* * *

Что явит лот, который брошен в небо?

Я плачу, думая об этом.

Произведением хвалебным

в природе возникает лето.

Поток свирепый водопада

висит, висит в сиянье радуг.

По небу расцвели ромашки,

я их срываю, проходя.

Там девочки в ночных рубашках

резвятся около дождя.

Себя в траве лежать оставив,

смотрю, как падает вода.

Я у цветов и речек в славе,

я им читаю иногда.

Река приподнята плотиной,

красиво в воздухе висит,

где я, стреноженный картиной,

смотреньем на нее красив.

На холм воды почти садится

из ночи вырванная птица,

и пахнет небом и вином

моя беседа с тростником.

* * *

Каждый легок и мал, кто взошел на вершину холма,

как и легок, и мал он, венчая вершину лесного холма!

Чей там взмах, чья душа или это молитва сама?

Нас в детей обращает вершина лесного холма!

Листья дальних деревьев, как мелкая рыба в сетях,

и вершину холма украшает нагое дитя!

Если это дитя, кто вознес его так высоко?

Детской кровью испачканы стебли песчаных осок.

Собирая цветы, называй их: вот мальва! вот мак!

Это память о рае венчает вершину холма!

Не младенец, но ангел венчает вершину холма,

то не кровь на осоке, а в травах разросшийся мак!

Кто бы ни был, дитя или ангел, холмов этих пленник,

нас вершина холма заставляет упасть на колени,

на вершине холма опускаешься вдруг на колени!

Не дитя там – душа, заключенная в детскую плоть,

не младенец, но знак, знак о том, что здесь рядом

Господь!

Листья дальних деревьев, как мелкая рыба в сетях,

посмотри на вершины: на каждой играет дитя!

Собирая цветы, называй их: вот мальва! вот мак!

Это память о Боге венчает вершину холма!

* * *

О Господи, помилуй мя

на переулках безымянных,

где ливни глухо семенят

по тротуарам деревянным,

где по булыжным мостовым,

по их мозаике, по лужам,

моей касаясь головы,

стремительные тени кружат.

И в отраженьях бытия

потусторонняя реальность,

и этой ночи театральность

превыше, Господи, меня.

Павловск

Уже сумерки, как дожди.

Мокрый Павловск, осенний Павловск,

облетает, слетает, дрожит,

как свеча, оплывает.

О август,

схоронишь ли меня, как трава

сохраняет опавшие листья,

или мягкая лисья тропа

приведет меня снова в столицу?

В этой осени желчь фонарей,

и плывут, окунаясь, плафоны,

так явись, моя смерть, в октябре

на размытых, как лица, платформах,

а не здесь, где деревья – цари,

где царит умирание прели,

где последняя птица парит

и сползает, как лист, по ступеням

и ложится полуночный свет

там, где дуб, как неузнанный сверстник,

каждой веткою бьется вослед,

оставаясь, как прежде, в бессмертье.

Здесь я царствую, здесь я один,

посему – разыгравшийся в лицах –

распускаю себя, как дожди,

и к земле прижимаюсь, как листья,

и дворцовая ночь среди гнезд

расточает медлительный август

бесконечный падением звезд

на открытый и сумрачный Павловск.

Послание в лечебницу

В пасмурном парке рисуй на песке мое имя, как при свече,

и доживи до лета, чтобы сплетать венки, которые унесет ручей.

Вот он петляет вдоль мелколесья, рисуя имя мое на песке,

словно высохшей веткой, которую ты держишь сейчас в руке.

Высока здесь трава, и лежат зеркалами спокойных небесных небес

голубые озера, качая удвоенный лес,

и вибрируют сонно папиросные крылья стрекоз голубых,

ты идешь вдоль ручья и роняешь цветы, смотришь радужных рыб,

Медоносны цветы, и ручей пишет имя мое,

образуя ландшафты: то мелкую заводь, то плес.

Да, мы здесь пролежим, сквозь меня прорастает, ты слышишь трава,

я, пришитый к земле, вижу сонных стрекоз, слышу только слова,

может быть, что лесничество тусклых озер нашей жизни итог:

стрекотанье стрекоз, самолет, тихий плес и сплетенье цветов,

то пространство души, на котором холмы и озера, вот кони бегут,

и кончается лес, и, роняя цветы, ты идешь вдоль ручья по сырому песку,

вслед тебе дуют флейты, рой бабочек, жизнь тебе взгляд,

провожая тебя, все зовут, ты идешь вдоль ручья, никого с тобой нет,

ровный свет надо всем, молодой от соседних озер,

будто там, вдалеке, из осеннего неба построен высокий и светлый собор,

если нет его там, то скажи, ради Бога, зачем

мое имя, как ты, мелколесьем петляя, рисует случайный,

не быстрый и мутный ручей,

и читает его пролетающий мимо озер в знойный день самолет.

Может быть, что ручей – не ручей, только имя мое.

Так смотри на траву, по утрам, когда тянется медленный пар,

рядом свет фонарей, зданий свет, и вокруг твой безлиственный парк,

где ты высохшей веткой рисуешь случайный, небыстрый и мутный ручей,

что уносит венки медоносных цветов, и сидят на плече

мотыльки камыша, и полно здесь стрекоз голубых,

ты идешь вдоль воды и роняешь цветы, смотришь радужных рыб,

и срывается с нотных листов от руки мной набросанный дождь,

ты рисуешь ручей, вдоль которого после идешь и идешь.

* * *

Когда безденежный и пеший

бегу по улицам один,

осенней площадью помешан,

осенним холодом гоним,

и всадник мечется по следу

на чудно вылитом коне,

стихи случайные, как беды,

они всего верней во мне.

Но так недолог я над миром,

когда с утра скользит река,

когда последнее мерило –

к лицу прижатая рука,

когда стою, и мир развернут,

скользит река, и под мостом

плыву, раскачиваясь, мёртвый,

на воду сорванным листом,

но счастье всё-таки страшнее

среди друзей, в тени жены.

Беги тех радостей, Евгений,

мы перебьёмся до весны!

* * *

Развязки нет, один – конец,

а жизнь всё тычется в азы,

мой стих ворочался во мне,

как перекусанный язык.

И плащ срывается в полёт,

и, отражаясь в мостовых,

вся жизнь меж пальцами течёт,

а на ладони бьётся стих.

Да, стих, как выкрикнутый крик,

когда река скользит в дожди,

мой стих – не я, не мой двойник,

не тень, но всё-таки сродни.

Так вот мой стих – не я, рывок

в конец любви, в конец реки,

как слабый звон колоколов

от ветром тронутой руки.

Так отделись, мой стих, как звон,

как эхо, выкатись на крик,

чтоб губы, став подобьем волн,

меня учили говорить.

Рике

Сохрани эту ночь у себя на груди,

В зимней комнате ежась, ступая, как в воду,

Ты вся – шелест реки,

Вся – шуршание льдин,

Вся – мой сдавленный возглас и воздух.

Зимний воздух и ветер. Стучат фонари,

Как по стеклам замерзшие пальцы,

Это все – наизусть,

Это все – зазубри,

И безграмотной снова останься.

Снова тени в реке, слабый шелест реки,

Где у кромки ломаются льдины,

Ты – некрикнутый крик,

О река, как полет лебединый.

Сохрани эту ночь, этот север и лед,

Ударяя в ладони, как в танце,

Ты вся – выкрик реки, голубой разворот

Среди белого чуда пространства.

Рите

Все стоять на пути, одиноко, как столб,

только видеть одно – голубиный костел,

в полинялых садах, в узких щелях лощин

голубые расправив, как крылья, плащи

промелькнут стаи рыб в новолуние бед,

осветив облака, словно мысль о тебе.

За холмами дорог, где изгиб крутолоб,

мимо сгорбленных изб появляется Бог.

Разрастается ночь, над тобой высоко

поднимается свет из прибрежных осок.

Каждый лист, словно рыбка, лежит золотой:

это крыльями жизнь поднялась за тобой.

Между разных костров – все одна темнота,

о, как тянет крыло, но не смей улетать.

Обгоняя себя, ты, как платье с плеча,

соскользнешь по траве, продолжая кричать.

Так не смей улетать в новолуние бед,

слышишь сосны шумят, словно мысль о тебе.

* * *

Как хорошо в покинутых местах!

Покинутых людьми, но не богами.

И дождь идет, и мокнет красота

старинной рощи, поднятой холмами.

И дождь идет, и мокнет красота

старинной рощи, поднятой холмами.

Мы тут одни, нам люди не чета.

О, что за благо выпивать в тумане!

Мы тут одни, нам люди не чета.

О, что за благо выпивать в тумане!

Запомни путь слетевшего листа

и мысль о том, что мы идем за нами.

Запомни путь слетевшего листа

и мысль о том, что мы идем за нами.

Кто наградил вас, друг, такими снами?

Или себя мы наградили сами?

Кто наградил вас, друг, такими снами?

Или себя мы наградили сами?

Чтоб застрелиться тут, не надо ни черта:

ни тяготы в душе, ни пороха в нагане.

Ни самого нагана. Видит Бог,

чтоб застрелиться тут не надо ничего.

Эта подборка стихотворений Л. Аронзона напечатана во втором номере "Этажей" (март 2016) – купить

Воспоминания о брате, Виталий Аронзон

Леонид Аронзон (1939 – 1970) - петербургский поэт, писатель, сценарист, художник, филолог. Закончил Ленинградский педагогический институт им. Герцена. При жизни не печатался. Погиб при не до конца выясненных обстоятельствах. Произведения Аронзона опубликованы в двухтомном собрании сочинений (Собрание произведений. Изд. Ивана Лимбаха. 2004) и нескольких книгах в Израиле, России, а также в Англии и Германии (переводы). Отдельные произведения переведены на польский, сербский и другие языки.  

Фотография  Б.Ю. Понизовского