1
Были дождинки в безветренный день.
Юностью терпкой колол терновник.
Сумерки и ковыляющий пень,
Сбитые памятники, часовни…
Влажной тропинкой — в вечерний лог!
Тоненькой девочкой, смуглой дриадой —
В тёплые заросли дикого сада,
Где нелюбимый и верный — у ног!..
В глушь, по откосам — до первых звёзд!
В привольное — из привольных мест!
2
Ближе к полудню. Он ясен был.
Юная терпкость в мерном разливе
Стала плавнее, стала счастливей.
Умной головкою стриж водил
На меловом горячем обрыве.
Вянула между ладоней полынь.
Чебрик дышал на уступе горбатом.
Шмель был желанным крохотным братом!
Синяя в яр наплывала теплынь...
Пригоршнями стекала окрест
В душистое из душистых мест.
3
Дальше. Покорствуя зову глухому,
На перекрёсток меж давних могил
Прочь из притихшего милого дома,
Где у порога стоит Азраил, —
Крест уношу, — слезами не сытый,
Смертные три возносивший свечи,
Заупокойным воском облитый,
Саван и венчик видавший в ночи...
Будет он врыт, подарок постылый,
Там, в головах безымянной могилы...
Страшное место из страшных мест!
Страшный коричневый скорченный крест!
4
Чаша последняя. Те же места,
Где ликовала дремотно природа —
Странному и роковому народу
Стали Голгофой, подножьем креста.
Слушайте! Их поставили в строй,
В кучки пожитки сложили на плитах,
Полузадохшихся, полудобитых
Полузаваливали землёй...
Видите этих старух в платках,
Старцев, как Авраам, величавых,
И вифлеемских младенцев курчавых
У матерей на руках?
Я не найду для этого слов:
Видите — вот на дороге посуда,
Продранный талес, обрывки Талмуда,
Клочья размытых дождём паспортов!
Чёрный — лобный — запёкшийся крест!
Страшное место из страшных мест!
Декабрь 1941
* * *
Я примирилась, в сущности, с судьбой,
Я сделалась уступчивой и гибкой.
Перенесла, что не ко мне, — к другой
Твоё лицо склоняется с улыбкой,
Не мне в твой именинный день
Скоблёный стол уставить пирогами,
Не рвать с тобою мокрую сирень
И в жёлтых листьях не шуршать ногами...
Но вот когда подумаю о том,
Что в немощи твоей, в твоём закате —
Со шприцем, книжкой, скатанным бинтом —
Другая сядет у твоей кровати,
Не звякнув ложечкой, придвинет суп,
Поддерживая голову, напоит,
Предсмертные стихи запишет с губ
И гной с предсмертных пролежней обмоет, —
И будет, став в ногах, крестясь, смотреть
В помолодевшее лицо — другая —
О Боже мой, в мольбе изнемогаю:
Дай не дожить... Дай прежде умереть.
* * *
Суровым синим ветром от воды
Обдуло спуск, высокие ступени.
Но голые подёрнуты сады
Налётом серизны передвесенней.
И под сквозною этой серизной
Не нега, нет, — но обещанье неги.
Под нею — будущий недвижный зной
И будущие сочные побеги.
Ещё земля, дыханье притая,
В бесснежном феврале грустит и чахнет,
И ветра требовательного струя
Ещё груба, ещё ничем не пахнет.
Но сладко видеть года сдвиг опять
И, подойдя к задумавшейся тайне,
Ту дару боязливую поймать,
Что провесной зовут у нас в Украйне.
Павел Палян. Взгляд из-под оккупации: Люся Титова, Залик Елагин, Люша Анстей
Ольга Анстей (псевдоним; подлинное имя — Ольга Николаевна Матвеева, урожд. Штейнберг; 1912–1985) — поэтесса и переводчица Русского Зарубежья. Родилась 1 марта 1912 года в Киеве, по отцовской линии являлась этнической немкой. Окончила техникум иностранных языков, работала переводчицей и секретарём-машинисткой. Первая жена (в 1938–1951) поэта Ивана Елагина (Матвеева; 1918–1987), мать поэтессы Елены Матвеевой (р. 1945). Во время нацистской оккупации Киева (1941–1943) получила статус фольксдойче. В сентябре 1943 года вместе с мужем и матерью ушла из Киева с отступающими немецкими войсками. После окончания Второй мировой войны в 1945 году оказалась в американской оккупационной зоне Германии, проживала в лагере для «перемещённых лиц» близ Мюнхена. Принудительной репатриации в СССР избежала. С мая 1950 года жила в США. Была замужем за литературоведом Борисом Филипповым (Филистинским; 1905–1991). Работала техническим сотрудником и переводчицей в структуре ООН. Умерла 30 мая 1985 года в Нью-Йорке. Публиковалась в периодике Русского Зарубежья («Грани», «Возрождение», «Литературный современник», «Новый журнал» и др.). Автор двух прижизненных поэтических книг: «Дверь в стене» (1949) и «На юру» (1976). Посмертно издано собрание сочинений (Киев, 2000).
Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»
Смерть Блока
Роман Каплан — душа «Русского Самовара»
Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»
Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»
Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже
Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца
Покаяние Пастернака. Черновик
Камертон
Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»
Возвращение невозвращенца
Смена столиц
Земное и небесное
Катапульта
Стыд
Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder
Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»
Встреча с Кундерой
Парижские мальчики
Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи