* * *
О ангелы, вы хилы.
О ангелы, вы подхалимы.
А дьявол говорит трубой,
а дьявол говорит со мной,
и по следам его копыт
луна влюбленная летит.
А дьявол космат,
а дьявол рогат.
По дружбе вас он устроит в ад.
Дьяволу души не продают,
дьяволу души отдают.
О ангелов нудь, о дьявола медь,
мне ль, хулиганке,
молитвы петь?!

1963

Подражание Буало

Э.Л. Линецкой

Мне нравятся стихи, что на трамвай похожи:
звеня и дребезжа, они летят, и все же,

хоть косо, в стеклах их отражены
дворы, дворцы и слабый свет луны,

свет слепоты — ночного отблеск бденья,
и грубых рифм короткие поленья.

Поэт собой любим, до похвалы он жаден.
Поэт всегда себе садовник есть и садик.

В его разодранном размере, где Дионис живет,
как будто прыгал и кусался несытый кот.

Неистовство и простота всего в основе,
как у того, кто измышлял составы крови.

Родной язык как старый верный пес, —
когда ты свой, то дергай хоть за хвост.

Но, юный друг, своим считаю долгом
предупредить, что Муза схожа с волком,

и если ты спознался с девой страшной,
то одиночества испробуй суп вчерашний.

Поэт есть глаз, — узнаешь ты потом, —
мгновенье связанный с ревущим Божеством.

Глаз выдранный — на ниточке кровавой,
на миг вместивший мира боль и славу.

1970

Плаванье

Я, Игнаций, Джозеф, Крыся и Маня
В тёплой рассохшейся лодке в слепительном плыли тумане,
Если Висла — залив, то по ней мы, наверно, и плыли,
Были наги — не наги в клубах розовой пыли,
Видны друг другу едва, как мухи в гранёном стакане,
Как виноградные косточки под виноградною кожей, —
Тело внутрь ушло, а души, как озими всхожи,
Были снаружи и спальным прозрачным мешком укрыли.
Куда же так медленно мы — как будто не плыли — а плыли?
Долго глядели мы все на скользившее мелкое дно.
— Джозеф, на лбу у тебя родимое, что ли, пятно?
Он мне ответил, и стало в глазах темно.
— Был я сторожем в церкви святой Флориана,
А на лбу у меня — смертельная рана,
Выстрелил кто-то, наверное, спьяну.
Видишь, Крыся мерцает в шёлке синем, лиловом,
Она сгорела вчера дома под Ченстоховом.
Nie ma juz ciala, а boli mnie glowa.*
Вся она тёмная, тёплая, как подгоревший каштан.
Was hat man dir du armes Kind getan?**
Что он сказал про меня — не то, чтобы было ужасно,
Только не помню я, что — понять я старалась напрасно —
Не царапнув сознанья, его ослепило,
Обезглазило — что же со мною там было?
Что бы там ни было — нет, не со мною то было.
Скрывшись привычно в подобии клетки,
Три канарейки — кузины и однолетки —
Отблеском пения тешились. Подстрелена метко,
Сгорбилась рядом со мной одноглазая белка.
Речка сияла, и было в ней плытко так, мелко.
Ах, возьму я сейчас канареек и белку.
Вброд перейду — что же вы, Джозеф и Крыся?
Берег — вон он — ещё за туманом не скрылся.
— Кажется только вода неподвижным свеченьем,
Страшно, как током, ударит теченье,
Тянет оно в одном направленье,
И ты не думай о возвращенье.
Белкина шкурка в растворе дубеет,
В урне твой пепел сохнет и млеет.
Чтó там? А здесь солнышко греет.
— Ну а те, кого я любила,
Их — не увижу уж никогда?
— Что ты! Увидишь. И их с приливом
К нам сюда принесёт вода.
And if forever***, то... muzyka brzmi****, — из Штрауса обрывки.
Вода сгустилась вся и превратилась в сливки!
Но их не пьёт никто. Ах, если бы ты мог
Вернуть горячий прежний гранатовый наш сок,
Который так долго кружился, который — всхлип, щёлк —
Из сердца и в сердце — подкожный святой уголёк.
Красная нитка строчила, сшивала творенье Твоё!
О замысел один кровобращенья —
Прекрасен ты, как ангел мщенья.
Сколько лодок, сколько утлых кружится вокруг,
И в одной тебя я вижу, утонувший друг,
И котёнок мой убитый — на плечо мне прыгнул вдруг,
Лапкой белой гладит щёку —
Вместе плыть не так далёко.
Будто скрипнули двери —
Вёсел в уключинах взлёт,
Тёмную душу измерить
Спустится ангел, как лот...
_____
* Уже нет тела, а голова болит (польск.).
** Что сделали с тобой, бедное дитя? (Гёте)
*** И если навсегда... (Байрон)
**** Музыка гремит (польск.).
1975

Воздушное Евангелье

(Четыре существа воздушных на воздуха стекляшке начертали свою благую весть — кто жалом, кто крылом. Убоги речи их? Мое убого зренье, ведь воздух стерся, трудно понимать)

Комья облаков к лопате прилипли,
Вырыла из воздуха с трудом ящик.
Был в нем мед предсмертный
Пчелы багровый,
Ангела лепет,
Чудотворный гвоздь
И граненый шар.

1. От Пчелы

Я — дикая пчела печальной Иудеи,
Я голод утоляю свой
Гвоздикою полуживой,
Ее ищу в полях везде я.
Однажды — слышу я благоуханье,
Как в розовом саду после грозы,
Туда лечу стрелой, жужжа, и вижу — вот
Всего лишь человек в тени лозы
Засохший хлеб жует.
Вокруг я стала виться,
Ища — куда бы впиться.
А Он мне говорит: «Не тронь, умрешь.
Апостол среди пчел,
Ты, верно, чуешь
Нездешнюю мерцающую розу.
Она как будто рядом, но на деле -
Дорога к ней через глухую ночь».

С тех пор куда б Он ни пошел,
И я за ним.
В суровую ли Галилею
В волне блаженной я плыла,
Полуслепая, и пила
Лишь соки сохлых трав.
Потом Его я потеряла —
Не знаю как,
Забвенье дарит
Пустынный мак.
И вот нашла — в Ерусалиме,
Куда я, Божия пчела,
В уснувший садик забрела.
Вдруг
По сердцу бьет благоуханье,
Ведет меня любовь.
И вижу — злые люди, крест,
И благовонная струится кровь.
К нему, шершавая, прижалась, и вся горю.
«Кольни меня, пчела, в сердце,
Нынче же будешь со мною в раю».

2. От Кедра

Как хорошо, что у деревьев нету глаз,
А то бы их выкалывали, жгли.
Невинный, вращающийся беспомощно,
Живой и влажный,
В коре засохшей, черной...
Топор...

Срубили,
Разрезали,
Поперек самого себя
Сколотили,
Вбили в землю,
Повесили Бога
Живого.
Он появился, как зелень
Весной из корявых сучьев,
Как полная Невозможность.
Руки Его на моих плечах.
Я прижался, хотел
Последним соком своим
Силы Его подкрепить.
Вдруг я стал деревом снова,
Расцвел,
Весь покрылся листьями,
Корень мой
Укоренился в далекой белой земле,
В сердце мира.
Весь я в красном плаще цветов.

3. От Ангела

С Крита на Кипр
На ножке одной,
То взмою, то к морю
Вниз головой.
Простой ангелишка —
Летал я, резвился весь день
Как пташка.
Вдруг набежала тень.
Тело воздуха скорчила боль.
В море закричала соль.
Я выше взлетел в страхе тогда —
И вижу — день, а будто ночь.
От Иудеи расползается злая вода,
Чернота по лику земли ползет.
А Тот, кого я видеть привык
Огненным шаром, ровно горящим,
Разодран — Крестом пылает
Во тьме.
Я упал в пустыню,
В песок лицом,
Кругом
Сидели демоны,
Частые как цветы полыни,
Молча,
И дрожали всем телом,
Как шакалы
При затменье Луны.

4. От воздуха

Его дыханье с воздухом смешалось. Ветер
Разнес его по миру — узнаёшь,
Что в легкие вошла хотя бы малость,
Когда вдруг ни с чего охватит тело дрожь.

В воздухе спит ветер,
Бог в человеке.
Господи Боже,
Сын Твой —
Ныне становится ветром,
Чтобы к Тебе вернуться,
Чтобы в свитом из вихрей
Вечно кружиться
Кольце.

1982

* * *
На повороте в Гефсиманию
Я долго спичку зажигала,
Смотрела на ее метания…
Она погасла. Все сначала.
Печально пламя колыхало
В почти нечуемом ветру —
И я надеялась, я знала:
Она зажжется — я умру.
И, наклонясь в ладоней темь,
К голубоватому зерну,
Я поклонилась вместе с тем
Кедрону, его глуби дну.
И пожалела я о всех,
Кто замирал тут до меня —
О воинствах и мириадах тех,
Кто вздрогнул, видя свет — поверх
Своей бессмертной капельки огня.

1997

Воспоминание о фреске фра Беато Анджелико «Крещение»
при виде головы Иоанна Крестителя в Риме

Роза серая упала и замкнула Иордан,
И с водой в руке зажатой прыгнул в небо Иоанн.
Таял над рекой рассветный легкий мокренький туман.
Иоанн сжимает руку будто уголь там, огонь,
И над Богом размыкает свою крепкую ладонь.
Будто цвет он поливает и невидимый цветок,
Кровь реки летит и льется чрез него, как водосток.
Расцветай же, расцветай же, мой Творец и Господин,
Ты сгорал в жару пустынном, я пришел и остудил.
Умывайся, освежайся, мой невидимый цветок,
Человек придет и срежет, потому что он жесток.
Ты просил воды у мира и вернул ее вином,
Кровью — надо человеку, потому что он жесток.
Но пролился же на Бога Иордановым дождем
Иоанн — и растворился, испарился как слова,
И лежит в соборе римском смоляная голова,
Почерневши от смятенья, от длиннот календаря
Он лежит как lapis niger,
Твердо зная, что наступит тихо серая заря.
Я прочла в пустых глазницах, что мы мучимся не зря.
Солнце мокрое в тот вечер выжималось, не горя,
Будто губка и медуза. На мосту чрез Тибр в мути
Безнадежность и надежда дрались, слов не говоря,
Как разгневанные путти, два козла и два царя.

2002

Перевёрнутый Эверест,
или бесконечность памяти

Когда я в бездну жизни собственной гляжу —
Чего я только там ни нахожу —
Как бы в разверзшейся воронке под ногами —
Что было так давно, что было с нами,
Что там со мной и что не повторится.
Всплывают тьмой изъеденные лица.
И разгребаю выгнутой стопою
Осенний сад, где были мы с тобою.
Я рисовала, ты смотрела на меня,
И листья реяли, вином своим пьяня.
И Хлебниковым, скажем, опьяненье,
И аппарат “Любитель”, и стремленье
Страдать за всех, за всех, и больше всех,
И одноклассница Вовк-Курелех…
Вот прошлое, похожее на свалку,
Гудит, царапает, и мне его не жалко.
Как будто бы несчастные у рынка
Три продают непарные ботинка,
И горсть забытых снов, и замшевая куртка,
Там жалю я ладонь огнём окурка.
Зачем же я на берегу весь этот хлам ужу?
Он обречён огню, он обречён ножу.
Всё кажется, что отыщу я там
Совсем забытое, завидное богам.
Затем, что там мой рай, а здесь — внезапный ад,
Мне боязно забыть родной погасший взгляд.
Зачем дана вся эта бесконечность
Адаму, мне — как некая увечность?
Зачем внизу зияет Эверест,
Куда всё валится, что вижу я окрест?

2006

Подборка стихов опубликована в "Этажи" №3 июль 2016

Интервью. Елена Шварц: «Писать стихи — это проклятие!»

Игорь Джерри Курас беседует с Ирэной Орловой о её ленинградской дружбе с Еленой Шварц

Елена Шварц (17 мая 1948, Ленинград — 11 марта 2010, Санкт-Петербург) — русская поэтесса, прозаик, одна из ведущих фигур ленинградской неофициальной культуры 1970-х и 1980-х годов. Училась на Филологическом факультете ЛГУ. В 1971 году заочно окончила театроведческий факультет Ленинградского института театра, музыки и кинематографии. Официально нигде не работала, зарабатывала на жизнь переводами пьес для ленинградских театров. До начала перестройки публиковалась в СССР только в самиздате.

Премии: Андрея Белого (1979), «Северная Пальмира» (1999), журнала «Звезда» (2000), Триумф (2003), журнала «Знамя» (2006). В СССР c 1975 до 1985 публиковалась только в самиздате, иногда под псевдонимами. C 1978 печаталась за рубежом. Со второй половины 80-х гг. публиковалась и в отечественной периодике — в журналах «Вестник новой литературы», «Родник», «Радуга», «Аврора»,«Звезда», «Нева», «Новое литературное обозрение», «Критическая масса», «Urbi», «Знамя», «Новый мир», в альманахе «Камера хранения» и др.