К 50-летию публикации повести Василия Аксёнова «Мой дедушка — памятник»

Эссе в пяти частях с эпиграфом, прологом и эпилогом

Алексею Болгарову — которому ничего не нужно объяснять

Гигантский «Боинг-747» компании «Pan Am», миновав воздушные пространства Южной Америки, Океании, Юго-Восточной Азии, Индии и Ближнего Востока, летел над Европой.

Командир экипажа Бенджамин Ф. Аллигейтер брился и смотрел вниз на проплывающие малые страны, на молочные реки и кисельные берега густонаселённого континента. Б. Ф. Аллигейтеру не особенно нравилось это дрожащее желе неопределённого цвета, именуемое Европой. Он больше любил красноватое свечение Сахары, тёмно-зелёный с коричневыми прожилками колер Индии, чередование белых и тёмных пятен разной глубины и резкости в Гималаях и Кордильерах. Больше же всего мистеру Аллигейтеру был по душе простой, без всяких хитростей, синий цвет стратосферы, под которой он водил своё судно.

Василий Аксёнов

Пролог,

появление которого обусловлено личными обстоятельствами непреодолимой силы

У каждого человека, не представляющего свою жизнь без чтения, имеется персональная библиография, в которую входят названия книг, оказавших важное влияние на его судьбу. Это — совершенно особые книги. Можно сказать, магические. Они попадают к человеку в руки не раньше и не позже, но именно в тот момент, когда должны к нему в руки попасть. А попав и будучи прочитаны, незаметно для него самого на градус, на половину или хотя бы на четверть градуса куда-то поворачивают жизнь. И это неведомое ему в тот момент «куда-то» чаще всего становится понятным лишь многие годы спустя, когда взгляд, брошенный через плечо назад, на пройденный жизненный путь, позволяет убедиться в том, что магия не только существует, но и работает.

Чаще всего так происходит со знаковыми книгами, прочитанными в детском или подростковом возрасте. Эти годы являются важнейшими в процессе становления личности человека, они задают вектор развития и направление движения его земной жизни. Информация, заполняющая мозг в детские и юношеские годы, формирует человеческое мировоззрение, политические убеждения и способствует постановке профессиональных целей. Силу её воздействия невозможно переоценить, равно как невозможно её и игнорировать. И наиболее важной составляющей в этом процессе является искусство, прежде всего — литература.

В моей жизни таких магических книг было несколько. Не очень много — пять или шесть, не больше. Но каждая из них попала в мои руки именно в то время, когда она была мне абсолютно необходима, и воздействие, ею на меня оказанное, было настолько сильным, что его невозможно определить иначе, чем выражением «трансформация сознания». Об одной из них я и намереваюсь здесь рассказать.

Часть первая,

из которой можно узнать о том, как взрослый писатель Василий Аксёнов решил попробовать себя в роли писателя детского и что из этого вышло

Как явствует из авторской датировки, повесть «Мой дедушка — памятник»[1] была написана Василием Аксёновым в период с февраля по июнь 1969 года, то есть примерно за пять месяцев. Если, узнав об этом, кто-нибудь выразит недоумение от того, как можно так долго сочинять такую небольшую по объёму (около восьми авторских листов) и простую по стилю изложения историю, — такому человеку следует принять во внимание обстоятельства, сопутствовавшие её сочинению. И прежде всего то, что эта повесть была не единственным произведением, над которым Василий Аксёнов в те месяцы работал.

Во-первых, «МДП» писался параллельно с вот уже больше года длившейся работой над огромным (36 листов) романом «Джин Грин — неприкасаемый», сочинявшимся Аксёновым совместно с двумя его приятелями — литераторами Овидием Горчаковым (1924–2000) и Григорием Поженяном (1922–2005) — под вычурным псевдонимом Гривадий Горпожакс, образованным посредством контаминации отдельных слогов трёх имён и фамилий соавторов.

Во-вторых, к весне 1969 года в голове у Аксёнова уже созрел замысел романа «Ожог», который он тогда же и начал писать (по-видимому, это произошло в начале лета, сразу же после завершения работы над «МДП») — в тот момент наверняка ещё не представляя, что эта работа растянется на долгие шесть лет и перевернёт всю его не только писательскую, но и человеческую жизнь.

В-третьих, при рассказе о том, что происходило в ту пору в жизни Василия Аксёнова, следует иметь в виду также и то, что год 1969-й стал в его биографии одним из важнейших по концентрации судьбоносных событий, не уступавшим в этом качестве 1963-му и 1979-му. Прежде всего это касается его приватной жизни: именно на тот год пришлись и окончательный распад отношений Аксёнова с первой женой, Кирой Менделевой, и появление в его жизни Майи Овчинниковой, урождённой Змеул, которой было суждено стать сначала многолетней любовницей Аксёнова, затем его второй женой и, наконец, вдовой. А такие глобальные перемены в личной жизни всегда оказывают сильнейшее воздействие и на творческую, обладая способностью двигать её в совершенно непредставимом до того направлении.

Всё это накладывалось — одно на другое и второе на третье, — взаимодействуя по типу алхимической реакции. В результате чего, по-видимому, в творческой биографии Василия Аксёнова и возник тот самый драйв (то есть бесшабашный кураж), на котором была написана эта удивительная книга.

* * *

Пересказывать сюжет «МДП» — занятие равно бессмысленное и бесполезное. Поскольку сделать это развёрнуто в небольшом по объёму эссе невозможно в силу, что называется, технических ограничений, а делать это кратко нет надобности, ибо это уже было сделано — самим автором. Который сформулировал его в одной фразе, ставшей подзаголовком названия этого сочинения: «Невероятная повесть об удивительных приключениях ленинградского пионера Геннадия Стратофонтова, который хорошо учился в школе и не растерялся в трудных обстоятельствах»[2].

Хитрый подзаголовок этот заключал в себе не только квинтэссенцию содержания повести — он был также и авторским самооправданием, предназначенным для тех её читателей, от решения которых будет зависеть то, появятся ли у неё и другие читатели — те, для которых она, собственно, и была написана. Под первыми подразумевались советские редакторы, они же цензоры, под вторыми — юные читатели, так называемые «пионеры», то есть ученики четвёртого-седьмого классов советских средних школ.

Эта возрастная категория читателей пребывала в Советском Союзе в наиболее тяжёлом положении по сравнению с прочими. Контроль идеологической цензуры коммунистического режима над детской литературой был гораздо более строгим, нежели над той, что предназначалась для аудитории взрослой. Заседавшие в Кремле узурпаторы власти, будущие геронтократы-маразматики (Брежнев, Андропов и компания) вели ожесточённую борьбу за умы и души подрастающего поколения «строителей развитого социализма», стараясь в максимальной степени оградить его от «тлетворного развращающего влияния буржуазной пропаганды». В соответствии с данной установкой, советские школьники были вынуждены потреблять или так называемую «классическую» литературу (то есть произведения, созданные российским беллетристами и поэтами до 1917 года), или нечитабельную продукцию совписов-графоманов. Эти же деятели, не обладая способностью сеять в юных душах «разумное, доброе и вечное», целенаправленно занимались промыванием неокрепших мозгов в соответствии с установками какого-нибудь очередного «эпохального» постановления партии и правительства «об усилении идеологической работы с молодёжью». Для того чтобы в советскую печать прорвалось какое-нибудь подлинно талантливое сочинение для детей, его автору необходимо было научиться искусству акробата — то есть ходьбе по канату, натянутому под куполом цирка, помогая при движении выравнивать баланс шестом. В роли которого чаще всего использовались юмор, слегка сдобренный иронией, и намеренная придурковатость, рассчитанная на подавление главного рефлекса цензуры — «тащить и не пущать».

При написании «МДП» Василий Аксёнов обязан был учитывать все эти печальные обстоятельства заранее — то есть до того, как положить перед собой первый чистый лист бумаги и занести над ним шариковую или перьевую ручку. Поскольку он не мог не понимать, что цензура должна будет среагировать уже на самую тональность его повествования — тональность, прямо-таки брызжущую во все стороны тем, что принято определять словосочетанием «весёлое хулиганство».

Весёлого хулиганства в этом аксёновском сочинении действительно было, как говорится, выше крыши. Читателей «МДП» — и не одних только пионеров, а и всех возрастов — не могло не поражать, с каким динамизмом раскручивается в нём фантастический сюжет, в котором откровенно неправдоподобные персонажи (такие, как англо-русскоговорящий дельфин, дезертировавший из американской армии) возникают и действуют в совершенно ирреальных обстоятельствах. При этом действие с неимоверной лёгкостью переносилось (в буквально смысле этого слова) по воздуху — из похожей на привидение столицы несуществующей страны, находящейся на островах, не обозначенных ни на одной географической карте, в Лондон, столицу всем известного Соединённого Королевства, затем обратно на те же острова — чтобы, наконец, оборваться в воздухе над одним из них в момент, когда Зло наконец терпит сокрушительное поражение, а Добро, покачивая простреленными крыльями, неспешно улетает к родным берегам — домой, в город Ленинград, к родителям и навстречу новому учебному году.

Не будет, пожалуй, преувеличением утверждать, что «МДП» был не столько беллетристическим сочинением, сколько киносценарием. Сценарием, который каждый его читатель мог с лёгкостью экранизировать в своей собственной голове, играя при этом попеременно любую нравящуюся ему в тот или иной момент роль — находчивого пионера-вундеркинда Гену Стратофонтова, мужественного капитана Николая Рикошетникова, ослепительно прекрасную внешне и дьявольски омерзительную внутри мадам Накамура-Бранчковску или даже — why not?[3] — вечно улыбающегося утконосого типа Кингсли Б. Мамиса, запоминающегося загадочной и полной скрытой угрозы фразой: «Я, господа, являюсь представителем страны, правительство которой ценит юмор, но не любит шутить…» В общем, сам себе режиссёр. А что ещё нужно для полного счастья?

* * *

В соответствии с десятилетиями устоявшейся в советской литературе традицией, любое крупное по объёму сочинение прежде, чем появиться в виде книги, должно было быть опубликовано (на писательском жаргоне — прогнано) в каком-либо периодическом издании, то есть литературном журнале. Произведения, ориентированные на взрослую читательскую аудиторию, печатались во взрослых литературных журналах, на детскую — в детских. Таковых в конце 1960-х годов в Советском Союзе было три: «Искорка», «Костёр» и «Пионер»[4]. «Искорка» была предназначена для детей младшего школьного возраста (так называемых «октябрят»), «Костёр» и «Пионер» — для детей возраста среднего, то есть тех, кому от десяти-одиннадцати до тринадцати-четырнадцати лет. Первые два журнала издавались в Ленинграде, третий — в Москве. В случае с «МДП» «Искорка» заведомо отпадала, оставались «Костёр» и «Пионер».

Ни с тем, ни с другим из этих журналов Василий Аксёнов никогда прежде дела не имел, и ему следовало решить, в какую из двух редакций удобнее всего будет обратиться. В «Пионере», как издании столичном, цензура обязана была быть априори более свирепой, чем в провинциальном «Костре». Кроме того, в пользу выбора «Костра» имелось одно немаловажное обстоятельство: в редакции этого издания служил человек по имени Слава (то есть Святослав Владимирович) Сахарнов, которого можно было использовать в деле пропихивания «МДП» на костровские страницы.

Сорокашестилетний Святослав Сахарнов (1923–2010) был советским детским писателем, и не простым, а писателем-маринистом. То есть писал он только на одну тему — про море и про всё, что с морем связано. К тому были вполне естественные причины, связанные с фактами его биографии. Биография Сахарнова включала раннее сиротство, службу в Военно-морском флоте, участие во Второй мировой войне на Тихом океане, погоны капитана 2-го ранга, орден Красного Знамени и членство в большевистской партии. При этом кондовым большевиком Сахарнов не был, к «идейно нестойким» коллегам по перу относился без заведомой неприязни и видеть в «модернистах» (типа того же Аксёнова) врагов советской власти не хотел. То есть, по меркам совписовской «табели о рангах», товарищ Сахарнов был человеком вполне безобидным, а при случае, возможно, и полезным. В редакции «Костра» кавторанг Сахарнов заведовал рубрикой «Морская газета» и из месяца в месяц заполнял выделенные ему под это «издание в издании» две полосы всевозможными рассказами и байками на свою любимую морскую тематику. И вот к этому-то примечательному человеку и порекомендовали Василию Аксёнову обратиться их общие ленинградские знакомые из числа имеющих отношение к литературе.

Прочитав манускрипт «МДП», Сахарнов пришёл в бурный восторг и пообещал приложить все усилия к тому, чтобы повесть была в журнале опубликована. Собственно, никаких особенно тяжких усилий прикладывать для этого кавторангу и не пришлось. Для успешного решения вопроса необходимо было только заручиться согласием главного редактора, и дело можно было считать сделанным.

Должность главного редактора «Костра» в ту пору занимал Владимир Торопыгин (1928–1980). Сейчас об этом человеке если кто иногда и вспоминает, то в основном как о бездарном советском поэте-графомане, подражавшем Евгению Евтушенко и Роберту Рождественскому и отличавшемуся совершенно выдающейся — даже по советским меркам — склонностью к хроническому алкоголизму. Был он, естественно, коммунистом, на дух не выносил никакую «антисоветчину», особенно «заумную», однако по натуре человеком был не злым и по собственной инициативе никого из коллег и подчинённых не шельмовал и не гнобил. А такое поведение по тогдашним представлениям было сродни тайному либерализму. Главным для Торопыгина было одно — чтобы во вверенной его чуткому партийному руководству редакции всё было тихо и спокойно, то есть чтобы его самого никто не подсиживал, не пытался опорочить в глазах обкомовского начальства и не мешал заниматься любимым делом — кропанием графоманских стишков, надуванием щёк в президиумах и заливанием за воротник горячащих кровь напитков.

Подробностей о том, как именно в редакции «Костра» происходило окучивание Торопыгина на предмет приобретения «МДП», история советской литературы не сохранила. Однако завершился этот процесс тем, что в начале 1970 года аксёновская повесть была принята к публикации и оплачена в соответствии с действующими в СССР гонорарными расценками — то есть по 300 рублей за авторский лист. Текст был пропущен через редакционную цензуру, радикально порезан для того, чтобы выделить под него как можно меньше журнальной площади, и разделен на четыре примерно равные по объёму части для включения в четыре номера журнала. После чего макет первого из них, июльского, был 28 мая 1970 года подписан в печать и отправился в типографию — с тем, чтобы примерно полтора месяца спустя начать разлетаться по почтовым ящикам подписчиков и киоскам «Союзпечати». Тираж журнала «Костёр» в тот момент составлял 390 000 копий. О том, что повесть о невероятных приключения пионера Стратофонтова печатается в нём в сильно сокращённом виде, читателям сообщать посчитали не обязательным.

* * *

Говоря о публикации «МДП» в журнале «Костёр», никак невозможно не упомянуть о том, что текст, как и положено во всяком предназначенном для детской аудитории издании, был иллюстрирован. Автором картинок к аксёновской повести стал ленинградский художник-карикатурист Михаил Беломлинский (1934–2020), в течение многих лет сотрудничавший с «Костром» — сначала в качестве гениального рисовальщика, а затем и главного художника журнала. Ни малейшего преувеличения в такой аттестации Беломлинского нет, поскольку он был именно что — гениальный рисовальщик. Рисунки Беломлинского к «МДП» отличались изумительной яркостью черт персонажей, особенно разных негодяев вроде Дика Буги или его зеркальной копии — полковника Бастардо Мизераблеса-да-Порк-и-Гусано, откликающегося также на более короткое имя — Фук. А сделанный Беломлинским шаржированный портрет Михаила Таля (присутствующего в одном из эпизодов повести в качестве самого себя), как утверждали злые языки, произвёл на знаменитого шахматиста такое сильное впечатление, что он грозился при случае его художнику подписать — на долгую память. Была ли исполнена эта угроза, осталось неизвестным.

Часть вторая,

из которой доносятся шелест переворачиваемых страниц, скрип пера, подчёркивающего расхождения в текстах, и злобное брюзжание литературного редактора, ненавидящего цензуру и нерадивых коллег

О том, что при публикации «МДП» в журнале «Костёр» в тексте были сделаны многочисленные сокращения, поклонники этого сочинения смогли узнать только через два года. Это произошло в 1972-м, когда повесть о невероятных приключениях Геннадия Стратофонтова была выпущена в виде книги издательством «Детская литература» (в просторечии — «Детлит»).

Обычно в «застойные» коммунистические времена путь литературного произведения от журнальных полос до страниц книги занимал не более одного года. Как правило, сам факт публикации в периодике автоматически закрывал возможные дальнейшие проблемы с цензурой. Издательские цензоры, будучи чиновниками не только дремуче-невежественными, но и крайне ленивыми, рассматривали уже имеющийся на рукописи штамп «Разрешено» как индульгенцию, позволяющую подмахивать то, что попадало на их столы, не вчитываясь, — если что, всегда можно сослаться на того, кто это уже в печать пропустил. Однако бывали и исключения — особенно в тех случаях, когда на титульном листе поступившего в издательство манускрипта стояло имя подозрительного автора. А Василий Аксёнов уже много лет пребывал именно в такой категории.

Как вспоминал его многолетний приятель, советский детский писатель и киносценарист Георгий Садовников (1932–2014) (который, по его же собственному признанию, и сосватал Аксёнова в «Детлит»), многомесячные препоны на пути «МДП» к печатному станку были обусловлены обстоятельствами совершенно кафкианского характера. А именно: ознакомившись с повестью о приключениях пионера Стратофонтова в неведомых краях, издательское начальство никак не могло обнаружить, в чём там заключается тайный антисоветский подвох. И, сильно от этой своей беспомощности раскусить аксёновское коварство страдая, не придумало ничего более оригинального, как начать выискивать в тексте намёки на так называемые «Чехословацкие события» — то есть оккупацию этой страны советскими войсками в августе 1968 года. Как именно происходил этот процесс — разглядывалась ли каждая машинописная страница манускрипта только в лупу или же ещё и на просвет — точно неизвестно. Однако известно то, что произошло в кабинете ответственного редактора «Детлита» Елены Махлах, которой выпало несчастье «вести» данную рукопись, после того как все попытки издательских цензоров выявить в повести «скрытую антисоветчину» оказались безуспешными. В изложении Георгия Садовникова (которого в «Детлите» попытались использовать в качестве источника информации) это выглядело следующим образом:

«Я предстал перед заведующей [редакцией]. Она была не одна, у окна стоял мужчина, его я не раз встречал в издательских коридорах. На столе лежала раскрытая Васина рукопись.

— Георгий Михайлович, мы просим вас быть с нами откровенным, — начала заведующая. — Где, в каких главах этой рукописи Аксёнов завуалировал свои намёки, скажем, на события в Чехословакии? Мы знаем: вы с ним дружны. И просим вас помочь. Это в его же интересах. Чем раньше мы исправим огрехи, тем раньше выйдет книга.

Поначалу мне показалось, будто я ослышался, а потом вспомнил, что передо мной типичный пуганый советский редактор, и потому вразумляющее пояснил:

— В повести Аксёнова нет ничего похожего на намёки, тем более на ввод советских войск Чехословакию. Не ищите какого-либо особого подтекста, ни прочих тайн. В повести всё открыто нараспашку. Она по-своему даже простодушна. Её герой — советский мальчик, пионер. Куда же больше? Да вы читали сами. Вам ли мне говорить?

— Вроде бы всё так, — смущённо согласилась издательская дама и в отчаянии произнесла: — Ну не мог, не мог Аксёнов обойтись без намёков, без чего-то такого! Мы же не дети! Аксёнов есть Аксёнов. Где-нибудь тут, — она положила ладонь на рукопись, — замаскированы танки и Прага. Но где? Не найдём мы, найдёт цензор!

— Не найдёт. Хотя кто знает, — признал я. — Гена Стратофонтов путешествует в иных краях, в тропиках, а там попадает на остров…

— Вот-вот, именно на остров! — оживился мужчина и, оторвавшись от окна, переместился к нам. — А кто высаживается на острова? Наёмники! И если подумать, кто они? Не наши ли войска? И остров ли это? Может, что-то иное?»[5]

* * *

При сравнении текста, находившегося под обложкой детлитовского издания «МДП», с тем, что двумя годами ранее появился в журнале «Костёр», любому читателю становилось ясно, что это — совсем не одно и то же. И дело было не только в том, что при первопубликации в тексте были сделаны многочисленные сокращения, обусловленные лимитом места на журнальных страницах (хотя это обстоятельство, вне всякого сомнения, являлось важнейшим), но также и тем, что в книжном издании повести были явственно видны следы цензурного вмешательства.

Впечатление от сравнивания двух текстов были противоречивыми: с одной стороны, детлитовский был гораздо лучше отредактирован, в нём было устранено множество стилистических авторских шероховатостей, присутствовавших в тексте журнальном, с другой — было видно, что он подвергся редакторскому «причёсыванию», без которого вполне можно было обойтись. Выразилось это в сделанных в нескольких главах не имеющих логического обоснования купюрах и замене реально существующих топонимов — названий стран и городов — несуществующими. Так, почти все подлинные названия, присутствовавшие в журнальной публикации, в книге были заменены вымышленными: Конго превратилось в Буронго, Южный Йемен — в Южную Фриманну, Нигерия — в Джиалию, Вьетнам — в Мьетвинь. Остров Борнео поменял название на Корнео, конголезский город Стенливиль превратился в Лайонвиль, а Макао просто растворилось в пустоте, исчезнув из текста. Исчез из него и Сангарский пролив, на месте которого возник пролив Суранамский. Более того — изменено было даже одно название, вовсе не существующее: посредством изъятия одной буквы вымышленный писателем Аксёновым остров Карбункул, входящий в состав архипелага Больше Эмпиреи, превратился в Карбункл. Мало этого — точно такая же история приключилась и с упоминаемыми в повести реальными историческими персонами и даже с населяющими её персонажами. Так, широко известный в 1960-е годы во всём мире конголезский политический авантюрист Моиз Чомбе превратился в Чуиза Томбе, а вымышленная писателем Аксёновым «из головы» международная бандитка с непривычно звучащей для русскоязычного уха японо-польской фамилией — мадам Накамура-Бранчковска — стала мадам Накамура-Бранчевской.

Были купюры и совершено загадочного свойства.

Например, из главы V, в которой описывается история заселения архипелага и последующего возникновения на его островах буржуазно-демократической Республики Большие Эмпиреи и Карбункул, были изъяты три фразы, в которых говорится о том, как после появления в XX веке новых судоходных путей начался экономический упадок маленького островного государства:

«Открытие Суэцкого, а потом и Панамского каналов усугубило изоляцию архипелага от большого мира. Мода на перья райских птиц в Европе прошла, капиталистические монополии перехватили рецепт знаменитого “Горного дубняка”, в Европе занялись мировыми войнами и совершенно забыли о Больших Эмпиреях»[6].

А из главы XI, действие в которой в основном разворачивается в Лондоне и его окрестностях, исчезло название романса, который напевает весёлым старческим голосом леди Леконсфильд. В журнальной публикации у этого сочинения указаны и название и авторство («романс лорда Биверлибрамса “Чёрные мысли, как мухи”»[7]), а в книжной это уже просто «какой-то романс».

И так далее.

Для чего всё это было проделано — логически объяснить невозможно, поскольку для этого потребовалось бы влезть в черепную коробку редакторши Елены Махлах, а сделать это у автора данных строк ни малейшей возможности не имеется. Поэтому ему не остаётся ничего иного, как только фиксировать осуществлённое ею вмешательство в текст писателя Василия Аксёнова, оставляя возникающие при этом эмоции за рамками данного сочинения.

* * *

Наиболее существенная по объёму цензурная купюра была сделана в главе XII — той, в которой «рокочут авиационные моторы и гремит автоматическое оружие». В её начале действие происходит ночью в кабине самолёта, на котором команда наёмников Дика Буги летит на Большие Эмпиреи, чтобы устроить на архипелаге военный переворот. Сидящий за штурвалом пилот — Джон Грей, он же Силач-Повеса, от нечего делать рассказывает своему юному другу Джину Стрейтфонду (то есть прикидывающемуся англичанином Гене Стратофонтову) различные истории из своей полной разнообразными опасными приключениями жизни. В числе этих баек присутствует история о том, как Джон однажды принимал участие в попытке свержения диктаторского режима, правящего в островном государстве Гаити:

« — Да, чёрт возьми… — Джон Грей пощипал свои усики и вздохнул. — <…> Последний раз я ввязался в одно совершенно сумасшедшее дело. Я тогда застрял во Флориде, в Ки-Уэст. Денег ни гроша, от Риты бешеные письма, от Нелли потоки слёз… Узнаю: готовится вторжение на Гаити, против диктатора Дювалье. Эге, думаю, дело хорошее. Этот Папа Док на завтрак жрёт человеческую печень, в обед суп из крови хлебает, а на ночь ему кровь в нос закапывают. Собралось в тот же вечер восемь человек и я — девятый. Взяли лодку, поплыли, высадились, то есть вторглись. Захватили какой-то автобус, приехали в столицу и сразу — к гвардейским казармам. Сняли караул, вошли в казарму, а там — обед. Заходим в столовую. Руки вверх, говорим, господа гвардейцы, сдавайтесь — город занят повстанцами. Сдаёмся, отвечают гвардейцы, дайте только компот докушать. Заперли мы их в столовой и позвонили во дворец Папе Доку. Эй, говорим, ты, чёрная шляпа, гвардия перешла на сторону народа! Или сдавайся, или смывайся! Выбираю второе, отвечает кровавая собака, укладываю чемоданы. Представьте себе, милый Джин, переворот едва не осуществился… В неудаче виноват я. Кончились у меня сигареты. Я вызвал из столовой одного гвардейца, дал ему доллар и послал в табачную лавку. Тот, пока бежал по коридору, смекнул, что наша армия не так уж многочисленна, — и дунул прямиком во дворец… Короче говоря, нас окружили. Отстреливались мы часа три, пока не вышли патроны. Я выпалил последний в окно, оглянулся — все ребята уже были убиты. Я бросил автомат и вышел в коридор. За окном уже стемнело, я устроил в казарме короткое замыкание и смылся. Дурацкая какая-то, нелепая и горькая история, Джин…»[8]

История, что и говорить, вышла совершенно нелепая. То есть дурацкая. Эта оценка никаких возражений не вызывает. Но вот что вызывает недоумение, и весьма сильное, так это то, по какой причине советская цензура посчитала данный фрагмент аксёновской повести не достойным публикации в книжном её издании. Гаитянский диктатор Жан-Клод Дювалье, более известный у себя на родине и за её пределами под кличкой Папа Док, советской пропагандой если и упоминался, то только в одном ряду с прочими латиноамериканскими диктаторами — никарагуанским Сомосой, парагвайским Стресснером, чилийским Пиночетом и прочими, как утверждала газета «Правда», «лакеями мирового империализма». Так что сам факт того, что какой-то выдуманный персонаж рассказывает о своём участии в попытке его свержения, пусть даже и неудачной, не мог вызвать у цензуры никаких возражений. Однако её недовольство могла вызвать форма, в которой эта история была писателем Аксёновым изложена: уж больно анекдотично она выглядела, да и то, что рассказавшему её персонажу было совершенно всё равно — с кем и за какие идеалы воевать, лишь бы только было не скучно жить, — одобрения цензуры вызвать не могло никак. По этой причине, вероятнее всего, она её и выкинула. Хотя, быть может, причина заключалась не только в этом — стоит вспомнить необычайно оживлённую реакцию не названного литератором Садовниковым по имени «гражданина в штатском» на его слова о высадке на остров…

* * *

А вот пример и того, что вполне можно назвать проявлением цензурной нерадивости, — из главы I, в которой описывается первый визуальный контакт Геннадия Стратофонтова и Николая Рикошетникова с Ричардом Буги.

Капитан и пионер, только что познакомившиеся на сеансе одновременной игры с гроссмейстером Михаилом Талем, прогуливаются по вечернему Ленинграду, направляясь в сторону Гениного дома на улице Рубинштейна. Перейдя Кировский мост, они оказываются возле памятника Суворову — как раз в тот момент, когда к Марсову полю подъезжает экскурсионный автобус, полный иностранных туристов, и из него в числе прочих выходит рослый мужчина лет сорока с чрезвычайно крупными чертами лица, одетый в пальто из дорогого твида и обутый в «вечные» ботинки по меньшей мере 44-го размера.

«Держась несколько в стороне от группы, мужчина подошёл к памятнику, осмотрел его, неопределённо улыбнулся. Под тонкими усиками мелькнул золотой зуб. Внимательные холодные глаза остановились на капитане и мальчике, чуть расширились, как у застывшего перед прыжком хищника, потом отъехали в сторону. В поисках сигарет мужчина похлопал себя по карманам, расстегнул пальто, и в мутном свете фонарей мелькнула галстучная заколка в виде лопаты с припаянной к черенку старинной монетой, чуть ли не испанским дублоном XVI века. Недобро улыбаясь, он смотрел на всё, что дорого каждому ленинградцу, каждому советскому человеку, да и просто человеку доброй воли, — на шпиль Петропавловки, на Ростральные колонны, на арки мостов.

— На редкость неприятный человек, — сказал Геннадий»[9].

Это был текст из журнала «Костёр». А вот тот же самый фрагмент из детлитовской книги:

«Держась несколько в стороне от группы, мужчина подошёл к памятнику, осмотрел его, неопределённо улыбнулся. Под тонкими усиками мелькнул золотой зуб. Внимательные холодные глаза остановились на капитане и мальчике, чуть расширились, как у застывшего перед прыжком хищника, потом отъехали в сторону. В поисках сигарет мужчина похлопал себя по карманам, расстегнул пальто, и в мутном свете фонарей мелькнула галстучная заколка в виде лопаты с припаянной к черенку старинной монетой, похожей на испанский дублон XVI века. Щёлкнула газовая зажигалка, и к запаху дорогого одеколона прибавился другой, странный сладковатый, немного дурманящий запах.

“Сигарета с марихуаной”, — догадался Рикошетников.

Капитан и школьник двинулись дальше. Отойдя несколько шагов от памятника, они, не сговариваясь, одновременно оглянулись.

В руке у незнакомца уже была плоская фляга толстого стекла. Недобро улыбаясь, он смотрел на всё, что дорого каждому ленинградцу, каждому советскому человеку, да и просто человеку доброй воли, — на шпиль Петропавловки, на Ростральные колонны, на чугунные арки мостов…

— На редкость неприятный человек, — сказал Геннадий»[10].

Согласитесь, разница имеется, и весьма существенная. Причём особенно бросается в глаза упоминание марихуаны. Каким образом Аксёнову удалось протащить его через цензуру в книге, предназначенной для советских детей, — совершенно непонятно. Но факт. Дети это, несомненно, должны были отметить. При этом некоторые из них, уже имеющие понятие о том, что такое марихуана, наверняка были поражены самим фактом её упоминания в детской книге. Однако ещё сильнее они были бы поражены, если бы могли прочесть в этом же тексте ещё одну фразу, которой, увы, попасть на книжную страницу оказалось не суждено:

«Щёлкнула газовая зажигалка, и к запаху дорогого одеколона прибавился другой, странный, сладковатый, немного дурманящий запах.

“Сигарета с марихуаной”, — догадался Рикошетников. Он поискал глазами милиционера, но того, как обычно в таких случаях, нигде поблизости не наблюдалось.

Капитан и школьник двинулись дальше»[11].

Эта хохма, конечно, была уже на грани «антисоветчины», так что недопущение её цензурой на страницы книги, предназначенной для советских детей, является само собою разумеющимся. Но непредставимую на тех же страницах марихуану она собой, как видно, прикрыла. Кто знает, быть может, на то и был авторский расчёт…

* * *

У внимательного читателя может возникнуть вопрос: Откуда в только что приведённой цитате взялась фраза про отсутствующего возле памятника Суворову милиционера? Ведь её нет ни в журнальной публикации «МДП», ни в детлитовской книге. Выходит, существует ещё один текст повести, неизвестный ни тем, кто читал её в «Костре», ни тем, кто знакомился с нею в книжном виде?

Совершенно верно. Такой текст существует. Или, во всяком случае, существовал — в середине 1980-х годов, когда волею вроде бы случайно сложившихся обстоятельств ему было суждено оказаться в руках автора данных строк.

Это была самиздатская (то есть машинописная) копия, текст которой был очень похож на тот, что был помещён в детлитовском издании. Однако в нём было несколько — пять или шесть, не больше — фрагментов, которых не было ни в книге, ни в журнале. Фрагменты эти очень небольшие, по объёму в совокупности не превышающие половины машинописной страницы, но содержание каждого из них настолько очевидно противоречит тому, что в советские времена можно было протащить через идеологическую цензуру, что отсутствие их в опубликованном тексте «МДП» никакого недоумения не вызывает.

Приведу один из них — самый большой, из той же первой главы повести.

Выйдя из Дворца культуры Промкооперации после завершения сеанса одновременной игры (на котором десятилетний школьник Гена Стратофонтов влепил гроссмейстеру Михаилу Талю мат), они с капитаном Рикошетниковым беседуют о тайнах мирового океана. Школьник признаётся, что «в раннем детстве» он страстно хотел стать моряком, чтобы совершать кругосветные путешествия и открывать новые земли, и выражает сожаление о том, что ему не повезло родиться во времена, когда «всё уже давным-давно открыто, исследовано» и «море стало вполне обычным». Капитан, однако, с такой категоричностью не согласен:

« — Конечно, сейчас острова не откроешь, — задумчиво проговорил Рикошетников, — и лайнеры пересекают Атлантику за пять дней точно по расписанию. Но знаете, Гена, океан остаётся океаном. Он так огромен… Даже гигантские атомные субмарины иной раз пропадают в нём без следа… Знаете, иногда стоишь ночью на мостике, смотришь в море — и начинает даже какая-то чертовщина мерещиться; кажется, что там, под тобой, на страшной глубине, есть какая-то совершенно неизвестная и недоступная воображению жизнь»[12].

В детлитовском издании текст почти такой же[13]. Но в самиздатской копии он был совсем не такой:

« — Вы и правы и неправы, — задумчиво проговорил Рикошетников. — Конечно, сейчас острова не откроешь, и лайнеры пересекают Атлантику за пять дней точно по расписанию. Но знаете, Гена, океан остаётся океаном, и все моряки это понимают. Он так огромен… у него непонятный характер… с ним шутить нельзя. Даже гигантские атомные субмарины иной раз пропадают в нём без следа. Вспомните “Трешер”…

— Американскую подводную лодку Си-Си-Эн пятьсот девяносто три, исчезнувшую в прошлом году в Атлантическом океане? — уточнил Геннадий.

— Да, её. — Рикошетников, хотя и был в очередной раз поражён эрудицией своего юного знакомого, решил никак этого не проявлять, чтобы не выглядеть несолидно в глазах мальчика. — Сто двадцать девять членов экипажа пропали без вести, и никто не знает, что именно случилось на борту…

Они помолчали, отдавая дань уважения погибшим морякам далёкой державы.

— Знаете, — продолжил начатую тему Рикошетников, — иной раз стоишь ночью на мостике, смотришь в море — и начинает какая-то чертовщина мерещиться… Кажется, что там, под тобой, на страшной глубине, есть какая-то совершенно неизвестная и недоступная человеческому воображению жизнь…»[14]

Что именно в этом тексте вывело из себя цензуру — видно, что называется, невооружённым глазом. Не имеют права советские люди — будь то капитан научно-исследовательского корабля или школьник-пионер — выражать сочувствие проклятым международным империалистам вообще, а по столь вызывающе выглядящему поводу, как гибель американской атомной подводной лодки, — тем более. Единственное, что они имеют право в подобной ситуации делать, — демонстрировать бурную и неприкрытую радость. То бишь злорадство. Ну а если автор не желает принуждать своих персонажей вести себя подобно нравственным уродам, то никакими иными мы ему их показывать не позволим. Поэтому и отправились эти шесть проникнутых «скрытым антисоветзмом» фраз под цензорский нож. Равно как и следовавшая за этим пассажем шуточка про отсутствующего милиционера — и ещё несколько подобных «кукишей из кармана», выловленных бдительным цензором из дальнейших глав.

* * *

Ещё одной подлянкой, устроенной издательством «Детлит», стало включение в книгу Василия Аксёнова отвратительных иллюстраций. Рисунки, помещённые в книжном издании «МДП», принадлежали авторству Анатолия Елисеева — и, как это ни прискорбно констатировать, абсолютно не соответствовали ни духу, ни тем более энергетическому заряду аксёновской повести. Анатолий Елисеев (р. 1930), известный в мире советских книжных иллюстраторов как «крокодильский карикатурист», в полной мере соответствовал данной характеристике. Рисовал он, как и все без исключения карикатуристы, имевшие отношение к этому паршивому изданию (журналу «Крокодил»), из рук вон плохо, иллюстрируемого материала совершенно не чувствовал — и, как следствие, сотворил нечто настолько примитивное по исполнению и невообразимо пошлое по содержанию, что эти почеркушки и вовсе не следовало бы упоминать, если бы этого не требовала элементарная библиографическая настырность.

Несмотря на все эти цензурные и эстетические пакости, книжное издание «МДП» наконец всё же вышло и по поступлении в реализацию разлетелось — используя литературный штамп — со скоростью сверхзвукового самолёта «Конкорд», обгоняющего сверхзвуковой самолёт «Ту-144». Приобрести книгу в свободной продаже было невозможно; кроме того, значительная часть тиража, не успев дойти до прилавков магазинов, оказалась на чёрном книжном рынке, где продавалась втридорога — как, впрочем, и любая другая книга Василия Аксёнова. Писателю сей факт давал основания для законной гордости своим талантом, читателю же приходилось предпринимать определённые усилия для того, чтобы желанную книгу найти — или, как было принято выражаться в те времена, «достать».

Часть третья,

самая короткая, без которой хотелось бы обойтись, но, увы, нельзя

Читательский успех сочинения, чей сюжет оставляет в финале возможность для дальнейшего развития, всегда является для автора сильнейшим искушением — попробовать его развить. То есть написать продолжение. Однако история всемирной литературы свидетельствует о том, что это очень мало кому удаётся — по той простой причине, что, как гласит общеизвестная поговорка, войти дважды в одну и ту же реку невозможно: вода в ней будет уже совсем не той, что прежде. Тем не менее эта веками проверенная мудрость мало кого из сочинителей останавливает, и они то и дело пытаются её опровергнуть.

Не избежал данного искушения и Василий Аксёнов. В 1973 году он написал продолжение «МДП» — вторую историю о приключениях ленинградского пионера Геннадия Стратофонтова на архипелаге Большие Эмпиреи и в его окрестностях. Это сочинение, получившее название «Сундучок, в котором что-то стучит», также было сначала пропущено через журнал «Костёр»[15] (выходивший в те времена тиражом уже 550 000 копий), а затем вышло в виде книги — в том же издательстве «Детская литература»[16].

На сей раз детлитовское начальство определило для аксёновской книги тираж в 75 000 копий — по-видимому, предчувствуя, что продаваться она будет далеко не столь резво, как первая повесть цикла. На то у издательского начальства были вполне обоснованные основания.

Увы и ах, но, как это ни прискорбно признавать, попытка Василия Аксёнова во второй раз войти в ту же реку оказалась полностью несостоятельной. Вторая повесть о Геннадии Стратофонтовае вышла не более чем бледным подобием первой[17]. Текст был написан, как принято выражаться в подобных случаях в редакторском мире, «левой ногой по диагонали»: сюжет был явно вымученный, шутки — плоскими, то есть никакими; к тому же, ни малейших «кукишей в кармане», не говоря уже о «скрытой антисоветчине», в этом сочинении невозможно углядеть даже в микроскоп. Зато текст изобиловал множеством фактологических ляпсусов, дискредитирующих самую его основу[18]. Так, из него следовало, что новый персонаж — престарелый авиатор-чудак Юрий Игнатьевич Четвёркин родился в 1895 году, сам же он в разговоре с Геннадием называл свой возраст — «семьдесят восемь лет»[19]. Следовательно, время действия в повести датируется 1973 годом. Однако неоднократно упоминаемый в ней возраст Геннадия составляет всё те же неполные тринадцать, как и в «МДП», тогда как, исходя из контекста, ему должно бы быть уже почти девятнадцать — и какой он, к чорту[20], был бы уже в такие годы пионер?! Кроме того, во второй повести вновь появлялись персонажи, которых никак в ней возникнуть было не должно. Например, мадам Накамура-Бранчковска, погибшая в финале «МДП», как ни в чём не бывало воскресла из мёртвых, смертью смерть поправ, а обоснование этого чудесного воскрешения было дано автором такое, что ничего кроме кривой ухмылки вызвать у читателя не могло[21]. Мало этого — в «Сундучке» также воскресал карбункулский головорез Грумло, тот самый, которого в «МДП» Геннадий вместе с ещё одним бандитом убил в подземелье Мушкетной башни во время погони за несостоявшимся императором Диком Буги[22]. Все эти, пользуясь, опять же, редакторским слэнгом, тараканы и дерибасы никак не могли способствовать читательскому успеху «Сундучка», и многие поклонники первой повести испытали от знакомства со второй чувство глубокого разочарования[23]. В аксёновской библиографии это сочинение если чем и отмечено, то только тем, что оно стало последней книгой, вышедшей у него на родине перед эмиграцией Аксёнова из СССР в 1980 году.

Часть четвёртая,

из которой можно узнать о том, что происходит с писателем после того, как его персонажи начинают жить собственной жизнью, и с персонажами, покинувшими страницы книги, чтобы превратиться в её издателей

Между выходом детлитовского издания «МДП» и следующей его публикацией в Советском Союзе прошло почти 18 лет. Обусловлено это было обстоятельствами, связанными с тем, что происходило в жизни Василия Аксёнова в те годы. Обстоятельства эти — сначала негласная опала, выражавшаяся в негласном же запрете на издание новых книг, затем открытое противостояние Аксёнова с совписовским начальством (вошедшее в историю отечественной литературы под названием «Дело “МетрОполя”»), его демонстративный выход из Союза советских соцреалистических писателей и, наконец, убытие в вынужденную эмиграцию — почитателям аксёновского творчества хорошо известны, так что нет надобности останавливаться на них подробно. Прямым следствием такого неправильного (с точки зрения коммунистического тоталитарного режима) поведения Аксёнова стало изъятие его книг из свободного обращения и невозможность их переиздания. Те же его книги, что в 1980-е годы выходили за пределами страны победившего здравый смысл социализма, были запрещены к ввозу на её территорию как «злостная антисоветчина» — и, как следствие, в случае обнаружения на таможнях тут же конфисковывались. А их автора вскоре после выезда на Запад лишили советского гражданства — чтобы и не мечтал когда-нибудь вернуться.

Измениться это положение могло лишь при одном условии — том, которое однажды сформулировал незабвенный Ходжа Насреддин: или ишак научится читать вслух стихи Омара Хайяма — или падишах, не дождавшись этого чуда, помрёт. Падишахов за годы пребывания писателя Аксёнова в статусе «эмигранта-антисоветчика» померло целых три штуки, однако и при утвердившемся на кремлёвском троне весной 1985-го четвёртом упрямый осёл по-прежнему по-человечьи разговаривать не желал. Так прошло ещё четыре с половиной года. Советская империя, сотрясаемая межнациональными конфликтами, шахтёрскими забастовками и табачными бунтами, уже трещала по всем швам. Правды не было, известия кончились, труд по-прежнему стоил две копейки. Ситуация зашла в тупик. Однако Самиздат уже победил «Блокнот агитатора», по формату весьма удобный для использования по прямому назначению при тотальном отсутствии в стране туалетной бумаги. Народ давно читал, что хотел, и слушал зарубежные голоса, которые вот уже больше года как было велено не глушить — как в целях экономии бюджета, так и в рамках объявленной в Кремле политики Гласности, Перестройки и Ускорения (сокращённо — ГПУ).

В такой ситуации продолжать и далее запрещать книги, тем более ранее издававшиеся, было уже не просто глупо, но — глупо и смешно.

* * *

В начале 1990 года в Москве появился новый журнал, ориентированный на подростковую аудиторию. Названием его стало короткое местоимение множественного числа — «Мы», издателем — Советский детский фонд имени Ленина, главным редактором — Геннадий Будников. В редакционную коллегию вошли, в числе прочих, официозные литераторы Альберт Лиханов и Дмитрий Мамлеев и публицист Игорь Ачильдиев. Именно в этом журнале — в двух его номерах, вышедших осенью того же 1990 года, — и была впервые републикована повесть Василия Аксёнова о невероятных приключениях пионера Геннадия Стратофонтова, который хорошо учился в школе и не терялся в сложных обстоятельствах[24]. Тираж первого из них составлял 1 750 000 копий, второго — 1 844 000. Так, во всяком случае, значилось в их выходных данных. Насколько эти цифры соответствовали действительности — вопрос открытый. Однако даже если предположить, что реальные тиражи журнала «Мы» были вполовину ниже объявленных, то и в этом случае у любого публикующегося в этом издании сочинителя имелись все основания для того, чтобы воскликнуть: «Incredible![25]» — в подражание леди Сьюзен Леконсфильд, спасённой русским «хрустальным дельфинчиком» из пучины Тихого океана после бандитского нападения пиратской подлодки «Голубой кит» на круизный теплоход «Ван Дейк»[26].

Публикацию «МДП» в журнале «Мы» предваряло краткое предисловие ленинградского писателя Глеба Горышина (1931–1998), приятеля Василия Аксёнова времён 1960-х годов. В нём Горышин назвал Аксёнова человеком «из того времени, когда у всех нас <…> на головах было полно волос, во ртах полно зубов» и «когда мозги наши были запудрены идеями свободы», и выразил большую радость от того, что спустя много лет друг его младых лет вернулся в родимую литературу, из которой однажды исчез[27]. О причинах этого загадочного «исчезновения», равно как и о том, что он сам является одним из двух прототипов эпизодического персонажа данного сочинения — огромного поэта-графомана Бориса Хорошина[28], — Глеб Горышин отчего-то упоминать не стал. По-видимому, из присущей ему скромности.

Решение редакции журнала «Мы» перепечатать аксёновскую повесть можно было только приветствовать, хотя и не всё с этой републикацией вышло гладко. Например, открывавшему журнал с «МДП» читателю сразу же бросались в глаза чудовищные — никакого иного термина здесь просто не подобрать — иллюстрации, изготовленные художником Владимиром Левинсоном. Они были не то чтобы на порядок страшнее еслисеевских почеркушек из детлитовского издания — то, что сотворил иллюстратор Левинсон, без использования инвективной лексики описанию просто не поддавалось. И тем ужаснее было видеть это вот рядом с аксёновским текстом.

Увы, не обошлось и без цензуры — не идеологической, но эстетической, и от этого особенно противной. Так, из эпизода в последней, XV главе, когда, преследуя Дика Буги и мадам Накамура-Бранчковску, Геннадий и Наташа оказываются в подземелье Мушкетной башни, где разворачиваются драматические события, — испарились четыре фразы, все из прямой речи персонажей. Когда смертельно раненый Геннадием Буги говорит ему: «Ты меня победил, но и сам пойдёшь акулам в зубы. Встретимся в аду, разберёмся. Или ты рассчитываешь попасть в рай?» — вопрос несостоявшегося императора Ричарда Первого остаётся без ответа и повисает в воздухе. Потому что ответ (« — Никакого ада и рая нет! — крикнул Геннадий. — Всё это поповские бредни!») цензурой журнала «Мы» был купирован. А поскольку ответ из диалога был изъят, то и следующие — последние в его земной жизни — слова Дика Буги, являющиеся уже его реакцией на утверждение «проклятого русского гадёныша» об отсутствии рая и ада (« — Нету — и не надо! Нету — и тем лучше!») — также были пущены под цензорский нож. Он же карандаш. И данный фрагмент стал выглядеть следующим образом:

«Вода хлынула в зал и сразу поднялась до колен. Буги жутко захохотал:

— У этой бабы всё здесь предусмотрено. Так что, Джин, пиши пропало… Глубина семьдесят пять метров… Ты меня победил, но и сам пойдёшь акулам в зубы. Встретимся в аду, разберёмся. Или ты рассчитываешь попасть в рай?

Вода, бурно клокоча, вливалась в зал. Вот она уже поднялась до груди.

Раскинув руки и ноги, Ричард Буги лежал в воде на спине и продолжал дико хохотать. Ясно было, что он окончательно спятил»[29].

Спрашивается: может ли кто-нибудь, не зная полного текста «МДП», увидеть — или хотя бы заподозрить — здесь наличие цензурной купюры? Ответ, разумеется, будет отрицательным — обнаружить купюру в этом порезанном тексте невозможно.

А вот что в этом тексте обнаружить можно, и легко, так это явный ляпсус, допущенный при написании повести самим Василием Аксёновым и пропущенный затем всеми её редакторами — и в журнале «Костёр», и в издательстве «Детская литература», и не выявленный также в редакции журнала «Мы». Ляпсус состоит в том, что Дик Буги никак не мог произнести фразу, в которой будет фигурировать глубина, равная семидесяти пяти метрам. Будучи англичанином, он не может оперировать метрическими единицами измерения длины, ширины, высоты и глубины. Для англичанина такие вещи, как метры и сантиметры, совершенно непонятны, он пользуется с рождения привычными дюймами, футами и ярдами. И в данном случае должен сказать не «Глубина семьдесят пять метров...», а «Глубина двести пятьдесят футов…». Писатель Аксёнов вполне мог это пропустить или запамятовать (хотя в Лондоне ему впервые привелось побывать ещё за полтора года до сочинения «МДП»), но для того ведь и существуют на свете редакторы, чтобы такие ляпсусы выявлять и ликвидировать. Ежели они, конечно, редакторы, а не цензоры.

Возвращаясь к цензурному вмешательству в текст, сделанному при републикации повести в журнале «Мы».

По какой причине была осуществлена эта мерзкая вивисекция в «прогрессивно-перестроечном» издании? По-видимому, по причине того, что слова выдуманного писателем Аксёновым «из головы» персонажа сильно не понравились главному редактору журнала — товарищу Будникову. Каковой, будучи редактором не простым, но воцерковлённым[30], судя по всему, посчитал это для себя глубоко оскорбительным. И, как следствие, счёл возможным корёжить сочинение всемирно известного писателя в угоду собственным представлениям о том, как должны разговаривать между собой его персонажи.

Как отреагировал на этот анекдотический эпизод писатель Аксёнов — неизвестно, Вероятнее всего, посмеялся, плюнул и забыл. Особенно принимая во внимание тот факт, что сам он был человеком глубоко верующим, хотя никогда и не трезвонил об этом на каждом углу, как делали в ту пору враз уверовавшие во Христа разномастные комсомольцы и функционеры Идеологического отдела ЦК КПСС. Из числа коих, по-видимому, происходил и главный редактор журнала «Мы» Г. В. Будников[31].

* * *

В том же 1991 году произошло и переиздание «МДП» в виде книги. На это сподобилось загадочное издательство «Современная отечественная книга», базировавшееся в городе Кемерово. Такое место, во всяком случае, значилось в выходных данных этого издания. Там же, в исходнике, была указана и величина тиража — 250 000 копий. Разумеется, это было бы просто восхитительно, изумительно и прелестно — если бы не одно «но»: данное издание было пиратским и автор не получил от его появления ни копейки. А о самом факте существования такой своей книги узнал, вероятнее всего, или от какого-нибудь знакомого доброхота, или из письма, потупившего от неизвестного ему лично поклонника.

К сожалению, имена людей, которые заправляли издательством «Современная отечественная книга», остались за пределами истории российского издательского дела. В противном случае их непременно следовало бы перечислить — прямо здесь и прямо сейчас. Поскольку, во-первых, страна должна знать своих шаромыжников и фармазонов, а во-вторых, книжное пиратство является преступлением, на которое срок давности не распространяется.

Часть пятая,

из которой вылезают тонкие намёки на толстые обстоятельства, или наоборот

После пиратского переиздания 1991 года в издательской судьбе «МДП» образовалась новая пауза — на сей раз продолжительностью в 15 лет. За эти годы (1991–2005) на пространстве, где абсолютное большинство людей говорит и читает на русском языке, произошли грандиозные перемены. Прежде всего навсегда исчез Советский Союз. Вместе с ним канули в небытие многие вещи, привычные его обитателям с момента рождения. Растворились в пространстве «смутных девяностых» находчивые пионеры и пронырливые комсомольцы, превратившиеся — это уж кому как повезло — в предприимчивых коммерсантов и нахрапистых рэкетиров. Научно-исследовательские корабли больше не бороздили необозримые просторы мирового океана, поскольку были скопом проданы на металлолом жуликами, приватизировавшими Балтийское морское пароходство. Да и количество читателей в постсоветской России катастрофически снизилось по сравнению с теми блаженными временами, когда вечно нищая, но неизменно кичащаяся своим прекрасным образованием московско-питерская интеллигенция могла неделями обсуждать перипетии сюжета какого-нибудь унылого «Альтиста Данилова» или маловразумительного «Пушкинского дома» — и, задыхаясь от восторга, цитировать друг другу в затхлых институтских курилках наиболее дерзкие пассажи из «Доктора Живаго» и «Приглашения на казнь». Читать и обсуждать прочитанное стало некому и некогда — надо было вертеться как угорелым, чтобы элементарно не подохнуть с голода.

Тем не менее литературная жизнь продолжалась. Писатели, как и прежде, пописывали, читатели — почитывали, издатели — наживались, издавая новые, только что написанные, и переиздавая давно известные книги коммерчески выгодных литераторов.

В 2006 году к Василию Аксёнову обратились деятели из московского издательства «АСТ» с предложением переиздать его знаменитую детскую повесть, он это предложение принял. Платили в этой фирме издевательски мало, но проект оказался вполне рентабельным, и одним новым переизданием дело не ограничилось. В период с 2006-го по 2011 годы таковых вышло целых восемь — в разной комплектации[32] и в различном оформлении обложек. Их совокупный тираж составил — если верить тому, что написано в выходных данных — 31 000 копий.

Как и положено книгам для юных читателей, все эти переиздания были иллюстрированы. Рисовальщиком стал заслуженный художник-книжник Герман Мазурин (р. 1932), снабдивший аксёновские истории рисунками в стиле типичного «Союзмультфильма» — что, принимая во внимание прежний печальный опыт иллюстрирования этих сочинений, являлось существенным шагом вперёд по сравнению с те же детлитовским изданием 1972 года.

В те же 2000-е годы была предпринята и попытка экранизации «МДП». Сначала петербургский сценарист Сергей Глазков (р. 1957) сочинил сценарий под названием «Удивительные приключения школьника Геннадия Стратофонтова»[33], рассчитанный на воплощение в виде телевизионного сериала. Затем обнаружился некий режиссёр, заинтересовавшийся данным проектом. Потом стали искать деньги на его реализацию, но… Как и всегда бывает в подобных случаях в мире кино, далеко не каждая сценарная идея находит путь на экран. Не повезло и этой. Насколько мне известно, Василий Аксёнов незадолго до смерти говорил, что слабо представляет себе, каким образом можно снять по «МДП» фильм, адекватно передающий содержание повести и способный привлечь внимание нынешнего поколения российских тинэйджеров, для которых эта история должна быть похожа на «дела давно минувших дней, преданья старины глубокой». Так что и слава Богу, что ничего из этой затеи не вышло.

Наконец, осенью 2014 года петербургское издательство «Азбука» выпустило «МДП» в виде реплики издания 1972 года — с точно такой же обложкой и теми же в точности жуткими картинками Анатолия Еселева. Однако внутри издание 2014 года отличается от издания 1972 года, во-первых, немного уменьшенным форматом, во-вторых — объёмом, увеличенным на 48 страниц. Полиграфия данного издания также существенно отличается от оригинала в лучшую сторону; тираж (объявленный) — 5 000 копий.

С тех пор и до настоящего времени повесть Василия Аксёнова о невероятных приключениях ленинградского пионера Геннадия Стратофонтова на тихоокеанском архипелаге Большие Эмпиреи и на берегах туманного Альбиона более не переиздавалась. Хотя сделать это совершенно необходимо. Но делать это нужно правильно — во-первых, в полном, безо всяких цензурных изъятий, виде; во-вторых, без бездарных картинок, дискредитирующих текст, но с картинками талантливыми, его дополняющими; и в-третьих, с сопроводительной статьёй, в которой будут содержаться сведения об истории написания «МДП» и последующей издательской судьбе этого во всех отношениях выдающегося произведения российской литературы последней трети минувшего века.

Эпилог,

из которого выскакивают кодовые цитаты и авторские признания, отражающие все те же личные обстоятельства непреодолимой силы

«Мой дедушка — памятник» — книга удивительная. Одни поклонники называют её знаковой (подразумевая тем самым своё отношение к роли, которую она сыграла в их жизни), другие — культовой (ибо они прошли через период общения со сверстниками языком надёрганных из неё цитат), третьи — и вовсе Главной Книгой своего детства.

Эта характеристика, несмотря на явно выраженную патетику, — которая со стороны может выглядеть довольно-таки смешной, — согласно моему глубокому убеждению, имеет полное право на существование. Поскольку я и сам принадлежу именно к этой, третьей категории поклонников «МДП», и абсолютно убеждён в том, что эта книга сыграла в моей жизни — в тот самый период становления личности — совершенно исключительную роль. Что же касается общения с друзьями с использованием надёрганных из неё цитат, то такой период в моей жизни также имел место — причём не только в пионерские 1970-е, когда мне выпало счастье впервые её прочитать, но и в более поздние времена. А с некоторыми это продолжается до сих пор. И только мы знаем — что означают и в каком контексте произносятся такие фразы, как «Перед тем, как нанизать мясо на вертел, его следует хорошенько вымочить в соусе», «Эх, Джерри Чанг… Как был ты мелкой шпаной из Коулун-сити, так ею и остался» или: «Ведь он такой красивый, наш велюр…».

Те же (и многие иные) цитаты из «МДП» всю жизнь помогают мне в выражении отношения к тому, что творится в окружающей действительности. Так, когда на экране моего компьютера вдруг появляется какой-нибудь малосимпатичный персонаж, похожий на дрессированного павиана и, щуря свои рыжие глаза, начинает нести неимоверный вздор, в котором китайские вирусы соседствуют с геополитическими катастрофами, а международные террористы с национальными интересами, — я невольно ловлю себя на том, что начинаю ощущать себя лётчиком Бенджамином Ф. Аллигейтером, разглядывающим старшего стюарда Карригэна. И повторяю вслед за ним: «Чёрт бы побрал этот шпионский, шпионский, шпионский, тайный, порочный, блудливый мир! То ли дело простой голубой цвет стратосферы…»

И — помогает. Честное пионерское.

[1] Далее в целях экономии места — «МДП».

[2] Аксёнов В. Мой дедушка — памятник // Костёр (Ленинград). 1970. № 7. С. 38.

[3] Почему бы нет? (англ.)

[4] Имеются в виду только всесоюзные издания, помимо которых существовало ещё несколько республиканских, предназначенных для публикации сочинений писателей-«националов».

[5] Садовников Г. Мой одноклассник Вася // Казань. 2012. № 8.

[6] Аксёнов В. Мой дедушка — памятник // Костёр. 1970. № 8. С. 28.

[7] Аксёнов В. Мой дедушка — памятник // Костёр. 1970. № 9. С. 26.

[8] Аксёнов В. Мой дедушка — памятник // Костёр. 1970. № 10. С. 44–45.

[9] Аксёнов В. Мой дедушка — памятник // Костёр. 1970. № 7. С. 43.

[10] Аксёнов В. Мой дедушка — памятник. М.: Детлит, 1972. С. 18.

[11] Аксёнов В. Мой дедушка — памятник. Самиздатская копия (см. далее).

[12] Аксёнов В. Мой дедушка — памятник // Костёр. 1970. № 7. С. 42.

[13] См.: Аксёнов В. Мой дедушка — памятник. М.: Детлит, 1972. С. 16.

[14] Аксёнов В. Мой дедушка — памятник. Самиздатская копия.

[15] См.: Аксёнов В. Сундучок, в котором что-то стучит // Костёр (Ленинград). 1975. № 1. С. 38–50; № 2. С. 32–43; № 3. С. 28–41; № 4. С. 26–39.

[16] См.: Аксёнов В. Сундучок, в котором что-то стучит: Современная повесть-сказка без волшебства, но с приключениями. М.: Детлит, 1976.

[17] По утверждению Г. Садовникова, вторую повесть о Геннадии Стратофонтове В. Аксёнов писал «без прежнего куража, принуждая себя», отрабатывая полученный в издательстве аванс (Садовников Г. Мой одноклассник Вася // Казань. 2012. № 8).

[18] Ответственного редактора данной книги в «Детлите» Елену Махлах следовало гнать из профессии в шею, точнее — в три шеи.

[19] Аксёнов В. Сундучок, в котором что-то стучит. С. 28, 45.

[20] Авторское написание.

[21] «Что касается тайны спасения мадам Накамура-Бранчковской после падения на истребителе в воды Эмпирейского пролива, то мы даже не собираемся утомлять читателей объяснениями. Чего-чего, но уж вылезти сухой из воды для подобной дамочки не проблема» (Там же. С. 133; авторское примечание).

[22] См.: Там же. С. 133.

[23] Четверть века спустя, в 2006 г. В. Аксёнов попытался ещё раз войти в ту же реку и сочинил третью часть истории о приключениях Геннадия Стратофонтова — роман «Редкие земли». Никакого иного определения для данного произведения кроме «полная и тотальная писательская катастрофа», использовать невозможно. Поскольку этот роман стал именно полной и тотальной писательской катастрофой.

[24] См.: Аксёнов В. Мой дедушка — памятник // Мы (Москва). 1990. № 5–6. С. 129–198; № 7. С. 65–130.

[25] Невероятно! (англ.)

[26] См.: Аксёнов В. Мой дедушка — памятник // Костёр. 1970. № 8. С. 23.

[27] См.: Горышин Г. [Предисловие] / Аксёнов В. Мой дедушка — памятник // Мы. 1990. № 5–6. С. 129.

[28] Этот персонаж изначально получил имя Борис Горошин, под каким он и фигурирует в публикации «МДП» в журнале «Костёр». Однако в детлитовском издании фамилия персонажа была изменена на менее прозрачную по отношению к двум его наиболее вероятным прототипам — ленинградским литераторам Глебу Горышину и Глебу Горбовскому (1931–2019) — и Горошин превратился в Хорошина.

[29] Аксёнов В. Мой дедушка — памятник // Мы. 1990. № 7. С. 126.

[30] Сделать такое предположение позволяет ознакомление с несколькими номерами журнала «Мы» за 1990 г.; в них явственно присутствует навязчивая религиозная пропаганда.

[31] Впрочем, это — не более чем предположение.

[32] Первые четыре издания содержат только «МДП», другие четыре — также и повесть «Сундучок, в котором что-то стучит». На их обложках значится: Аксёнов В. Мой дедушка — памятник (с продолжением). М.: АСТ; Астрель, 2007 (или 2011).

[33] См.: Глазков С. Удивительные приключения школьника Геннадия Стратофонтова // Глазков С. Киносценарии. Девятый том. Ridero, 2019.

Павел Матвеев — литературовед, эссеист, публицист, редактор. Сферой его интересов является деятельность советской цензуры эпохи СССР, история преследования тайной политической полицией коммунистического режима советских писателей, литература Русского Зарубежья периода 1920–1980-х годов. Эссеистика и литературоведческие статьи публиковались в журналах «Время и место» (Нью-Йорк), «Новая Польша» (Варшава), «Русское слово» (Прага) и др., в России — только в интернет-изданиях. Как редактор сотрудничает со многими литераторами, проживающими как в России, так и за её пределами — в странах Западной Европы, Соединённых Штатах Америки и в Израиле.