оставив в коридоре белое облачко штукатурки.

Мы перевели дух и посмотрели на Таисью.

- Вы ее не бойтесь – сказала та, -  Верочка только с виду суровая, но душа у нее хорошая, теплая и столько у нее всегда было всяких талантов!

Мне очень хотелось спросить: «И что же случилось?»

Таисья закончила мысль:

- Она – прекрасный работник, принципиальный, честный. Ее уважают, хотя она и женщина!

 

То, что Витя называл «делом» заключалось в следующем. Один наш близкий друг, уехавший в Америку давно, женившийся на американке, придумал, как нас вывезти. Он найдет среди знакомых каких-нибудь кандидатов, которые за умеренную плату заключат с нами фиктивные браки. По мысли Андрея – так звали нашего нью-йоркского друга, все это было дело нехитрое. Нам следовало переехать из малопосещаемого иностранными туристами Кишинева в Ленинград, найти лимитную работу, получить прописку, а он тем временем подыщет нам партнеров. Он, видимо, подзабыл или не никогда не знал всех тонкостей советского домостроя. Лимитные работы... Лимитные работы в Ленинграде были вот какие: дворник, кочегар, слесарь. Мы с Витей были филологами.

Мы ходили по ЖЭКам и везде получали отказ.

- Да вы, небось, вдвоем ходите? – спросила как-то Вера.

По утрам она обливалась холодной водой и после ходила с головой, замотанной полотенцем. На короткое время в ней даже появлялось что-то милое, домашнее. Впрочем, только на короткое время.

Мы сказали, что вдвоем.

- Вам надо разбиться на две группы!

Мы послушались и разбились на две группы. Витя шел беседовать с очередным начальником ЖЭКа, а я находила во дворе скамейку и садилась на нее, поджидая его возвращения. Когда он приходил, мы выдерживали разумную паузу, и дальше шла я. Начальник, чей образ начинал принимать собирательный характер, мог задать самый неожиданный вопрос. Один спросил меня, люблю ли я животных, другой поинтересовался, на какую тему я писала диплом. Я отвечала, что животных люблю. Что диплом я писала на тему ленинградской школы поэзии.

Начальник поднял на меня глаза:

- Это кто ж такие будут?

Я растерянно назвала несколько официальных имен.

- Слабые поэты... - сказал он, поправив уносимый струей вентилятора галстук. 

- Что?

- Слабые поэты, рыхлые... Бродский – вот кто был сила! Ни страны, ни помоста не хочу выбирать....

Работы у него для меня все равно не было, и я ушла. Витя сидел на скамейке с бутылкой пива:

- Что вы там так долго делали? – спросил он.

- Стихи читали.

- Какие еще стихи?

- Бродского.

- Ты совсем с ума сошла, - сказал он.

 

Поскольку горячей воды дома не было, мыться мы ходили в баню. Поход в баню стоил рубль. За семьдесят копеек можно было получить дырявую простыню с номерком. Пол был склизкий, куски растаявшего мыла  прилипали к пяткам. Вера не советовала: «Пристанет какая-нибудь зараза, потом вовек не отмоетесь! Лучше уж купайтесь в реке. У Петропавловской есть пляж».

Мы стали ходить купаться на этот ершистый каменный пляж. После купания мы сидели на берегу, завернувшись в украденные из пятьдесят седьмой бани простыни, и пили пиво. По двору Петропавловской крепости медленно, как мухи по повидлу, переползали экскурсанты. Было жарко и влажно, домой идти не хотелось. По вечерам дома громко работал телевизор, и Таисья разговаривала с ведущими программы «Время». Иногда она с ними спорила:

- И где этот неслыханный урожай?

- Хватит жаловаться! – ворчала в ответ Вера. - У тебя в кладовке запасы на пять лет вперед. Туда и девается урожай!

 

На выходные наши женщины выезжали на дачу. В сарафанах, с косынками на шеях и с рюкзаками на плечах, они заходили в комнату попрощаться. Иногда они останавливались посреди двора и беседовали с соседом, который полуголый в подкатанных до колен штанах лежал под разобранным «москвичом». Мы ни разу не видели, чтоб он на нем куда-то поехал. Этот самый сосед на четвертую неделю наших мытарств проявился в неожиданном качестве. Так в произведениях бульварной литературы второстепенный персонаж вдруг выбивается в главные герои. Так произошло и с нами. В одно из воскресений Витя от нечего делать раздавил с ним бутылку водки, и тот вдруг взял и устроил его на работу.

- Витек, с понедельника заступишь, - сказал он.

Мне он представился так:

- Степан Михайлыч Бойко. Мастер золотые руки!

Я с удовольствием пожала крепкую, со следами въевшейся в кожу солярки руку.

- И золотые ноги! – добавил он, кивнув на свои лучащиеся от машинного масла ступни.

Выяснилось, что «москвич» вообще-то принадлежит не ему, а начальнику.

- Это именно то, о чем я тебе говорил... Бескорыстный русский алкаш... Этот для тебя сделает все, последней рубашки не пожалеет, – поучительно произнес Витя перед сном.

Стояли белые ночи, в воздухе, туманно светящемся в окне, висел тополиный пух, забивался в щели между рамами. Спать при свете было тяжко. Но все-таки что-то двигалось. Витя мел двор, официальная печать чернела в его паспорте. Через несколько месяцев ему должны были дать комнату, куда к нему со временем приедет вышедшая на связь американка. Витя купил учебник английского языка под редакцией Шахназаровой. Очередь была за мной.

 

Дачный сосед Веры и Таисьи Петр Петрович Трошин был приглашен на обед. К лимитным работам он прямого отношения не имел.

- О, нет-нет, - сказала Таисья. – Он работает в системе образования. Верка его почему-то не любит, а он - палочка-выручалочка!

Петр Петрович пришел ровно в два часа, и по его виду я поняла, что не стоит ходить вокруг да около.

Говорил он мало, но веско:

- У меня есть зацепка в одном месте. Я думаю, четыреста хватит. - Потянете?

Я вздохнула.

- Нормально, деньги найдем, - ответил Витя.

От вина Петр Петрович отказался. Он налил себе стакан воды, выпил, потом налил еще:

- Молодой человек, деньги - это не золотой песок, их найти невозможно, - сказал он наставительно. - Но вот если бы вы из вашей солнечной Молдавии привезли мне десять ящиков белой черешни, я бы вам с удовольствием заплатил.  Как вас, кстати, по батюшке?

Витя сказал, что можно просто по имени. Петр Петрович покачал головой:

- Мы еще с вами не настолько близки! Так как вас величать?

- Виктор Михайлович.

Петр Петрович улыбнулся:

- Ну так как, Виктор Михайлович, согласны?

Я видела, как чувство долга борется в Вите с нежеланием куда-то ехать, отпрашиваться на неделю.

Он выразил сомнение.

- Кто сказал что-то про неделю? Белая черешня – вещь капризная! Вы полетите самолетом – одна нога туда, другая – обратно!

Когда Петр Петрович ушел, Витя усмехнулся:

- Ну, видно позарез захотелось мужику белой черешни! Бывает. Надо помочь.

 

И вот я уже стою навытяжку перед начальником ЖЭКа и лепечу легенду о том, что с детства мечтала жить в колыбели революции. На стене, за спиной Марата Григорьевича висело два плаката. На одном было написано: «Проводим в жизнь решения партии!», на другом плакате, изображающем пьяного, идущего под руку с молодым дружинником: «Пройдемте, товарищ!» Общая побудительная форма высказываний говорила о характере сидящего за столом человека. Я поняла, что имею дело с начальником, предпочитающим командному стилю намек и убеждение. Меж тем на лице Марата Григорьевича читалось полное равнодушие к моим речам. У него был узкий лом и маленькие круглые глаза, которые он, слушая меня, прикрывал рукой. Когда я протянула ему конверт, Марат Григорьевич их инстинктивно открыл:

- Есть такое мнение, что принимаем, - сказал он, пряча конверт в ящик стола и поворачивая ключ.

Мы вышли в просторный двор, по которому с криками носилась детвора. Когда Марат Григорьевич надел шляпу, в нем появилось что-то от поэта.

- Листья начинают падать... – сказал он, задумчиво поглядев вверх.

- Да, красиво! – согласилась я.

Он перевел на меня усталый взгляд:

- Надо мешки выбивать из Гороно. Писать, добиваться. Если сейчас не сделать, уйдут мешки! Сможешь написать такое письмо?

Я сказала, что смогу, и он подозвал какого-то парня.

  - Валерий, хорошо бы показать ей фронт работ.

- Понял, - сказал Валерий и хотел уйти.

Марат Григорьевич поймал его за рукав:

- Мне опять звонили из сто седьмой,  жаловались.

- Так я же ходил, Григорич! Там, видно, опять забилось.

- Опять, не опять!  Надо бы посмотреть! У тебя Бодлер есть?

- Имеется, - сказал Валерий и продолжал стоять, косо опираясь плечом о дерево. Его длинные руки висели, как плети. Когда он удалился, мы смотрели ему вслед. Шел Валерий тоже немного вбок. Прямая линия явно была не его мотивом. Марат Григорьевич протер узкий лоб платком и вернулся к прерванному разговору.

- В общем, в следующий понедельник. Поняла?

- Поняла, - отвечал я в тон. - А можно спросить?

- Что еще? – насторожился он.

- А зачем вам Бодлер?

- Хочешь все знать?

- Да.

- Бодлер - это  вантуз. У нас так называют в народе. Петру Петровичу большой от меня привет!

Он утомился, фраза оказалась слишком длинной.

 

Мы с Витей написали два письма: одно - в жилищное управление насчет мешков, второе в Нью-Йорк. В последнем мы, соблюдая осторожность, сообщали Андрею, что сбылись наши давнишние мечты, мы обосновались в Ленинграде, в самом красивом городе в мире, подумываем о том, чтобы продолжить учебу, а пока что, желая поддержать себя материально, пошли работать дворниками.

Два ящика с мешками поступили в распоряжение конторы с удивительной быстротой. Пряча их в кладовое помещение, Марат Григорьевич одобрительно крякнул. Мне выдали рабочие перчатки и табель уборки подъездов. В некоторых подъездах в последнем лестничном пролете была тринадцатая ступенька. Она-то и казалась самой тяжелой. Из-за белых ночей дни были безразмерными. Вечерами заметней была дурная прямоугольность окружающего нас пространства.

«В Петербурге жить, словно спать в гробу», - говорила Витя, натягивая одеяло на голову.

 

Уезжая на дачу, Вера укладывала в рюкзак: теплые носки, банку с тушенкой, книгу «Щит и меч».

- Если ты начинающий писатель, то найди каких-нибудь профессиональных писателей и познакомься! – говорила она Вите. - Их у нас в городе немало. Ты на какую тему пишешь?

- На тему любви и дружбы, - скромно отвечал Витя.

Мы с ним ждали суббот, как манны небесной. Когда квартира пустела, мы открывали бутылку вина и садились в кухне каждый со своей книгой: Витя – с учебником английского, я же в то лето налегала на Пруста. Пруст будил во мне литературные фантазии.

- Может, и впрямь, пойти куда-нибудь, познакомиться с каким-нибудь писателем! – вздыхала я.

Витя какое-то время продолжал прорабатывать упражнение. Добормотав слова, он устремлял на меня насмешливый взор:

- С Кожевниковым, что ли?

 

Но однажды он все-таки не выдержал однообразия и позвонил знакомой художнице. Мы встретились у Казанского собора. Алена, невысокая девушка с плохой кожей и большими, влажными глазами, подпрыгнув, оставила у Вити на щеке жирный след помады:

- К себе я вас, ребятки, не приглашаю, у меня полный бардак. А отведу-ка я вас в один интересный дом!

Всю дорогу она вспоминала общих кишиневских знакомых, про всех спрашивала и, не дослушав, громко хохотала. Смех у нее был заразительный, хотя понять, почему она смеется, было трудно.

- Еще немного, - приговаривала она, ведя нас за собой переулками. – Увидите,  что происходит в столичном искусстве!

В столичном искусстве происходило следующее. На кухне сидело четверо мрачных бородачей и пило водку. Посреди стола на открытой шахматной доске лежал похожий на мышь огрызок сервелата с длинным веревочным хвостом. Увидев нас с бутылкой водки в руках, художники охотно потеснились и продолжали говорить о своем.

- Ну и что Шемякин? – говорил рыжий бородач в расстегнутой на груди косоворотке. - Оформитель он еще туда-сюда, но как художник декоративен. Я бы на его месте... -  Он надолго задумался, и мы так и не узнали, что бы он сделал на месте Шемякина.

Воспользовавшись паузой, Алена нас представила. Хозяина квартиры, самого старшего из бородачей, звали Мишей, но все сидящие за столом называли его Мусей. Мы тоже вслед за ними стали его так называть. В прихожей висела его живопись – огромные, заполненные ровным цветом полотна. Первое полотно было серым, другое – зеленым, третье – желтым. Выпив водки и закусив водянистым огурцом, Муся обратился к нам:

- Хотите, покажу вам новое?

Мы встали, Муся повел нас за собой. По дороге его отвлек телефонный звонок. Извинившись, он отошел в сторону, оставшаяся за хозяйку Алена завела нас в просторную светлую комнату. Это была прекрасная квадратная комната, с высоким потолком и нарядной хрустальной люстрой. Только вот работ в ней оказалось немного. Большое туманно-серое полотно висело на стене, и в углу притаилось несколько небольших холстов. Больше здесь ничего не было. Отступив на несколько шагов от работы, Алена произнесла хвалебную речь:

-  А главное, -  сказала она, подытоживая все вышесказанное, - постарайтесь оценить семантику! Это и есть, ребятки, русский авангард. Окно в Европу!

Я старательно прищурилась, оценивая семантику. Картина, действительно, напоминала пробитое в стене окно, но оттого ли, что света в комнате было поболее, в этом окне проглядывали какие-то смутные тени, подобья людей. Я не знала, хорошо это или плохо, что они там проглядывают, и, на всякий случай, помалкивала. Молчал и Витя. Потом мы одновременно перевели взгляд в угол. Необрамленные холсты явно были за что-то наказаны. Алена не собиралась их показывать, но Витя уже поднял один из них за краешек и развернул лицом к нам.  Картина оказалась симпатичным деревенским пейзажем. Речка, мостик, розовая от закатного солнца вода.

Муся вернулся, на его одутловатых щеках горел румянец:

- Сейчас привезут Перьева, а у меня только два рубля! – воскликнул он трагически.

Мы не знали, кто такой Перьев и откуда его привезут. Витя дал Мусе червонец, и тот опять ушел.

- Вы про Перьева не знаете! – изумилась Алена. – Ну, вы совсем там от жизни отстали, в вашенских провинциях! Главный художник современности!

Она пошла к зеркалу краситься, а мы вернулись на кухню и стали ждать.

Водка кончилась, и бородачи устало молчали. Им это явно было не в тягость, мне же хотелось общения.

- Откуда его везут? С дачи? – спросила я с видом человека неслучайного.

Бородачи изумленно уставились на меня.

- Из сумасшедшего дома! – ответил рыжий бородач.

 

Перьев оказался тихим мужичком в длинном, похожем на шинель пальто. Пальто он наотрез отказался снимать, не исключено, что под ним у него ничего не было. Сидя в углу у окна, он зорко из-под густых бровей по очередности долго разглядывал нас.

Женщина, которая его привезла, была знойного типа высокой восточного типа красавицей. Звали ее Артемидой, с шеи ее свисал железный крест на веревке. Достав из портфеля какие-то бумаги, которые мы все подписали, подходя к подоконнику, она снова усадила нас за стол и налила по портвейну. Я с запоздалым любопытством поинтересовалась, что мы такое подписывали.

- Письмо в ООН, - сказала она и, стрельнув глазами, спросила, - Хочешь передумать?

Я не хотела передумать. Я бы не посмела.

- Правильно делаешь, это в защиту… - она кивнула головой на Перьева, и тот улыбнулся. Зубы у него росли через один. Один был, другого рядом не было.

Потом Артемида налила по второй. Все выпили, кроме Перьева. Рыжий бородач сказал:

- Благодать пробирает!

Он поежился и посмотрел на Перьева.

- Ты чего не пьешь?

Перьев засыпал в рот горсть таблеток и стал медленно жевать, потом запил портвейном. Это коктейль, наверное, свалил бы хорошую лошадь, но на Перьева он практически никак не подействовал. Он просто шире улыбнулся и быстро что-то зачертил большим пальцем на подоконнике. В густом слое пыли прорисовывался портрет. Это, без сомнения, был Витин профиль: нос с горбинкой, треугольный глаз с характерным ниспадающим веком.

  Бородачи за столом уважительно покивали головами.

- Сейчас принесу фотоаппарат! – сказал Муся, но Перьев, как бы ни слыша, уже стирал рисунок ребром ладони.

- А он уже все сфотографировал, - сказала за него Артемида.

Потом мы еще пили, и Муся излагал нам свою теорию искусства. Предметная живопись отжила свой век. Алена кивала, говорила нам: вот видите… Артемида наливала по новой, произносила грузинские тосты.

Я не помню, как мы приехали и на чем. Не исключено, что нас привезла Артемида. Наутро у нас было чудовищное похмелье, и мы пообещали друг другу, что больше ни с кем не будем знакомиться.

 

Мы ждали ответа на посланное в Нью-Йорк письмо. Его все не было. Потом вместо него однажды пришла Мария. Она сказала с порога:

- Я из Америки от Андрея. Меня зовут Мария, и я говорю по-русски.

У нее были прозрачные глаза, на плечах лежали кудряшки, которыми она очаровательно потряхивала. В Москве она была в первый раз. Она обожала Россию и русскую литературу.  Особенно Мария любила Достоевского и роман «Доктор Живаго». Таисья принесла ей тарелку с хековым супом и столовый прибор. Вера недоуменно потеснилась. За ужином Мария рассказывала про свою семью. Это был очень драматичный рассказ. Ее бабушка покончила жизнь самоубийством, потом покончила самоубийством ее мама. У них была очень дисфункциональная семья. Ее папа потерял на бирже много денег. Потом Мария немного поплакала, вспоминая детство. Потом слегка помечтала  вслух. Мечты ее были вполне конкретными. Она хотела иметь заботливого мужа и трех детей, желательно мальчиков. Мы пили чай с лимоном, когда Мария, выйдя из комнаты и вернувшись, сказала, что ей нужно вернуться в гостиницу.

- У меня началась менструация!  У вас, наверное, нет тампонов? – спросила она у Веры.

Вера отставила в сторону стакан с чаем. Я испугалась за Марию.

- Я пришлю вам из Америки! Это очень удобно! – объяснила она Вере.

Витя предложил проводить гостью:

- Здесь пешком до гостиницы двадцать минут...

- Я хочу такси! – ответила Мария и потрясла кудряшками.

Когда они вышли за дверь, Вера заходила по комнате:

- Это что было?

Вид у Веры был такой, будто ее только что кто-то грубо толкнул в троллейбусе.

Еще за едой я придумала басню:

- Мария состоит в коммунистической партии, она приехала на курсы повышения квалификации!

Все это все была дикая ложь, к тому же легко проверяемая, но я уже не могла остановиться. В ответ раздалось что-то вроде рычанья, потом вспыхнул телевизор. Это был единственный случай в жизни, когда я обрадовалась, увидев Брежнева.

 

Ночью я пару просыпалась, в щель между шторами просачивался молочный свет, Витина раскладушка была пуста.

Наутро я нашла его в кухне. Я спросила, как прошло общение с невестой.

- Ну как прошло, как прошло? – вздохнул Витя. - Прекрасно прошло, но нам не подходит!

 

Наступила осень, сразу поздняя. Марат Григорьевич отвечал мне в свойственном ему телеграфном стиле: «Комнат нет и неизвестно».

- Марат, наверное, денег хочет, - сказал Петр Петрович.

Он зачастил ходить к нам в гости, подолгу засиживался, дожидаясь Вериного прихода:

- Марата можно понять, - продолжал он, закидывая ногу на ногу и показывая шелковый белый носок, - у мужика две семьи... Строго между нами, конечно! За это можно и с работы полететь. Короче, сотен семь, не меньше, либо придется ждать.

Семи сотен у нас не было, но на Марата Григорьевича я с утра посмотрела другими глазами. Надо же, думала я, вот этот маленький, до предела уставший человек, и вдруг –  такой размах!

Мы снова написали Андрею. В письме мы выразили нашу радость по поводу встречи с интересной, хорошо говорящей по-русски гостьей. Мы упомянули, что «были приятно удивлены, когда узнали, что Мария думает о том, чтобы завести функциональную семью с большим количеством детей». «Мы и не знали, что в Америке некоторые люди так серьезно относятся к браку», - приписали мы в конце и поставили три восклицательных знака.

Дни мои проходили в ритмичном маханье граблями и метлой. Марат Григорьевич просил беречь мешки. На стене его кабинета появилось новое побудительное предложение: «Отчий край легендарный славь рабочий ударный!» В нем хотелось поставить какой-нибудь знак препинания.

Шли дожди, и мешки с листьями становились все неподъемней. А жизнь вокруг все интересней. Я, сама того не желая, узнавала обо всем, что происходило в конторе и примыкающих к ней домах: к кому приехали родственники, от кого ушла жена, что выкинул Валерий, с которым у Марата были «диалектические разногласия». С одной стороны, у Валерия были замечательные руки, из-за чего он был везде нарасхват, с другой –  он «чудачил». То он какие-то ценные шурупы перепродавал, то пропил привезенную в сорок восьмую квартиру дверь. Вечером мне хотелось поделиться с Витей новостями, рассказать о том, что произошло за день.

- Давай не забывать о цели пути! – ответил Витя. – И никогда, никогда не говорить о работе!

 

В конце октября мы решили позвонить Андрею с телефонной станции. Звонил, собственно, Витя, я стояла в стороне, стараясь по выражению его лица понять направление разговора. Витино лицо трижды менялось в ходе беседы. Сначала Витя улыбался, потом хмурился, потом снова улыбался. Я поняла, что где-то посреди будут трудности, но, в принципе, все должно окончиться хорошо. Витя вышел минут через пять. Видно было, что он озадачен. В пивной у Казанского собора я наконец-то спросила, что сказал Андрей.

Витя залпом проглотил остаток пены:

- Андрей сказал, что у Додика режутся зубы!

Мы прошли пешком через благородный, погруженный в молочную дымку тумана город. В комнате, такой узкой, что для того, чтобы закрыть дверь, приходилось толкать ее спиной, мы легли каждый на свое ложе. Меня разбудили ночью звуки в трубах. Батареи горели, как в ангине. Это с опозданием на месяц, но все же пустили горячую воду. Витя тоже не спал.

- Я понятия не имею, кто такой Додик! – сказал он.

Он встал и отдернул штору, за которой была нормальная ночная чернота. Чуть подалее, в поредевшей листве тополей, горел одинокий фонарь и золотил ржавую крышу гаража и новый, привезенный Степаном контейнер для мусора. Было немного красиво, немного печально.

- Слушай, - сказал он, - может, постелем твое одеяло на пол и ляжем вместе? Вдвоем все же веселее!

Мы тихонько собрали раскладушку и поставили ее в угол.

 

Катя Капович – автор девяти поэтических книг на русском языке и двух на английском. Книга «Gogol in Rome» получила премию Библиотеки Американского Конгресса в 2001 году. В 2007 году за мастерство в литературе Капович была присвоена стипендия Эмхерстского университета. В 2012 году в издательстве «Аст» вышел сборник рассказов «Вдвоем веселее», получивший Русскую премию 2013, в номинации «малая проза». Стихи и рассказы по-английски выходили во многих журналах, антологиях и учебниках для вузов. Капович работает в Бостонском университете и является редактором англоязычной антологии «Fulcrum». Живет в Кембридже (США) с мужем поэтом Филиппом Николаевым и дочерью Софией.

 

20.09.20155 978
  • 4
Комментарии

Ольга Смагаринская

Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»

Павел Матвеев

Смерть Блока

Ольга Смагаринская

Роман Каплан — душа «Русского Самовара»

Ирина Терра

Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»

Ирина Терра

Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»

Елена Кушнерова

Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже

Эмиль Сокольский

Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца

Михаил Вирозуб

Покаяние Пастернака. Черновик

Игорь Джерри Курас

Камертон

Елена Кушнерова

Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»

Людмила Безрукова

Возвращение невозвращенца

Дмитрий Петров

Смена столиц

Елизавета Евстигнеева

Земное и небесное

Наталья Рапопорт

Катапульта

Анна Лужбина

Стыд

Галина Лившиц

Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder

Борис Фабрикант

Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»

Марианна Тайманова

Встреча с Кундерой

Сергей Беляков

Парижские мальчики

Наталья Рапопорт

Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи

Уже в продаже ЭТАЖИ 1 (33) март 2024




Коллектив авторов Самое важное — в нюансах
Галина Калинкина Текст найдёт писателя и задушит
Михаил Эпштейн Зияние, или Заклятие кистью
Николай Грозни Признак Будды
Юлия Медведева Роман с Индией
Александр Курапцев Кумаровские россказни
Ефим Бершин С чистого листа
Дмитрий В. Новиков Волканы
Марат Баскин Жили-были
Павел Матвеев Встреча двух разумов, или Искусство парадокса
Ефим Бершин Чистый ангел
Наталья Рапопорт Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи
Алёна Рычкова-Закаблуковская Взошла глубинная вода
Анна Агнич Та самая женщина
Юрий Анненков (1889 – 1974) Воспоминания о Ленине
Елизавета Евстигнеева Яблочные кольца
Владимир Гуга Миноги с шампанским
Этажи Лауреаты премии журнала «Этажи» за 2023 год
Галина Калинкина Ольга Балла: «Критика — это служба понимания»
Михаил Эпштейн Лаборатория чувств. Рассказы о любви.
Наверх

Ваше сообщение успешно отправлено, мы ответим Вам в ближайшее время. Спасибо!

Обратная связь

Файл не выбран
Отправить

Регистрация прошла успешно, теперь Вы можете авторизоваться на сайте, используя свой Логин и Пароль.

Регистрация на сайте

Зарегистрироваться

Авторизация

Неверный e-mail или пароль

Авторизоваться