литературно-художественный журнал «ЭТАЖИ»

[email protected]

Анна Гедымин

Вера в счастье

22.11.2023
Вход через соц сети:
10.11.20194 548
Автор: Ольга Смагаринская Категория: Бельэтаж

Ирина Волкович: «Я представить не могла, что в моем театре будет играть Елена Соловей!»

Ирина Абрахам, Снежана Чернова , Рустем Галич, Ирина Волкович, Елена Соловей, Алиса Русанофф, Сергей Побединский. ГРАММАТИКА ЛЮБВИ. 2019 год. Фото Эдуард Шайхет

В советские годы Ирина Волкович жила в Ленинграде, работала инженером и преподавателем. Сейчас ее литературному театру «Диалог» уже шестнадцать лет, и он известен и любим среди русскоязычных жителей Нью-Йорка. Вместе с профессиональными и начинающими актерами на его сцене часто можно увидеть одну из лучших советских актрис Елену Соловей, она была с «Диалогом» с самых первых спектаклей.

Это не обычный драматический театр: в нем минимум декораций, никто не озабочен шикарными костюмами и даже внешнее проявление актерской игры не так важно. Самое главное здесь — слово. Волкович — сама и сценарист, и режиссер всех спектаклей, и основаны они исключительно на биографиях и произведениях любимых ею писателей и поэтов первой половины двадцатого века. Но «Диалог» — это не просто декламация литературных текстов, это симбиоз мемуаров, писем, отрывков из произведений и актерской игры. Добавьте к этому музыку (в большинстве случаев живую, например, русские романсы), документальную видео-хронику, и вы примерно представите этот жанр.

После каждого спектакля «Диалога» хочется снова перечитывать или заново открывать для себя то, что Ирина Волкович тщательно выбирает из лучших текстов русской литературы. Так, после спектакля «Эхо любви», о романе драматурга Николая Эрдмана и актрисы Ангелины Степановой, я загорелась почитать их переписку, так потрясла меня история этой страстной и трагической любви на фоне сталинских репрессий.

В Нью-Йорке Ирина Волкович стала профессиональным библиотекарем, и именно с библиотечных программ и зародился ее театр. Первая же сделанная ею программа к 300-летию Санкт-Петербурга в 2003 году собрала сотни желающих, библиотеку буквально брали штурмом, а все, кто не поместился в главном холле, смотрели трансляцию в конференц зале. Для этой программы Волкович ездила в Санкт-Петербург и встречалась с известными артистами, работниками Эрмитажа, получила ценные архивные кадры, а ленинградцы, живущие в Нью-Йорке, делились с ней своими воспоминаниями о любимом городе.

После этого было еще немало интересных литературных программ, организованных Ириной Волкович, на которые она приглашала выступать Льва Лосева, Наума Коржавина, Евгения Рейна, Соломона Волкова, Вениамина Смехова, Владимира Войнович, Дину Рубину и других.

Летом 2019 года «Диалог» был на гастролях в Москве на международном фестивале зарубежных русскоязычных театров, и спектакль «Поверх барьеров» об отношениях Бориса Пастернака и трех главных женщин в его судьбе был встречен там лучшими рецензиями и аплодисментами.

Это интервью — о том, как никогда не поздно пойти за своей мечтой, даже в новой стране, начиная с нуля. О том, как человек, увлеченный какой-то идеей, обязательно осуществит задуманное, а на свет его страсти слетятся те, кому по пути. О том, как маленький театр нашел свою нишу в городе, избалованном разнообразными спектаклями. Это напоминание о том, какая великая литература досталась нам в наследство, и как много в истории России и биографиях ее известных людей, потрясающих, закрученных сюжетов: трагических, лирических и смешных. О том, как в Нью-Йорке можно услышать не только ставший комедийным русинглиш, но и чистый красивый русский, на котором творили Бунин, Пастернак, Цветаева и другие мастера, вдохновляющие Театр «Диалог».

 

Вы были инженером и преподавателем технических наук в Ленинграде. Думали ли вы когда-нибудь, пусть подсознательно, что однажды у вас будет свой литературный театр, и в нем даже будет играть Елена Соловей?

 

Я закончила Электротехнический институт и работала какое-то время в научно-исследовательском институте, потом перешла на преподавательскую работу и постепенно отошла от инженерного дела, много занималась с иностранными студентами, мы с ними делали разные культурные проекты.

Приехав в Нью-Йорк, я искала работу преподавателя, нашла ее в одном колледже, но там были свои нюансы, которые меня остановили. А параллельно я искала работу в библиотеке. Сама не знаю, почему я так отчаянно этого хотела. Я очень активно искала эту работу, звонила, писала, ходила, ездила на интервью в любой район города. Я всем говорила: «Я приехала из Санкт- Петербурга, я ищу работу, я работала в университете», — вот и все, что я могла тогда сказать.

Жизнь в Ленинграде, наверное, способствовала какому-то неосознанному одухотворению, вы спросили, было ли у меня желание работать с Еленой Соловей — ну, слушайте, это же невероятно, я не могла бы и подумать о таком. Она была для нас иконой, и ею осталась, ее сцены из «Рабы любви» изучают в театральных институтах. Но в то же время, живя в Ленинграде, я вращалась в театральных кругах, мой круг общения составляли люди театра, Эрмитажа, поэтому в домах, особенно в одном любимом мною доме, который находится прямо на улице Зодчего Росси, я встречалась со многими артистами, это было невероятно интересное общение.

К тому же, в детстве я занималась в драмкружке при Доме пионеров и школьников. Кстати, там в старшей группе был Михаил Козаков, у меня даже есть фотографии с ним с одного спектакля. А потом я поступила в Театр юношеского творчества, многие ленинградцы его знают. Оттуда вышли Ролан Быков и другие талантливые актеры, не имеющие театрального образования. И принимали в него по большому конкурсу.

Семья у меня не театральная. Сожалею, что очень многое из жизни родителей в свое время не узнала. Отец работал в типографии, мама была работником Министерства, но мы, тем не менее, жили театром. И за это я чрезвычайно благодарна родителям: у нас всегда были абонементы в Кировский, у мамы были подруги, которые нас приводили в театр, потом на какие-то обсуждения в гости, позже, когда у меня была дочка, я тоже ей покупала абонементы, и она мне иногда в шутку сейчас говорит: «Ты мне испортила детство». Она не может забыть, как мы на «Борисе Годунове» сидели целый день. Театр всегда занимал в моей жизни большое место. В особенности, Большой Драматический Театр.

 

В каком году вы уехали?

 

В 1992 году.

 

По какой-то конкретной причине?

 

В воздухе тогда было очень много негатива. Многие уехавшие до сих пор испытывают обиду или ненависть к той стране, я не могу ничего такого сказать о себе, но общая атмосфера была угнетающая, и моя старшая сестра уже давно уехала, она звала маму, и вот мы решились. Я скучала по Петербургу, как сумасшедшая. Поэтому, когда мне представилась возможность сделать в библиотеке Нью-Йорка программу, посвященную моему городу, я просто не могла ее не сделать.

 

К театру мы еще вернемся, а сначала я бы хотела расспросить вас о работе в американских библиотеках. Вы начинали работать в Бруклинской библиотеке...

 

Начинала с должности помощника библиотекаря, позже стала библиотекарем.

 

Расскажите немного о том, как устроены американские библиотеки.

 

В американских библиотеках принято периодически переходить из одного филиала в другой. Я работала в нескольких, и потом долгое время в Центральной Библиотеке Бруклина.

Работать было очень интересно, это еще была пора до интернета. Надо было быть готовой ответить на любой вопрос посетителя, даже если ты сама понятия не имела, о чем идет речь. Мне врезалось в память, как кто-то искал актера с Бродвея 30-х годов, который где-то там кого-то играл, и я должна была ему помочь. Но я, может быть, в силу технического образования, научилась концентрироваться, чтобы не показывать сразу, что не знаю ответ, а затем искать его в книгах, вернее, сначала надо было ухитриться найти нужную книгу. Библиотека имела большое значение. Приходили же все: школьники, студенты, профессиональные работники разных сфер. И тогда уже у нас там начались литературные программы. Они способствовали циркуляции книг. После первой программы про Пастернака все встали в очередь на «Доктора Живаго».

В знаменитой Центральной Библиотеке на Пятой авеню я проработала четыре года. Но там я уже работала не постоянно, а только вела программы цикла «Русская литература и театр». И это было что-то невероятное. У нас уже не было грантов, я сама почти ничего не получала, билеты нельзя было продавать. Библиотека давала бесплатно зал, и плюсом было то, что появилась новая аудитория, манхэттенская. Мы там и спектакли некоторые играли. Но потом руководство потребовало, чтобы я сама оплачивала дополнительную охрану, когда проходят мероприятия, потому что приезжало много желающих, библиотеке не нужны были такие проблемы, лишние заботы. Конечно, мне было нереально это осилить, и я оставила эти программы.

Одно время работала в комиссии по закупке русских книг, мы приезжали на книжные базы, рассматривали книги, выбирали, это была трудная и скрупулезная работа, но очень интересная. Мы покупали книг на сотни тысяч долларов, потом это все систематизировали, компьютеризировали и постепенно в этой работе отпала необходимость.

 

С вашей легкой руки в 2003 году Нью-Йорк отмечал 300-летие Санкт-Петербурга. Как вообще такое произошло?

 

Когда в Центральную Библиотеку Бруклина пришла новый директор, она поинтересовалась, есть ли у кого-то идеи и предложения, и я сказала, что хотела бы сделать программу к 300-летию Петербурга. Без всякой надежды, что ко мне прислушаются. А она ответила: «Вот это мне нравится, я была в Петербурге и влюбилась в этот город». Так мне дали зеленый свет готовить программу «Салют, Санкт-Петербург!» И вот тут-то я поняла, что не знаю, что мне делать. Я думала, читала, искала контакты, в Нью-Йорке живет много ленинградцев, но они не были тогда моими знакомыми. Я ко всем обращалась за помощью, и люди охотно откликались. Я познакомилась с Леной Довлатовой, она стала моей подругой, с Соломоном Волковым, Ниной Аловерт, Михаилом Шемякиным. Борис Эйфман, будучи на гастролях в Нью-Йорке, дал публичное интервью в библиотеке, и именно тогда судьба свела меня с Еленой Соловей, которая была соведущей программы «Салют, Санкт-Петербург!»

 

А в чем заключалась подготовка к программе?

 

Я помню, как стеснялась позвонить Лене Довлатовой, но все эти люди, петербургские интеллигенты, едва заслышав, что затевается что-то к 300-летию нашего города, сразу же готовы были помочь. В основном, я просто слушала. Если кто-то делился со мной воспоминаниями, я не пользовалась камерой, стеснялась снимать человека в упор, я просто наполнялась впечатлениями и эмоциями, а многие эти люди становились потом героями этой программы, они приходили в тот вечер и выступали.

Нина Аловерт пригласила меня в свою фотостудию, открыла мне свои архивы, показала фотографии Бродского, Довлатова, Барышникова: «Эту хотите, а эту?» «Да я все хочу!», — думала я.

Когда я готовила программу «Салют, Санкт-Петербург!», поначалу не могла придумать ее концепцию. Я мучилась, много ночей не спала, как и впоследствии с другими спектаклями. Поехала в Санкт-Петербург, и там мне пришла мысль обыграть понятие «душа Санкт-Петербурга». Первым, к кому я обратилась, был Олег Валерьянович Басилашвили. Он мне назначил встречу в театре, со служебного входа, в два часа. Я пришла за десять минут до встречи, а ровно за три минуты появился он сам. Он и сейчас красавец, а шестнадцать лет назад был шикарный, мы прошли с ним в гримуборную, сидели на диване, когда-то принадлежавшем Блоку. И я его первого спросила, что такое душа нашего города. Он мне спонтанно рассказал, как он это видит. Я чуть ли не дословно помню его ответы, и как мы вышли с ним на Фонтанку, погуляли, потом мы в Нью-Йорке несколько раз встречались, он мне много чего рассказывал. Одни из счастливейших часов моей жизни были проведены там, в Большом Драматическом театре.

Постепенно у меня какая-то концепция сложилась. Я потом написала Олегу Басилашвили: «Вы и есть душа Санкт-Петербурга!» Я всех спрашивала, как они понимают, что такое душа Санкт- Петербурга. И все эти люди и есть его душа.

 

С кем еще, кроме Басилашвили, вы встречались в Петербурге?

 

Встречалась с Алисой Фрейндлих точно так же в театре, тоже был долгий изумительный разговор. Встречалась с друзьями в Эрмитаже: заместитель директора Эрмитажа по научной работе, Георгий Вилинбахов — мой друг. Недавно в Петербурге отмечали его семидесятилетие, я как раз там была. Он же — главный герольдмейстер России, это великий человек, большой ученый, академик, государственный человек. А его жена, она тоже моя подруга, в то время была заместителем директора Русского музея, мы с ней пришли вечером в Эрмитаж: эти книги, старинные вещи, подарки, творческий хаос, окно, вид на Неву. Мы сели, Георгию Вадимовичу часто звонили, мы с подругой замолкали, а он, прикрывая трубку, говорил нам: «А почему вы молчите? Продолжайте беседу!» Простые, изумительные люди.

 

И вы потом использовали фрагменты всех этих бесед?

 

Конечно. Мне еще потом прислали видеозаписи из архивов киностудии, в том числе, кадры блокады. Все это было на таких старых больших бабинах. Мне казалось, я взялась не за свое дело. Из всех этих бабин, например, надо было смонтировать короткий ролик. Я нашла каких-то ребят, которые умели это делать, но они не хотели возиться с бабинами, и их можно было понять. И тут произошла еще одна удивительнейшая история, которая длится до сих пор. Один из работников Центральной Бруклинской библиотеки, афроамериканец, молодой красивый парень с карибских островов, вызвался мне помочь. Он мне и сейчас сделал для гастролей в Москве маленькую презентацию, хотел даже с нами лететь в Москву. И все это он делает с такой радостью и интересом к истории и культуре России. Он тогда уже работал на очень приличной позиции в библиотеке, в отличие от меня, а я ему, с блестящими от восторга глазами, про Петербург рассказывала, про свою программу, и он так проникся ко всему этому, вот уже шестнадцать лет он — один из самых моих надежных друзей.

 

Елена Довлатова, Лев Лосев, Роман Каплан, Ирина Волкович. Литературный вечер. 2005 год. Фото Эдуард Шайхет

Что из себя представлял тот вечер?

 

Были написаны пресс релизы, вовсю работал отдел маркетинга, и где-то за два дня до вечера я давала интервью «Нью-Йорк Таймс», «Нью-Йорк Пост», «Нью-Йоркеру», другим изданиям, и была ошеломлена таким интересом американцев к истории Санкт-Петербурга. Потом начались звонки людей с вопросом: «Что вы творите? Весь город собирается к вам в библиотеку, вам все здание снесут». Мы испугались, уже даже стали искать место в Центральном Парке, чтобы туда перенести вечер. Конечно, так быстро мы не могли ничего найти, поэтому сделали трансляцию в соседний зал для тех, кто не сумел попасть в основной. Триста человек мы сумели там разместить, остальные желающие не попали, пришлось просто закрыть двери библиотеки.

Люди сами шли с предложениями в библиотеку, узнав про эту программу.

Один афроамериканец сделал из дерева копию памятника Петра Первого, Петр был немножко с афроамериканским лицом, он стоял под покрывалом, как и положено новому памятнику, мы его торжественно открыли. Потом были выступления: Лена Довлатова читала отрывки из Записных книжек Сергея. Лена Соловей — ахматовские стихи. Выступления чередовались изумительными видеоподборками. Кадры блокады, видеозаписи старых петербургских балетов, фрагменты архитектуры города. Меня познакомили с журналисткой «Нью-Йорк Таймс», которая интересовалась архитектурой Петербурга, она тоже выступила, покорив всех своими рассказами о таких, казалось бы, мелочах, как ручки на питерских дверях. Дети из балетных студий танцевали отрывок из «Щелкунчика», выступали певцы, читались стихи, звенели колокола, пел церковный хор — душа Санкт-Петербурга зазвучала через это все. Когда я сейчас пересматриваю видео с того вечера, то удивляюсь, какая спокойная я сидела тогда, взирая на все: видно, столько уже было отдано душевных сил, что было бесполезно волноваться. Но потом в ту аудиторию я долго не могла зайти, я оставила в ней себя.

В 2004 году пришло приглашение на имя директора библиотеки для поездки в Вашингтон, где награждали медалями сорок американцев со всей страны, которые отличились в праздновании 300-летия Санкт-Петербурга. Сейчас это звучит особенно странно, но тогда Посольство России проявило вот такую благодарность. Среди награжденных были Директор Метрополитен Музея за выставку в честь Петербурга, разные писатели, мэр американского города Санкт-Петербург, другие важные люди и наш директор Бруклинской библиотеки, четвертой по величине библиотеки в США. Я счастлива была, что нас признали, а директор сказала: «Медаль получать поедешь ты». И она этого добилась, хотя было не так легко пробиться через бюрократию. Я была единственная русскоязычная среди этих сорока американцев.

 

И вот после этого вечера вы задумали создать театр?

 

После этого всем нам, кто участвовал в программе, не хотелось расставаться. Я до сих пор благодарна всем людям, директору своему, которая разрешила мне пять месяцев заниматься исключительно этой программой, а не моей обычной работой: они поверили, что я могу что-то сделать, такого массового мероприятия в библиотеке раньше не было. Артисты: Лена Соловей, Рустем Галич, Сережа Побединский, Сережа Гордеев до сих пор со мной. С другими, кто не играет в театре, но помогал мне и участвовал, я до сих пор дружна. Это люди, с которыми я уже почти двадцать лет на одной волне. Потому что невозможно работать с теми, с которыми ты иначе дышишь.

После того вечера я вернулась к своим библиотечным обязанностям, ходила меж рядов, находила интересные книги, мемуары, редкие издания, читала это все, и вдруг ощущала, что не могу просто хранить все в себе, мне хотелось делиться знаниями с людьми. В основном, меня интересовало русское литературное наследие двадцатых-тридцатых годов прошлого века. Кажется, все это так перекликается с нами сегодня, когда начинаешь читать мемуары, письма, которые по юности мы отбрасывали, потому что казалось скучно. А тут оказалось, что это и есть самое интересное.

 

Что было дальше?

 

Я не то чтобы решила: ну вот, теперь создам театр «Диалог», это произошло постепенно. Я продолжала делать литературные программы в библиотеке, в них стал появляться театральный элемент. Такие вечера были очень популярны. Вы не можете себе представить, что творилось в библиотеке: с раннего утра люди занимали очереди, тогда еще нельзя было зарегистрироваться онлайн, нам приходилось нанимать больше охраны на входе. Я видела, что в театрализованном виде книга значительно ярче, доступнее, чем если ее просто читать, и интерес к чтению возрастал после наших программ. Театр «Диалог» для меня начался с программы «Салют, Санкт-Петербург!»

 

А почему «Диалог»?

 

Помню, нас уже стали приглашать где-то выступать, в разные культурные центры, где есть сцены, надо было презентовать себя и театр, я стеснялась и не хотела смешивать свою библиотечную работу, за которую я зарплату получала, и ту, другую, за которую мы ничего не получали, или какие-то копейки, которые мы сразу же тратили на кафе. На каком-то этапе я стала снимать помещение, но это было уже позже.

Я все время бредила диалогом культур. Работая в библиотеке, эту идею как-то протаскивала. Все-таки, я находилась в американской библиотеке, занималась русской культурой, вела книжные клубы, классы русского языка для американцев, и видела, что диалог возможен, я знала, сколько людей с русскими корнями уже вошло в американскую культуру. И я все время писала какие-то предложения, идеи для руководства. Если их все объединить, выйдет целый том. А потом я задумалась о названии: театр был, как ребенок без имени. В библиотеке же я никогда не говорила: мой сценарий, моя режиссура. Я тогда не думала, что имею на это право. Это была просто моя работа. А когда я захотела, чтобы программы переросли в театр, в котором есть режиссер, сценарист, актеры, я задумалась над именем. И мне показалось, что мы и ведем постоянный диалог со зрителем, с литературой, друг с другом. Я видела, что публика вступает с нами в диалог, она отвечает нам: любовью, очередями, тем, что люди потом берут книги с полок, для меня это было важно. И потом, надо понимать, мы же долгие годы делали бесплатно программы, когда мне давали библиотечные гранты: труд актеров оплачивался, но для зрителей все было бесплатно.

 

Нина Аловерт, Елена Довлатова, музыканты NY филармонии, Ирина Волкович, Рустем Галич. ЖИЗНЬ КОРОТКА. 2007 год. Фото Сергей Левочко

Какие еще интересные литературные программы вы делали в библиотеках?

 

Была программа «Бунинские дни в Нью-Йорке». Мы сделали презентацию «Нового журнала», тогда про него мало знали. Там в свое время, печатался Бунин, и вообще, он появился по его инициативе, после того, как «Современные записки» из оккупированного Парижа переехали в Нью-Йорк. Алданов и Цейтлин переехали сюда и звали с собой Бунина. Но он не поехал, а они открыли в Нью-Йорке журнал. Кстати, литературный секретарь Бунина был главным редактором газеты «Новое русское слово» тоже в Нью-Йорке.

И на эту программу к нам из Парижа приехал один уникальный человек по имени Рене Герра, знаменитый собиратель русской прозы и поэзии Серебряного века и знаток истории парижской ноты русской эмиграции. Он вращался в той среде, и по мере того, как эти люди старели и уходили из жизни, они ему отдавали, дарили свои коллекции, книги, вещи, многое из того, что им удалось вывезти с собой. Мы сделали выставку книг той эпохи, потом еще Сергей Львович Голлербах, легендарная фигура русской эмиграции, тоже участвовал во многих моих программах, он был дружен с Рене. В тот вечер мы показали наш спектакль «Темные Аллеи».

Я делала программу к 80-летию Наума Коржавина. Он приехал с женой из Бостона, читал очень много своих стихов, а Евгений Евтушенко написал для вечера приветственное стихотворение. Сам он к нам не приехал, уже тогда жил в Талсе. Он пытался мне отправить несколько раз по имейлу текст стихотворения, но я так и не получала его, забавная была история. Я ему перезваниваю, говорю, что ничего не получила, он снова мне звонит, оставляет сообщения на автоответчик: «Ира! Что такое? Я шлю, я же послал, а вы не получили». (Ирина Волкович похоже имитирует интонацию Евтушенко). Я долго хранила потом эти его сообщения в памяти телефона, но позже они, конечно, исчезли. Оказалось, он просто не совсем точно писал мой электронный адрес, там бывает черточка внизу, а он ее не ставил, и так на протяжении некоего времени было, пока он, видимо, не сообразил. Я боялась, он начнет сердиться, но он, наоборот, волновался — знаете, ведь в каждом маленьком контакте с человеком проявляется его суть. Вот есть люди, которые в подобной ситуации обязательно бы меня обвинили, а он, всякий раз извиняясь, говорил: «Ну что такое, я шлю и шлю», — было что-то очень теплое в этом. Потом мы встречались в «Самоваре», и он мне об этом всегда напоминал. Уже не помню, как мы познакомились, возможно, нас Роман (Каплан, создатель ресторана «Русский Самовар») познакомил.

Роман, кстати, принимал сердечное участие в моих литературных программах. Вот не без его помощи прошла встреча со Львом Лосевым, его другом. И с Евгением Рейном. Лосев уже был достаточно пожилым человеком, это была одна из его последних встреч, можно сказать. Он специально приехал к нам из Нью-Гемпшира. Рассказал про семью, про себя, про работу в университете, читал поэзию, тогда он работал над книгой о Бродском.

Так вышло, что Рейн и Лосев выступали в разное время, и у них не получилось пересечься, а было очень жаль. И я стала думать, что можно сделать, чтобы они как-то смогли пообщаться. У меня был знакомый на русском радио, Ярослав Беклемишев. И он придумал сделать радиомост с ними, Рейн находился в Москве, Лосев в Нью-Гемпшире, а мы из студии в Нью-Йорке эту беседу курировали. Ярослав был человеком энциклопедических знаний, к сожалению, он не так давно ушел от нас, он мог на равных разговаривать с такими умнейшими людьми, и мы договорились, что оба будем участвовать в беседе, но он будет, конечно, ведущим. Однако, эти люди, прижизненные классики литературы, задали такой высокий тон беседы, такой уже философский, а не только литературоведческий уровень, что я просто стала бояться что-либо не то сказать, или вообще не знала, что добавить, а Ярослав, когда надо было кому-то из нас подключаться, глазами меня спрашивал, готова ли я, и если я показывала, что нет, и пугалась, он подхватывал беседу сам.

В честь Иосифа Бродского мы делали программу «Любовь сильней разлуки». Многие его друзья и те, кто его знали: Роман Каплан, Александр Генис, Людмила Штерн и другие вспоминали о своих встречах и разговорах с ним, читали стихи, мы показывали видео из частных архивов. Роман Каплан всех потряс чтением стихов Бродского.

К столетию Шостаковича я предложила Соломону Волкову сделать программу «Шостакович и Сталин» с презентацией его книги. Тогда нашу программу даже Первый канал снимал прямо из библиотеки. Он мне дал контакт детей Шостаковича, они написали приветственное письмо этой программе. Потом я разыскала данные, что Седьмая симфония, оказывается, сначала была исполнена в Америке, а не в блокадном Ленинграде, и это привлекло большое внимание Первого канала. Соломон еще нашел стихотворение, которое написал один американский поэт, а перевел его Слуцкий, по-моему, это было как бы обращение к Шостаковичу, и суть его была в том, что кругом падают бомбы, а композитор пишет свою музыку.

 

Снежана Чернова, Рустем Галич. В ПАРИЖЕ. 2018. Фото Нины Аловерт

Что такое литературный театр? Чем он отличается от традиционного, драматического?

 

Сценарий литературного спектакля отличается от драматического. И поначалу была литература, принесенная на сцену, прочитанная вслух перед зрителями, было меньше игры или обходились без нее. Наш театр иногда, вот даже сейчас в Москве, называют литературно-документальным, потому что в основе сценариев лежат документы, и люди, которых мы, в конечном счете, стали играть на сцене, все реальные, исторические. Это накладывает огромную ответственность на меня, я сама себе задавала вопрос в свое время: имею ли я право выводить на сцену Пастернака или Бунина, кто мне его дал? И если это право мне дано, то лишь вот этой работой, этим копанием в материале, со своими единомышленниками, актерами, которые мне верят. Они же не читают столько литературы к спектаклю, сколько я, это естественно. Они мне верят, что этот образ вот такой, как я про него рассказываю. Недавно один журналист написал, что не знает, существует ли другой такой театр. Я лично аналогов не знаю, и ни на кого не ориентировалась, создавая «Диалог». Опять же, в те годы даже ничего подобного не было.

Сейчас наблюдается дефицит хороших драматических произведений, и многие делают блестящие инсценировки, но сама идея такого конкретного пласта культуры, литературы и театра 20-40 годов, перенесенная постепенно на сцену, есть ли она вообще где-то еще?

В сентябре мы ездили в Москву со спектаклем «Поверх барьеров» о Пастернаке и трех его любимых женщинах на гастроли в рамках Международного театрального фестиваля. Такой теплый прием и все, что на нас там в хорошем смысле свалилось, меня немного испугало в том смысле, что это ведь огромный аванс. Особенно меня потрясла реакция актрисы Веры Васильевой. Оказывается, ее пригласил один мой знакомый режиссер, но он мне не сказал, что придет с ней. У нас был перерыв между дневным и вечерним спектаклями, мы вышли попить кофе, я захожу в вестибюль, а там на фоне белых стен сидит Вера Васильева, вся в зеленом. Я просто опешила. С ней были какие-то люди, меня всюду и всем представляли, это был наш день на фестивале, представили и ей, мы мило поговорили о театре и нашем предстоящем спектакле. Потом, когда мы еще только вышли на поклон, еле успели поднять головы, на сцене стоит она, с микрофоном, и говорит такие добрые слова о нашем спектакле, что они просто вызвали у меня слезы. И она так искренне их говорила.

 

Много ли в нью-йоркских библиотеках мемуаров, архивов, касающихся русской литературы, о которых мы можем ничего не знать?

 

Это очень печальная история. Я не буду говорить за все библиотеки, могу только про Бруклинскую публичную. Может, где-то еще в подвалах, которых я никогда не видела, хранится больше документов. Но вот что произошло на моих глазах. Я помню, как нам на собраниях говорили, что через какое-то ближайшее время бумажная книга исчезнет. Мы посмеивались: как это можно?! И вот это стало происходить. Бумажные книги еще закупают, но уже не в таком количестве, стали уничтожать архивы. В Бруклинской библиотеке были большие архивы, и постепенно, с введением компьютеризации и появлением электронных книг, и бумажные архивы стали страдать. Вообще, в библиотеках это нормальный процесс. Книги хранятся определенное количество лет, допустим, через три года устаревает юридическая литература, от нее избавляются. От художественных произведений мы с болью избавлялись всегда, выбрасывали, если качество книги уже не соответствовало тому, чтобы ее можно было взять на вынос.

В библиотеке было очень много редких книг, пока там были русские работники, сейчас русских работников нет, и это все просто исчезает.

В библиотеке на Пятой авеню был потрясающий славянский отдел. Его закрыли уже много лет назад. И, соответственно, книгохранилище этого отдела. Он работал только как читальный отдел. И хранилище его ушло глубоко под Брайант парк, где в подземелье на несколько этажей вниз хранятся книги. Надеюсь, они все там.

 

Но лично для себя, роясь во всех этих книгах, вы находили что-то неизвестное?

 

Сейчас не решилась бы так сказать, потому что в России уже все печатается и переиздается. На тот момент — бывало. Я находила воспоминания о Пастернаке его сына, издания пастернаковедов, Натальи Ивановой, но опять же: живя в Ленинграде, я этим не занималась, как исследователь, не знаю, были ли такие книги там тогда. Там я была просто читателем. Сейчас появились качественные изменения в том, как я стала читать. Мне теперь просто чтение книги не так интересно, мне надо ее прочесть и знать, что за человек был этот автор, кто его герои, откуда они взялись, и какова их судьба, чем продиктованы их поступки, как они к автору пришли — есть много слоев у чтения.

Вот еще не про книги, но про источники, которые я сама пыталась отыскать. Когда я делала бунинскую программу, а это было еще до развитого интернета и популярности ютюба, я очень хотела получить кадры выступления Бунина на вручении премии Нобеля. Считается, что это одна из ярчайших речей за всю ее историю. Я обращалась в бунинский комитет в Орле, по их совету — к Никите Михалкову, потому что он возглавлял какой-то фонд, ответа не пришло, я написала в Нобелевскую библиотеку, и они прислали мне пленку с записью этой речи, а из шведского посольства мне пришло письмо благодарности и подарок — брошюры про Нобелевскую премию, и когда у нас были бунинские вечера, я раздавала их людям.

 

Елена Соловей, Рустем Галич. 2008 год. Фото Сергей Левочко

А вы потом эти кадры использовали в спектакле?

 

Конечно. Сейчас этим уже никого не удивить, все это есть на ютюбе. Хотя, конечно, не все же будут сидеть в интернете, искать, как там Бунин выступил с речью при вручении Нобеля? Для кого-то это будет открытием.

 

Вы, в основном, интересовались Пастернаком, Буниным, Цветаевой?

 

Да, еще есть очень интересная фигура драматурга Николая Эрдмана, которому посвящен наш спектакль «Эхо любви». Кстати, он был в Нью-Йорке более известен, чем в России, и это не удивительно, потому что в свое время он был репрессирован. А пьесы Эрдмана ставили на Бродвее, за «Самоубийцу» его называют Гоголем двадцатого века. Была интересная история с архивами Мейерхольда, потому что они хранились в нью-йоркской публичной библиотеке, а я в то время ставила спектакль про Эрдмана, и руководство хотело открыть архивы, чтобы соединить это с показом спектакля об Эрдмане, но как раз в то время началась кампания по закрытию славянского отдела, и архивы не открыли. Эрдман — исключительно интересная фигура, сейчас его ставят и в России.

 

А как вы обнаружили информацию о нем в Нью-Йорке? Какие-то воспоминания нашли?

 

Ко мне попала книга, его переписка с Ангелиной Степановой, она тоже была достаточно редкая. Мне попадалось на глаза много интересных книг, но порой было что-то такое, что отложить было невозможно. И невозможно было не поделиться этим с артистами, но для этого же надо сценарий написать, у кого есть время слушать часами мои рассказы?

Степанова ушла из жизни в 2000 году, и она подготовила перед уходом публикацию этой книги. У нее хранились все письма, которые они с Эрдманом писали друг другу. Она же была впоследствии женой Фадеева, и больше известна всем именно в этой роли. Еще она была секретарем партийной организации, такая вся правильная, многие ее не любили за это, и вдруг ко мне попадает эта потрясающая книга ее переписки с Эрдманом. Сумасшедшая любовь, красавица-актриса, двадцатые годы, Эрдман только написал «Мандат» и «Самоубийцу», еще были очень известны его басни. Качалов на Кремлевском приеме прочел одну из них, и Сталин спросил, кто этот веселый автор, а в это время как раз шли съемки фильма «Веселые ребята» по сценарию Эрдмана, и прямо на съемочной площадке его арестовали. Он был одной из первых жертв надвигавшихся репрессий, это был 33 год. А их роман с Ангелиной начался в 1928 году. У обоих были семьи, Степанова оставила ради него мужа, была беременная, сделала аборт, Эрдман был женат на балерине, и жену никогда не бросил. После ареста Ангелина Степанова ездила к нему в Енисейск, писала письма в тюрьму, носила передачи, пока в какой-то момент не поняла, что продолжения у этого романа не будет, будущего у них нет. Она перестала отвечать на письма.

Режиссер Вячеслав Долгачев, работавший во МХАТе, как-то рассказал, что он был на том самом дне рождения Ангелины Степановой, на котором, среди прочих были Олег Ефремов и Ия Саввина, когда Степанова достала впервые письма, которые она всю жизнь хранила, (часть их была конфискована, а какие-то мать Эрдмана ей вернула) и вслух стала их читать. И они все взмолились, чтобы она их опубликовала, это был готовый материал для фильма или спектакля. Когда мы поставили спектакль в начале 2000, это была еще малоизвестная история.

 

У вас есть три спектакля, посвященные Пастернаку. Я знаю, что накануне первого вы ездили в Париж и встречались там с Ириной Емельяновой, дочерью Ольги Ивинской, последней музы поэта. А как вы ее нашли?

 

Когда я работала в библиотеке, ко мне приходили самые разнообразные, интересные люди. В том числе, я знакомилась с писателями, журналистами. В то время еще были живы изумительные люди, которые знали и Ольгу, и учились вместе с Ириной Емельяновой, ее дочерью, и хранили что-то, связанное с Пастернаком. И вот однажды Саша Сумеркин, человек эпохи и мира Бродского, журналист, критик, переводчик, огромной души человек, дал мне контакт Ирины, которая живет в Париже.

 

Расскажите про вашу встречу.

 

Когда я позвонила Ирине, то рассказала, что работаю в библиотеке, готовлю программу про Пастернака, в которой будет и роль Ольги Ивинской, ее мамы, она была очень этим тронута. Первая программа о Пастернаке у нас была в 2004 году, Ольга скончалась в 1995. Когда она уже была больна, то наговаривала свои воспоминания Израилю Гутчину, который мне потом в Нью-Йорке об этом рассказал, он жил в Вашингтоне и подарил мне книгу своих воспоминаний. И он был очень рад, что я этим занимаюсь, просил Ирине передать привет, потому что я уже тогда с ней общалась.

Если смотреть на время с точки зрения эпохи, то смерть Ивинской случилась совсем незадолго до нашей встречи с Ириной. И боль утрат и обид еще в Ирине не утихла. И в то же время, она начала сама копаться в архивах, потому что Ольгу же много обвиняли, и в том, что она сотрудничала с органами, и в чем-то еще. Я никогда ничего об этом слушать не хотела, мое дело было — любовь между Пастернаком и Ольгой.

Ирина тогда еще не была такой публичной фигурой, как теперь, сейчас многие делают с ней интервью, она сама пишет книги. Поэтому когда я ей сказала, что готовлю такую программу, она открыла мне душу. И это не значит, что я имею право это все пересказать, мы с ней беседовали об очень сокровенном. Я помню, что спросила ее, не чувствует ли она обиду на Пастернака, и она сказала: «Да, конечно, есть обида». Потому что они остались все не защищены законом, сам Пастернак говорил перед смертью, прощаясь с двумя своими сыновьями, что они и их матери останутся защищены законом о наследстве, но есть третья сторона его жизни, которая ничем не защищена. «Я не сумел это сделать. Поэтому будьте хотя бы к ним нейтральны».

И в нашем спектакле эта мысль звучит: «Я вел двойную жизнь, но если бы вы все знали, хотя бы хотели меня понять, вы бы меня не стали осуждать».

 

Вера Васильева и Ирина Волкович. Гастроли театра ДИАЛОГ в Москве. 2019 год. Из архива театра

А что-то из бесед с Ириной вы потом использовали?

 

Она сделала очень большое дело для меня. Только от нее я узнала, что Ольга писала стихи. Работая в библиотеке, никогда об этом не знала и в жизни не видела ее стихов. «Земли раскрытое окно» называется ее сборник. Ирина мне первой подарила эту книжку. Пастернак писал Ольге, она отвечала ему в стихах, и некоторые из них очень неплохие. У нас они в спектакле звучат. Потом Ирина целый тираж этой книги оставила для меня в Музее Цветаевой в Москве, и знакомые привезли мне их в Нью-Йорк для библиотеки.

 

Она вам тоже дала какие-то видеокадры?

 

Она со мной поделилась тем очень коротким кадром, на котором Пастернак идет по Переделкино, а ему навстречу бежит Ольга, сейчас он есть в Интернете, а раньше был только в Литературном музее, в архиве Пастернака, и у Ольги хранился. Помню, одна журналистка написала, когда мы в первый раз показали это в библиотеке: «Идет по снегу немолодой счастливый Пастернак, а навстречу ему выбегает та, которая столько страдала ради этой любви».

Несколько лет тому назад американский театр «Work Shop Theater Co» поставил спектакль про Пастернака. Я пришла на него, и постановка мне понравилась, в ней среди действующих лиц были и Пастернак, и Ольга, и Ирина, и Зинаида, и про НКВД были эпизоды, и про издание «Доктора Живаго». И мне захотелось пообщаться с режиссером и сценаристом. Я спросила в антракте, нельзя ли это сделать, рассказала, что я тоже режиссер, у нас также есть спектакль о Пастернаке. И добавила, что знаю лично некоторых героев, которые у них на сцене действуют. Режиссер был в театре, а сценарист специально пришел в тот же вечер, пока шло второе действие. Встреча наша была феноменальная. Вышли артисты, в том числе, актриса, игравшая Ирину. Когда я им всем представилась и рассказала, что встречалась с реальной Ириной, рассказала про те кадры видеохроники, они плакали от чувств, обнимали меня так, словно я сама рядом с Пастернаком сидела в свое время. Мы подружились, сценарист Скотт Сиклес — достаточно известный, он увлечен был Пастернаком много лет, влюбился в свое время в фильм «Доктор Живаго», четырнадцать лет работал над сценарием, здесь же нет столько материала, сколько у меня на русском. И мы стали мечтать о совместном проекте, в результате чего появился спектакль «Исторический роман», в котором мы и показали те кадры из Переделкино, что дала мне Ирина. В спектакле были сцены и на русском, и на английском языках, актеры «Диалога» читали стихи, музыка была тоже на нас, там, в частности, звучала песня Евтушенко «Лара и Пастернак», ее пел Сергей Побединский на музыку из американского фильма «Доктор Живаго». Потом мы все мечтали в Москву отвезти спектакль, но не сложилось.

 

В каких спектаклях у вас Елена Соловей играла?

 

Она играла жену Бунина в спектакле «Темные Аллеи», и в постановке по рассказу «В Париже». В первоначальном варианте он был чисто литературным. В «Я говорю с тобой из Ленинграда», это наш литературный спектакль про блокаду, она играла Ольгу Берггольц, и вот совсем недавно сыграла в «Грамматике Любви» отрывок из рассказа «Неизвестный друг».

 

Она сразу согласилась и быть ведущей в программе «Салют, Санкт-Петербург!», и играть в спектаклях?

 

Да, без всякого снобизма. Были разные актеры за эти годы, бывали такие, кто мог в моем присутствии сказать: «Мы же профессионалы, мы все сделаем, как надо», и я с ними расставалась потом — так профессионалы не говорят. Лена в жизни никогда не указала ни мне, ни коллегам своим, что она Елена Соловей, наоборот, она всегда внимательна, она ощущает себя частью общего действа. Когда-то я у нее спросила по телефону: «Леночка, я уверена, что за моей спиной есть люди, которые говорят о том, что у меня нет профессионального театрального образования. Как вы думаете, я имею право ставить спектакли?» Она ответила: (говорит с фирменным придыханием и интонацией Соловей): «Ирочка, вы поставили тринадцать (скажем, на тот момент) спектаклей, театр существует уже много лет, на ваши премьеры всегда аншлаги, и людям это надо, вы — профессионал». Этими словами она меня когда-то очень поддержала.

 

А вы сами никогда не смущались, что вот вы, без громкого режиссерского имени и без профессионального образования, должны говорить, что и как делать Соловей?

 

Вы знаете, я ей никогда не диктую, как играть. Я никогда не брала на себя такую смелость — делать ей замечания. Все остальные актеры у нас тоже профессионалы, так что, на каком-то начальном этапе я, конечно, смущалась. В процессе работы над сценарием ко мне приходит ясное понимание характеров и того, как они действуют, а с годами я прошла столько мастер-классов, и прочитала столько книг по режиссуре, брала всякие онлайн курсы, что сейчас, честно сказать, я не стесняюсь и чувствую себя уверенно.

 

С детства нас учат, что читать чужие письма — нехорошо. Но мы все читаем переписку великих и известных людей. А ведь не всегда даже ясно, хотели бы они сами, чтобы после их смерти всем была доступна их личная жизнь. Как вы думаете, почему нам так интересно читать их письма, и правильно ли это?

 

Обычно на архивы накладывается табу — пятьдесят лет, может быть, и больше. Архивы Пастернака открылись в 2010 году. До этого были книги, скажем, воспоминания той же Ольги Ивинской. Кто может ей запретить печатать их переписку? А на личные архивы писателей накладывается срок, и сначала они хранятся в музеях или у родственников. С письмами Пастернака были драматические истории. Конечно, они были у Зинаиды, она потом вынуждена была их продать, были у Ольги, частично они были конфискованы, у нас об этом есть в концовке спектакля.

Заглядывать в чужую переписку — плохо и грешно, особенно если ты потом как-то во вред используешь то, что узнал из чужого письма. Что касается переписки великих людей, я считаю, что это надо читать. Наш спектакль всегда идет на фоне эпохи. Письма эти писались в определенную эпоху, и в них, как ни в чем другом, она просвечивает. Люди даже не думали, что описывают особенности тех или иных лет. Скажем, Ангелина Степанова пишет письмо Эрдману, и он ее спрашивает о последних новостях в Москве, и она рассказывает, что в Малом театре прошла такая-то премьера, или в городе открылась вот эта выставка, она вскрывает эпоху, описание которой в другом месте трудно найти.

Есть такая книга «Лара», написанная внучатой племянницей Пастернака по линии его сестер, которые жили в Лондоне. Одна из них, живущая в семье, где Ольгу ненавидели, пишет книгу на английском про Ольгу и берет ее сторону. Это меня очень удивило. У них в семье были письма, которые писал Пастернак отцу, они были близки. Вообще, это фантастика, как он успел за свою жизнь написать столько писем! Он писал же не просто письма, а целые истории. Когда в Москву приехал на гастроли английский театр, власти намекнули Пастернаку, чтобы он уехал на время из города, он поехал в Грузию, поэты там его любили, это было уже почти что перед смертью. Там, в доме одного художника, он познакомился с девочкой, внучкой хозяина, она ему рассказала про свою больную маму и что живет она сейчас с дедушкой, что-то в этом роде. Так он потом был с ней в переписке, спрашивал, как ее дела, как здоровье мамы.

 

У него ведь с Цветаевой тоже была интересная переписка.

 

Да, помню, кто-то написал в комментариях, дескать, почему в вашем спектакле нет любовной линии с Цветаевой? Ну невозможно же все показать в одном спектакле.

 

У вас есть спектакль «Сонечка и Марина» по мотивам «Повести о Сонечки» Цветаевой. Это о ее любовном романе с актрисой Соней Голлидэй. Не знаю, как вы, но насколько я помню, в школе да и позже, я ничего не знала о том, что Цветаева влюблялась в женщин. Что некоторые, даже лучшие ее стихи, посвящены женщинам, ее романам с ними. Мне интересно, когда лично вы узнали об этом?

 

Я не люблю подглядывать в эту замочную скважину. Меня этот вопрос не сильно волнует. Наш спектакль «Сонечка и Марина» — это потрясающая история, основанная на «Повести о Сонечке». Но была ли у Марины Цветаевой и Сонечки Голлидэй любовь физическая или только платоническая, может ли кто-либо сейчас утверждать? Обе разделяли любовь к актеру Юрию Завадскому, книгам, поэзии, творчеству. Это был кошмарный голодный девятнадцатый год, Цветаева осталась одна с двумя дочками, младшую она потом потеряла, и вдруг возникла эта Сонечка Голлидэй, такая милая девочка, эмоциональная, талантливая. Мы никак не трактуем их отношения, про ее роман с Софией Парнок я знаю, но не более того, всем известно, что Цветаева была любвеобильна, у нее были всевозможные романы, но меня это не занимает.

 

А почему вы выбрали именно эту тему?

 

Потому что я незадолго до этого прочла «Повесть о Сонечке». Вся эта история произошла в 1919 году, но написала ее Цветаева уже гораздо позже, узнав про смерть Сонечки случайно, будучи в эмиграции, тут на нее и нахлынули воспоминания. Многие полагают, что она придумала этот роман, вдохновившись образом Сонечки. Я в сценарии опиралась на эту повесть и еще на книгу Г.Бродской «Сонечка Голлидэй. Жизнь и актерская судьба». Мне даже она попалась раньше в библиотеке, чем «Повесть о Сонечке». А повесть Цветаевой меня просто покорила. Язык же изумительный совершенно.

 

Почему вы к некоторым писателям возвращаетесь дважды и трижды?

 

Потому что я чувствую, допустим, с Пастернаком, что мы не все еще сказали, не все рассказали. И проходят годы, даже декады, я и артисты становимся другими, мы говорим иначе, глубже понимаем, и хочется вернуться снова к тем героям.

 

Спектакль о Довлатове — это единственный у вас спектакль о человеке, который был вашим современником. Еще живы люди, знавшие его, живы его вдова, дети. Не тяжело вам было, не боялись, что не получится правдоподобно?

 

Боялась. Я всегда этого боюсь.

 

Ну когда делаешь спектакль по Бунину, то, по крайней мере, никто не скажет, что было не так, он умер давно, его современники тоже.

 

Все равно. Ведь Бунин — реальная фигура, и все герои спектакля: его жена, Галина — тоже. Я всегда очень критична к себе. Тем более, если говорить о фигуре Довлатова, все, что касается Довлатова, Лены и их дочки Кати для меня святое. Я, конечно, спросила у Лены, как она к этому относится, в основе ведь лежат его и ее воспоминания, она же никогда не публиковала свои воспоминания, и то, что она сидела рядом со мной и что-то рассказывала, я всегда буду помнить. Опять же, мы не переступали никакую грань. Когда я сделала спектакль, то прежде всего, показала его Лене. Очень многие смакуют какие-то отдельные моменты в личности Довлатова, я такой целью не задавалась. Елене очень понравился наш спектакль, она нас даже рекомендовала на довлатовские дни в Петербурге и Таллинне, но мы не ездили, денег нет на все.

 

Правда ли, что артист Евгений Князев просил вас написать ему моноспектакль?

 

С Евгением Князевым я встретилась на театральном фестивале в Берлине, куда мы ездили с Театром «Диалог». Организаторы фестиваля рассказали ему о моем спектакле о Пастернаке «Поверх барьеров». Князев пригласил меня для беседы, с интересом слушал мои рассказы о работе над сценарием. Затем мы переписывались, и он попросил сделать для него сценарий моноспектакля. Я была в «материале» и через пару месяцев отправила ему текст. После этого мы еще несколько раз встречались. Уверена, что, если он решит использовать мой сценарий, я буду об этом знать.

 

Ваш новый, пятнадцатый по счету, спектакль, премьера которого будет в ноябре, снова посвящен Бунину. Что нового будет в нем?

 

Новый спектакль по Бунину называется «На парижской волне». Я давно хотела сделать спектакль по рассказу «В Париже», который был частью нашего спектакля «Грамматики любви», но пока не складывалось. Мне хотелось, чтобы в нем было больше пластики. Я опять стала заниматься этой парижской темой у Бунина. Есть такой автор, Елена Дубровина, она живет в Филадельфии и всю жизнь занимается «парижской нотой» русской эмиграции 30-х годов. О ней мне рассказала Марина Адамович, редактор «Нового журнала». Она сама пишет рассказы, и один из них, «Репетиция с дождем», меня поразил с первых же строк, я читала и понимала, что он написан бунинским языком. Она так много этим занимается, что, наверное, его стиль оказал на нее влияние. И сама история настолько бунинская, дождливая вся, история двух одиночеств, которые неожиданно встретились, рассказ о несостоявшейся любви, прямо в нашу тему. Я ей ответила, что мне очень понравился рассказ, попросила разрешения адаптировать его, у меня появилась задумка, что спектакль будет как бы продолжением рассказа «В Париже», но десять лет спустя, когда прежняя героиня встретила нового мужчину, и как развились их отношения. Елена дала добро, и так появился этот сценарий.

 

Почему вы всегда обращаетесь только к мастерам литературы 20-50-х годов прошлого века, почему современники вас не интересуют?

 

Мне нравится литература того времени, время было такое: в трудные времена рождалась гениальная литература.

Тут невозможно сказать, почему. Я же говорю: бывает, прочтешь что-то и уже невозможно этим не поделиться.

 

Снежана Чернова, Сергей Гордеев. В ЗЕРКАЛАХ. 2013 год. Фото Сергей Левочко

Мораль общества порицает супружеские измены. Почему мы как будто снисходительно относимся к этому, когда дело касается великих людей? Объясняя это тем, что им нужны музы, вдохновение, что прекрасные стихи или романы стоят того. Должны ли мы разделять их личность от творчества?

 

Лично для себя я считаю, что да. Это их личное дело. Мне или кому-либо никто не дал право кого-то судить. Вообще по жизни, ни в чем и никого, не только известных людей. Это случилось, и это было тому человеку нужно. И он по-своему страдал и переживал, и мы это показали в нашем спектакле, я говорю сейчас о Пастернаке и его непростых отношениях с женами и подругой Ольгой Ивинской. Некоторые живут всю жизнь с одним и тем же человеком и мучаются как-то по-своему, приспосабливаются, а некоторые проживают яркую жизнь. Мы всегда кого-то в чем-то обижаем.

Даже сейчас, в Москве, эта история с тремя возлюбленными Пастернака, была отчасти взрывом бомбы. И, видимо, там неплохо это прозвучало. История любви гения. На обсуждении выступил журналист, режиссер, сценарист Андрей Максимов, сказал, что ему понравился сценарий и спектакль, но вообще-то, Пастернак, по его мнению, скверный человек. Там я не стала с ним спорить, на банкете уже мы стали беседовать, и я сказала, что не согласна с ним. Да, Пастернак бросил первую жену, но не так легко на это решился и всю жизнь о ней заботился, их сын стал его главным биографом, значит, им вместе удалось создать личность. Вторую жену он так никогда и не бросил, вообще, он был человеком, который счастлив в страданиях. Страдание было его нормальным состоянием. Так у него по жизни и получалось. То, что он влюбился в Ольгу, так бывает в жизни. И, конечно, Ольга пострадала от этих отношений, но она, с другой стороны, была наделена любовью гения, она жила рядом с ним, ее дети росли рядом с ним, и он их любил, другие люди проживают такую серую жизнь, что им вспомнить нечего, а эти три женщины были любимы великим человеком, они становились прообразами его персонажей. Он ими вдохновлялся и писал стихи. Каждая из этих трех женщин была по своему талантливая и прекрасная, но все-таки, мы бы о них не знали или знали мало, если бы они не были любимы Пастернаком. Вот я раньше мучилась вопросом, имею ли я право на такой спектакль, про любимых женщин Пастернака. Меня преследовал вопрос: как жить человеку, может, ординарному в свете гения? И таких случаев очень много. То же самое с Сонечкой Голлидэй: мы о ней узнали только лишь потому, что она встретилась с Мариной Цветаевой.

 

В вашем спектакле по Бунину «Грамматика любви» есть часть, основанная на рассказе «Неизвестный друг» это письма незнакомки писателю. Она писала ему регулярно в надежде получить ответ, и с каждым разом становилась все более разочарованной и отчаянно ждала письма. У вас этот монолог играет Елена Соловей, а я недавно видела тот же спектакль в исполнении Ксении Раппопорт. Мне было бы интересно узнать вашу трактовку рассказа, о чем он для вас?

 

В нашей трактовке рядом с этой незнакомкой всегда молча сидит писатель, когда она читает ему свои отправленные письма. Я уже немного отошла от этого рассказа, Лена (Соловей) над ним больше самостоятельно работала, но он был в струе других рассказов в спектакле, который весь был о поиске счастья, героиня из «Неизвестного друга» тоже его искала, она писала с верой в то, что писатель ее читает. На самом деле, Бунин, в конце концов, прочитал эти письма в реальности, это же правдивая история. Он их прочел, когда уже приехал в эмиграцию, написал этот рассказ, но той женщине так и не ответил. И все время в этом рассказе идет дождь, и она такая одинокая. Она тоже была незаурядной личностью, судя по тому, как и о чем она писала. Она влюбилась в талант. А как вам показалась трактовка Ксении Раппопорт?

 

Они произвели на меня немного разное впечатление. Раппорорт более эмоциональная, взвинченная, мне даже было немного страшно, подумалось, что если бы мне писал кто-то такие письма, я бы расценила это как преследование, решила, что человек не в себе. У Елены Соловей героиня была мягче, ей я сочувствовала, там казалось, что рассказ больше о любви. Еще я вижу в рассказе параллели с муками творчества и его предназначением и с присутствием потустороннего, какой-то высшей силы и в творчестве, и в этой вспыхнувшей страсти.

Но вы Елене Соловей не давали никакую трактовку?

 

Нет, мы обсудили с ней, меня устроило, как она видит себя в этой роли. Она бы не могла сыграть иначе. Она — актриса другого амплуа и возраста, чем Ксения Раппопорт.

 

Вы изучали в Ленинграде историю искусств, то есть, вы все же не только «физик», но и «лирик» по образованию?

 

В Ленинграде есть улица Рубинштейна, она маленькая, отходит от Невского проспекта, на ней жили в свое время Рейн и Довлатов. Наша квартира была на той же улице на первом этаже, и в 70-е годы я из окон часто видела Довлатова с его двоюродным братом Борисом, их невозможно было не заметить. Эта улица была своеобразная, и школа, в которой я училась, была вроде бы обычная, но не совсем: все, кто там жили, принадлежали к петербургской интеллигенции, и дети были из этих семей. Помню свою соседку по дому, она была бывшей балериной Мариинки, ходила в гипюровой красивой нарядной юбке, у нее была необычайно узкая талия, и она ходила так очень по-балетному — не знаю, почему она со мной, девчонкой, дружила. Помню, она мне говорила: «Ирочка, никогда не говорите о возрасте».

Еще были живы эти старые петербуржцы. Моя тетя жила в нашей коммунальной квартире, она еще читала французские романы в оригинале, помогала мне с уроками.

Жизнь на этой улице, эти люди, сам город налагали на тебя какие-то обязательства, и я хотела поступать в университет, но так бывало, что родители мечтали, чтобы дети получили нужное образование, более прикладное, так что, я поступила в технический институт. Но все же, училась я и в Эрмитаже в трехгодичной школе, где мы изучали историю искусств.

 

Что для вас театр?

 

Сейчас могу сказать, что я этим живу. Вот у меня есть тетрадочка, в которую я выписываю фразы, какие-то заметки о театре и просто поразившие меня, свои и чужие мысли. «Что для театра важно? Вкус, стиль, такт и чувство меры». В кавычках, значит, не мое. Чувство меры — вот это важно для меня. Играть внутренне. Внешне не играя. Не играть лицом — без кавычек, мое, наверное. «Мы говорим о правде, добре и счастье быть вместе со зрителем», — это я писала для какой-то речи. А потом, когда полистала немножко, нашла слова Галины Волчек: «театр правды и любви». Без двух этих компонентов не может состояться театр. Вот сейчас, после смерти Марка Захарова все цитируют слова из его фильма: «Давайте негромко, давайте вполголоса». Эта фраза у меня уже давно много раз была записана. Потом вот еще: шептальная драма. Иногда надо что-то говорить внутренним голосом, услышать это внутри себя и сказать так, что кажется, что ты шепчешь, но это будет услышано зрителем лучше, если даже ты будешь кричать. «Во время встреч с Ольгой — скрытые слезы». Это про сцену встречи Пастернака и Ольги. Скрытые слезы. Потому что он очень тяготился отношениями. Потому что при всей к ней любви там была жена, один сын, другой. И эти скрытые слезы артист должен вынести на сцену. «Следить за лицом», — пишу я.

 

А почему вы против внешней актерской игры?

 

Потому что это не всегда необходимо. Если эмоции идут изнутри, зритель поймет.

Для меня в театре важна не виртуозность и желание удовлетворить зрителя, а умение создать волну, атмосферу и жизнь, а зритель подключится к этой волне и к нашему диалогу. Потому что в конечном итоге, делается все для зрителя, а не для того, чтобы мы вышли и покрасовались. И зрителя не обмануть. Наш зритель давно сформировался. Тот, кто любит эстраду, к нам не приходит. Идут те, кто способен глубоко чувствовать, способен настроиться на определенную волну, или даже заранее почитать что-то, чтобы лучше понять. И потом зрители пишут или говорят мне об этом. Вот после первого спектакля о Пастернаке, помню, мне написала одна женщина, что они после окончания пошли в ресторан, шли молча, пришли и сидели молча, заказ сделали, снова молча, не могли говорить долгое время. Трудно было вернуться к повседневной жизни после спектакля.

 

В этот приезд в Москву вы ездили на дачу Пастернака?

 

Одним моим приятелям так понравился спектакль, что они захотели исполнить мою просьбу, пока я в Москве, и я попросила свозить меня в Переделкино. Я раньше там не бывала. Был понедельник, музей оказался закрыт, но я не могла отойти от этого забора, позвонила в музей, представилась, нам открыли, не сам музей, но разрешили погулять по территории бывшей дачи Пастернака. Какой там воздух! Я таким сто лет не дышала, словно в детство вернулась. Лес сосновый, земля уже немножко осенняя, цветы увядающие, старый деревянный дом, и может, запах самого Пастернака. Мы не могли надышаться, а потом пошли на кладбище, посидели у могилы.

 

У вас есть спектакль «В зеркалах» о Серебряном веке и о кабаре «Бродячая собака». Вы ездили специально в Петербург, ходили в это кафе? Что там было в советские времена?

 

Там была свалка. Мы иногда гуляли в тех местах, но я только из литературы знала, что там было знаменитое кафе. Мы даже боялись заходить в те годы в это помещение. Было бы у театра побольше средств, я бы восстановила тот спектакль, в нем было задействовано много актеров. Там прослежена вся история Серебряного века. Главным фоном идет «Поэма о герое» Анны Ахматовой. В спектакле, конечно, много поэзии, воспоминаний, есть хореография, много документальных кадров интересных и музыки.

Во вновь открытой «Бродячей собаке» я была к столетию ее основания и там познакомилась с интересными людьми, в кафе сейчас проходят литературные программы, мы даже думали о совместном мероприятии, но опять все в финансы упирается.

 

О ком мечтаете поставить следующий спектакль?

 

У меня есть одна идея, она опять связана с Еленой Дубровиной. Она рассказала мне об удивительной личности, поэте и философе Юрие Мандельштаме. Он эмигрировал в Париж после революции. Был женат на дочке Стравинского. Но что меня так тронуло в его судьбе, это тот факт, что во время Второй мировой войны, когда в Париж вошли немцы и стали преследовать евреев, и они все прятались или пытались бежать, Мандельштам, будучи настолько гордым человеком, повесил на грудь желтую звезду и сам вышел на улицу. Его, конечно, арестовали, отправили в один лагерь, потом в другой, где он, в конце концов, был убит в газовой камере. Такой вот донкихотский поступок.

Елена Дубровина дружна с внучкой Юрия Мандельштама, правнучкой Стравинского, та живет в Швейцарии, у нее много архивов на русском, но она даже не может их читать, не умеет по-русски. Она отдает все архивы Лене, та их изучает и переводит. И вот эта Мари Стравинская очень бы хотела сделать спектакль о Мандельштаме, и Лена предложила мне эту идею. Я еще не прочла такое количество материала о нем, чтобы быть готовой написать сценарий, но канва у меня уже есть. Было бы интересно рассказать зрителям об этом не очень известном широкой публике человеке.

 

Как вы думаете, русская культура за рубежом переживает сейчас упадок по сравнению с тем, как все было раньше на вашей памяти?

 

Боюсь делать умозаключения. Вообще, жизнь сейчас пошатнулась маленько. Стало меньше доброты, чего-то настоящего, люди не хотят «негромко говорить, вполголоса», хотят о себе кричать, на сцене иногда забывают о зрителях, это все заметно. Поэтому это влияет на культуру, ту, о которой мы с вами беседовали. Вернее, не влияет. Эту культуру нельзя ничем очернить, она есть и будет, но количество настоящих ее ценителей или сопереживателей, глубоко понимающих, становится меньше. Это же работа сердца и души.

 

А как быть с молодежью, детьми, внуками эмигрантов, которые даже русский-то знают с трудом?

 

Это жизнь. Отчасти мы с вами, когда уезжали, должны были быть к этому готовы. Это естественно, к этому надо относиться лояльно. Это не трагедия, но если в семьях сумели сохранить русский язык, это прекрасно.

Как писал еще в свое время Иван Бунин:

 

Молчат гробницы, мумии и кости

Лишь слову жизнь дана.

Из древней тьмы, на мировом погосте

Звучат лишь Письмена,

И нет у нас иного достоянья!

Умейте же беречь

Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья,

наш дар бесценный — речь.

 

Ирина Волкович — создатель, сценарист, режиссер Литературного Театра "Диалог".

Родилась в Ленинграде. Закончила Электротехнический институт и трехгодичные курсы по истории искусства при Эрмитаже. Работала в НИИ и преподавателем. В 1992 году переехала в Нью-Йорк. С 1994 по 2008 гг. работала в Бруклинской Публичной библиотеке, где организовала серию литературных программ, посвященных русскому литературному наследию: "Салют, Санкт-Петербург!", "Любовь сильней разлуки", "И только слову жизнь дана", "Заложник вечности", “100-летие Д. Шостаковича” и многие другие. За программу "Салют, Санкт-Петербург!" была награждена медалью "300 лет Санкт-Петербургу" в числе 40 Американских деятелей культуры. Эта программа считается днем основания Театра “Диалог”. С 2013 по 2017 год Ирина организовала серию программ "Литература и театр" в НЙ Публичной библиотеке (NYPL).

В репертуаре театра с 2003 года 16 спектаклей, поставленных по сценариям Ирины. В основе сценариев — произведения и биографии классиков русской и советской литературы: Бунина, Пастернака, Цветаевой, поэтов Серебряного века, Эрдмана, Довлатова, Шолом-Алейхема. Театр “Диалог” принимал участие в Берлинском театральном фестивале, 2018. В сентябре 2019 театр успешно гастролировал в Москве.

 

Ольга Смагаринская. Окончила факультет журналистики МГУ. В годы студенчества сотрудничала с различными (на тот момент еще советскими) изданиями. Жила в Чикаго, Лондоне, Сингапуре, в настоящее время обосновалась в Нью-Йорке с мужем и двумя детьми. Публикуется в Elle Russia, Elegant New York, Ballet Insider, RUNYweb.com, Этажи, Музыкальные сезоны. Лауреат премии литературно-художественного журнала "Этажи" в номинации "Лучшее интервью 2017 года". В составе двух других журналистских работ, интервью Ольги принесло победу (1 место) журналу "Этажи" в Х Всероссийском журналистском конкурсе “Многоликая Россия-2017” в номинации “Цикл публикаций в Интернет-СМИ”. Лауреат премии "Алмазный Дюк" Международного конкурса им. Де Ришелье 2018. Редактор рубрики "Главный жанр" в журнале "Этажи".

10.11.20194 548
  • 4
Комментарии

Ольга Смагаринская

Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»

Павел Матвеев

Смерть Блока

Ольга Смагаринская

Роман Каплан — душа «Русского Самовара»

Ирина Терра

Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»

Ирина Терра

Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»

Елена Кушнерова

Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже

Эмиль Сокольский

Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца

Михаил Вирозуб

Покаяние Пастернака. Черновик

Игорь Джерри Курас

Камертон

Елена Кушнерова

Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»

Людмила Безрукова

Возвращение невозвращенца

Дмитрий Петров

Смена столиц

Елизавета Евстигнеева

Земное и небесное

Наталья Рапопорт

Катапульта

Анна Лужбина

Стыд

Галина Лившиц

Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder

Борис Фабрикант

Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»

Марианна Тайманова

Встреча с Кундерой

Сергей Беляков

Парижские мальчики

Наталья Рапопорт

Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи

Уже в продаже ЭТАЖИ 1 (33) март 2024




Коллектив авторов Самое важное — в нюансах
Галина Калинкина Текст найдёт писателя и задушит
Михаил Эпштейн Зияние, или Заклятие кистью
Николай Грозни Признак Будды
Юлия Медведева Роман с Индией
Александр Курапцев Кумаровские россказни
Ефим Бершин С чистого листа
Дмитрий В. Новиков Волканы
Марат Баскин Жили-были
Павел Матвеев Встреча двух разумов, или Искусство парадокса
Ефим Бершин Чистый ангел
Наталья Рапопорт Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи
Алёна Рычкова-Закаблуковская Взошла глубинная вода
Анна Агнич Та самая женщина
Юрий Анненков (1889 – 1974) Воспоминания о Ленине
Елизавета Евстигнеева Яблочные кольца
Владимир Гуга Миноги с шампанским
Этажи Лауреаты премии журнала «Этажи» за 2023 год
Галина Калинкина Ольга Балла: «Критика — это служба понимания»
Михаил Эпштейн Лаборатория чувств. Рассказы о любви.
Наверх

Ваше сообщение успешно отправлено, мы ответим Вам в ближайшее время. Спасибо!

Обратная связь

Файл не выбран
Отправить

Регистрация прошла успешно, теперь Вы можете авторизоваться на сайте, используя свой Логин и Пароль.

Регистрация на сайте

Зарегистрироваться

Авторизация

Неверный e-mail или пароль

Авторизоваться