литературно-художественный журнал «ЭТАЖИ»

[email protected]

Анна Гедымин

Вера в счастье

22.11.2023
Вход через соц сети:
13.02.20212 992
Автор: Игорь Джерри Курас Категория: Литературная кухня

Необычайный опыт путешествия в себя и вовне. Интервью с Геннадием Кацовым

Геннадий Кацов с книгой Нью-йоркский букварь, 2018 г.

Сегодня юбилей у поэта, эссеиста и журналиста Геннадия Кацова. Редактор отдела поэзии журнала «Этажи» Игорь Джерри Курас задал юбиляру несколько вопросов.

 

До вашего отъезда в Америку в 1989 году вы были активно вовлечены в литературный процесс. Потом много лет не писали. Чем обусловлена эта пауза: объективными обстоятельствами «обустройства» на новом месте или трудностью найти свой поэтический голос в новых условиях (иная топография, динамика жизни, языковая среда)?

 

Не писал я 18 лет, с 1993 по 2011 годы. Журналистики, эссеистики было хоть отбавляй, при этом ни стихотворений, практически, ни прозы. Причин здесь несколько, но не иммиграция, это точно. Верней, эмиграция, конечно, поскольку по приезде в США калейдоскопически менялись в моей жизни масса вещей, и, предполагаю, ничего подобного бы не произошло, останься я в Москве.

30 января 1989 года я вылетел вечерним авиарейсом «Москва — Вена» в иммиграцию. И уже 12 мая оказался в Нью-Йорке. Я предполагал, как мне доброжелатели и сочувствующие предсказывали, что проработаю здесь либо таксистом, либо чернорабочим до пенсии. А куда еще идти литератору? Хотя у меня, кроме журналистского, был диплом кораблестроительного института, но в корабелы я идти точно не хотел. Короче: за баранку, либо в ночную смену раскатывать в бруклинской мацепекарне мацу.

Эти мрачные мысли портили впечатление о Нью-Йорке. После «перестроечной» Москвы, с десятками культурных событий в неделю, поэтическими выступлениями, театральными постановками, едва начавшимися публикациями, интервью для западных изданий, перспективами и — меня перевели даже на французский — съемками в «параллельном кино» у братьев Алейниковых, и у Коли Данелия, правда, в массовке… Короче, «средь шумного бала» оказаться в манхэттенском нищенском отеле Latham, хотя и на Мэдисон авеню, было попаданием, после подготовительной стрельбы, «в молоко».

Но не поверите: все на удивление оказалось иначе. Как писал Станислав Ежи Лец: «В действительности все совсем не так, как на самом деле». Уже через три недели по прибытии в Город Большого Яблока, я его надкусил, опубликовав в ежедневной, очень тогда популярной газете «Новое русское слово» (издавалась с 1910 года!) статью о московском клубе «Поэзия».

А в начале июня, по рекомендации поэта и журналиста Игоря Померанцева, который работал тогда на русской службе Би-Би-Си в Лондоне, я встретился с Юрием Гендлером, директором нью-йоркского отделения радио «Свобода», который тут же познакомил меня с Петром Вайлем. Пете я показал свою первую в Америке газетную публикацию и он, тут же прочитав ее, предложил мне записаться в его радиопрограмме «Поверх барьеров». Так я попал в программу Вайля, периодически записывая свои семи-восьмиминутные фрагменты.

Вообще, уже сами по себе походы на радио «Свобода» были беспримесным счастьем. Гендлер любил собирать работников и фрилансеров после рабочего дня, и многочасовое общение под закуски с Вайлем и Александром Генисом, Сергеем Довлатовым и Борисом Парамоновым, с приезжими российскими знаменитостями, зачастившими в те годы в Нью-Йорк — это было незабываемо. Мгновенно уходил в тень окружавший меня в те дни странный быт, который я описал 25 лет спустя в одном из стихотворений:

 

К 25-летию прибытия в Америку

 

Ты сюда попадаешь, в страну индеек —

Человек ниоткуда; из прочих свойств

Ты здесь ближе к тому, кто совсем без денег,

И простому бизону почти что свой.

 

Обладателем снов в не своей кровати,

С не своим же словарным запасом слов,

Ты, как всякий герой-первооткрыватель,

Здесь, как в лавке посудной бродячий слон.

 

Перспективы, к чему неизвестно, манят,

И слоняясь по острову в сотый раз,

Ты привычную фигу несешь в кармане,

О фасады домов трешь усталый глаз.

 

Ты и джазу открыт, и не меньше — виски,

Если грезишь, то сразу за весь Голливуд,

Хоть ни бэ в разговорном своем английском,

И ни мэ, если все же тебя поймут.

 

Ты оставил все там: кино-клин журавлиный,

Дым Отечества, бездну березок, букварь,

И медведя с его балалай-мандолиной,

«На коня» опрокинувшим полный стопарь,

 

Государство, в котором не очень и жарко,

И вполне климатически можно бы жить,

Если б личного времени было не жалко,

И коль был не еврей бы, а Вечный Жид.

 

Рая нет на земле. Вероятно, и выше.

Государства — пустая забава менять,

Но тот раб, из которого все-таки вышел

В той стране, сам позволив ее променять,

 

Тот галерный, безгласный, из прежних погромов

Правнук предков, в могилах оставленных гнить,

Как же рад, что вот так безвозвратно от дома

Я не в лучшей стране, но не должен любить

 

Ни идей, ни ее легендарных погостов,

Ни вождей, ни бездарных ее палачей —

Я в стране, где ведомый судьбой, очень просто

Ты ничем не обязан, поскольку ничей.

 

И слова благодарности, были бы силы,

Год от года твержу, ибо несть им числа:

Той стране, что без крови меня отпустила,

И вот этой, что сразу меня приняла.

 

Так что, первые годы пребывания в Америке были творчески очень интенсивными. Кстати, у меня было рекомендательное письмо к Эллен Стюарт, которая владела легендарным театром «Ла Мама», так что я погрузился еще и в мир экспериментальных театров оф-оф-Бродвей, в который влюбился с тех пор и навсегда.

В 1994 году вышел мой первый поэтический сборник «Игры мимики и жеста», весь состоявший из текстов, написанных по прибытии в Нью-Йорк. Они все затем вошли, вместе с рассказами и эссе московского периода, в питерский сборник «Притяжение Дзэн» (из-во «Петрополь», 1999), в котором не было ни одного, практически, стихотворения, написанного после 1993 года.

Причина — в дикой занятости: в 1994 году я открываю собственную еженедельную газету «Печатный Орган», в которой веду не только редакторскую колонку, будучи издателем и главредом, но и по три-четыре полосы в каждый газетный выпуск. А с осени 1995 года становлюсь совладельцем манхэттенского кафе Anyway, в котором, как тогда говорили, выступали все — «от Войновича до Макаревича». Не было, практически, такого российского литератора, актера, певца, перформансиста, прибывавшего в Нью-Йорк, чтобы он не посетил «Энивей» и в нем ни выступил.

Теперь представьте: в сутках всего 24 часа. И эти часы у меня были заполнены под завязку. Не будем загибать пальцы: еженедельной газетой, кафе ежесуточно (между прочим, если заболел басбой, то я брал швабру и мыл в четыре-пять утра полы, а если повар — становился к плите и готовил все блюда по меню)… А до начала ноября 1995 года — еще и работой консьержем в известном французском отеле Le Parker Meridian, в центре Манхэттена, на 57 улице, в ста метрах от Карнеги-холла. Газета газетой, но в первые годы иммиграции на что-то надо же было жить!

А с 2000 года мне было совсем не до стихов: с сентября я начал вести получасовую аналитическую телепрограмму на общеамериканском телеканале RTN/WMNB. Этой программе сегодня пошел 21-й год. С марта 2003 года к ней присоединились еще две моих авторских — еще одна ежедневная, с понедельника по пятницу, и еженедельная, в воскресный вечерний прайм-тайм. Добавьте вечернюю двухчасовую радиопрограмму еженедельно и — дышите глубже — с 2000 по 2007 годы я был главным редактором двух популярных многотиражных журналов: 3,5 года — «Теленедели», и столько же — модного в то время еженедельника «Метро».

Иными словами, из всего этого со временем остались телепрограммы, все три, так что опомнился я только в 2011 году, когда поэт и писатель Максим Шраер, профессор Бостон-колледжа, пригласил меня туда в апреле на поэтические Крепсовские чтения, а у меня кроме старых стихотворений других не было. Начал, преодолевая тяжелейшую инертную массу «не-письма», что-то записывать, благо до выступления было несколько месяцев.

А уже в мае начал экфрастический поэтико-визуальный проект «Словосфера», на который ушло полтора года. В результате, на свет появился цветной альбом со 180 картинами, начиная с эпохи Треченто и до наших дней, и 180 двенадцатистрочников. Но это уже другая история.

 

Николай Рерих «Ойрот — вестник Белого Бурхана» (1925 — 1926)

 

Здесь воздух разряжен. И большинство

Глыб, валунов и пыли все решает.

Здесь ни одно живое существо

Меж ними никогда не пролетает.

 

Мир исполинов. Их прикрытых век

Не приподнять ни шепотом, ни шумом,

И тишина хранит за Веком Век

В застегнутых на все вершины шубах.

 

Но вечности гонец однажды, весь

Порыв, пройдет у пропасти по краю,

Не ведая, о чем несет он весть.

Коль мне она, то пусть и я не знаю.

 

Геннадий Кацов на открытии московского клуба Поэзия. ДК Дукат, 12 октября 1986 года, Москва

 

Вы очень интересно рассказали о «покорении» Нью-Йорка. Но это не первый город, который вам довелось покорить. В начале 80-х вы приехали в Москву и покорили её. Что было проще: покорить город, который «не верит слезам» или город «жёлтого дьявола»?

 

Известная притча о некоем Д’Артаньяне, который приезжает в Париж и его завоевывает, совершенно не для меня. Дело в том, что еще в молодости я познакомился с практиками дзен-буддизма, а вначале 1980-х несколько летних месяцев провел на острове Валаам, в монашеском заброшенном ските, которых находился вдали от людей и людских троп. Изучал собственное молчание, постигал тишину, питался консервами и ягодами. Это необычайный опыт путешествия в себя и вовне, который я бы любому встречному не рекомендовал, но я многому научился. И прежде всего, не покорять, а подстраиваться под то, что тебя окружает, мимикрировать, становясь частью целого настолько, что начинаешь его ощущать, как свое собственное.

Поэтому ни Москву, ни Нью-Йорк я не покорял, а проживал в себе, открывая какие-то мои и только мои места и городские признаки, которые в результате меня в дальнейшем узнавали и принимали.

И любимая скамейка у индийского ресторана «Джалтаранг» на Чистых прудах перебиралась вместе со мной через океан, застыв на Земляничной поляне в Централ-парке, а вид на Химкинский мост со стороны Ленинградского шоссе, как с переводной картинки, переходил в пролет Бруклинского моста со стороны манхэттенского Даунтауна. И тогда не столько ты живешь в городе, сколько его урбанистика переселяется в тебя — вместе с его зодчими, историей и практикой бытования в пространстве.

 

Эммаус

 

Издалека — сплошные параллели

Закрученных в воронки башен полых:

В них отраженья долго б стекленели,

Когда б чередовались каждый сполох,

Проезжих фар агатовые блики

Растянуто во времени и томно,

Не оставляя в городе улики

Об ускореньях улиц полутёмных.

 

Примерно сто на сто библейских стадий

В границах как на север, так на запад,

В которых, подчинясь инстинктам стадным,

Идёт толпа на голос и на запах,

Ритмично тормозя на перекрёстках

При свете, что всё в тех же ярких фарах,

Что, им вослед, неоном перекрёстным

В рекламном тексте «мене, текел, фарес».

 

На север нитью из камней рубина

Плывёт дорога, ей навстречу к югу —

Из белых жемчугов, сплетясь в картину,

Где авеню прозрачно льнут друг к другу.

И наблюдая с птичьего полета

Весь город, словно бы в лучах рентгена,

Его скелет для вечного пилота

Артериально освящен и венно.

 

А выше, в зеркалах гудящей бездны,

Всеотражающей и свет, и темень

Сверкает голограммой Град Небесный,

Растущий от земного, как растенье.

В его стенах из ясписа, в эмали

Оконной, без какой-либо основы,

Гудзон течёт, и каждый день Эммаус

Врата входящим отворяет снова.

 

Я абсолютно уверен, что если бы я не срастался так с городами, которые люблю, мне не удалось бы написать в Москве моей серии рассказов «Город», а в Нью-Йорке — книгу об истории Мегаполиса, начиная с времен голландцев и до конца XIX века, когда город завоевывали, как древний Рим вестготы, эмигранты из Италии; евреи, украинцы, русские и поляки из Восточной Европы; немцы и ирландцы.

И я бы не смог написать, уже двадцать лет спустя, поэтический сборник «Нью-йоркский букварь», где буквы русского алфавита соответствуют тем или иным районам и достопримечательностям города: от А (Новый Амстердам, как назывался Нью-Йорк до захвата его англичанами в 1664 году) до Я (Большое Яблоко — одна из трех кличек города, этимологически берущая начало от названия самого большого забега на скачках — big apple).

Эта книжка вышла в московском издательстве «Арт-Хаус Медиа», в ней, кроме букваря (33 четырнадцатистрочника), еще две части — и каждая строка в ней посвящена Нью-Йорку. Покорять который я не собирался, но смог полюбить, рассчитывая на взаимность, всем сердцем.

 

Нижний Ист-сайд

 

Всё почти что, как в штетле: деревья, хибары, река

протекает — ничто под луной в этом мире не ново:

те же булочник Изя, Арон балагула, ткач Кац,

белошвейка Рахиль и резник за углом Рабинович.

 

Белла Кауфман с дедом идут по Второй авеню.

— Здесь не страшно, совсем как у нас, но немного другое:

здесь получше законы, традиции, Беллочка, гои,

да и, бог с ними, — тех, кто там был, я ни в чём не виню.

           

На плечах шлеппер тащит батиста внушительный тюк,

нет ни баров в округе, ни геев — иная эпоха:

век спустя словно идиша не было — сплошь волапюк

в дели «Катц» и в кафе «Энивэй» (в переводе — «всё пофиг!»).

 

Через тернии путь их прошёл, многолетний и мглистый,

в культ-кумиры, в бандиты, в мечтатели-социалисты.

 

Что для вас успех литератора: публикация в престижном журнале, лестный отзыв коллеги по цеху, положительная статья критика или тёплое письмо незнакомого читателя? Или, может быть, что-то ещё?

 

Очень своевременный вопрос — в том смысле, что буквально сегодня я получил теплое письмо по фейсбуку от одного знакомого мне коллеги по поэтическому цеху, в котором есть строчки, дорогого стоящие: «… Мы давно знакомы и я прочитал достаточно много твоих стихов, чтобы определить главное. К счастью, ты — поэт. А не индивидуум, наделенный лишь амбициями, но лезущий в литературу…»

Когда я вернулся в литературу в 2011 году, мне важно было опубликовать свои тексты, войти в литпроцесс и напомнить о себе. Я ощущал себя настолько покинутым, что любое слово было бы приятно. Однако, щедрость собратьев по перу на добрые слова и поддержку крайне ограничена, каждый занимается своим делом и тут не на что обижаться. Уже в 2014 и в 2015 годах, два года подряд, мои новые книжки входили в лонг-лист престижной Русской премии, в 2014 году моя поэтическая подборка вошла в шорт-лист Волошинского конкурса, стихотворения и эссе начали публиковать в разных журналах в РФ, Европе, США. Прошли при полных залах авторские вечера на престижных нью-йоркских площадках.

Вместе с супругой Рикой мы организовали в 2013 году издательство KRiK с несколькими очень успешными издательскими проектами — и я осознал, что самое большое счастье литератора и невероятная его радость заключены в самом литературном продукте: удавшемся, реализованном, как было задумано, рассказе, стихотворении, эссе. Между прочим, в 2019 году я написал цикл рассказов «Метробусы» — сценки со странными сюжетами в нью-йоркских автобусах и вагонах сабвэя. На этом фоне в рассказах возникали самые разные проблемы и как-то решались: гендерные, расовые, наркомании, одиночества, сумасшествия, современных коммуникаций, эмиграции, конечно, традиционная — отцов и детей, и т.д. Эти новеллы, по жанру, были опубликованы в нескольких журналах. Надеюсь, когда-нибудь удастся выпустить книгу под тем же названием — «Метробусы».

Сейчас в московском издательстве «Формаслов» выходит моя 10 книга «На Западном фронте. Стихи о войне 2020 года», в «Журнальном зале» с 2013 года около 60 публикаций, уже несколько раз редакторы журналов обращались ко мне с предложением опубликовать подборки, и это, безусловно, радует, но и повышает меру ответственности перед собственными текстами.

Хотя самое главное для меня на протяжении последних лет — это реакция моей музы, дорогой и любимой жены. Она первый читатель и строгий критик, ее мнение — прежде рецензий и мнений поэтов, критиков и литературоведов. И каждой публикации она рада даже больше, чем я. Ради этого можно писать и добиваться успеха, поверьте.

 

Многие поэты в интервью говорят, что верят в некую божественную силу, которая помогает им писать стихи. Некоторые даже прямо указывают, что стих диктует им Бог. А как у вас?

 

Могу привести в пример «Словосферу». Я задумывал ее, как сосуществование визуального и поэтического рядов. Иногда получалось, что текст двенадцатистрочника писался к конкретной картине, причем видение этой картины возникало буквально из ниоткуда. Нередко картину я подбирал, словно дополняя к уже написанному либо писавшемуся тексту, но самое невероятное происходило тогда, когда несколько строк возникали параллельно явившейся в памяти картине. И появлялось ощущение, что некто тебе это подбросил, представляя, что остальные технические проблемы ты способен решить самостоятельно.

 

* * *

 

я цвёл сиренью как-то в мае,

в далекой греции был воин,

учился вире, жил по майне,

был целеустремлён, как «боинг»

 

случалось, некошерных устриц

я поливал лимонным соком,

был взят за чтенье «заратустры»

на станции московской «сокол»

 

влюблялся, пил не понаслышке,

шёл на берлин, но брал манхэттен,

мне ни за что давали вышку

и миловали же за это

 

теперь я мудр в свои сто двадцать,

научен жизнью, бит немало,

хоть не умею целоваться

ни где-нибудь, ни с кем попало

 

меня воспитывала школа,

но воспитало производство:

я, помню, с первого укола,

вмиг отлетел к петрозаводску

 

и вышивая в небе гладью,

я слышал голос век от века:

другого нет пути, геннадий,

для тех, кто выбрал путь абрека

 

что мне сказать о жизни? тайну

её познав без тяги к водке,

признаюсь: так с тех пор летаю

над — как его? — петрозаводском

 

Тема, безусловно, древняя, как и само творчество. В какие-то времена расчет на бога ослабевает, и тогда овладевает умами философия расширения сознания при помощи психоделических наркотиков — Тимоти Лири становится богом и учителем. Правда, легко развернуть и в другую сторону — тогда всем в творческом процессе заведует образ дьявола, согласно интерпретациям творчества и его путей у Алистера Кроули. Тему эту можно развивать часами, вспомнить, кстати, и о «лингвистическом повороте» в 1960-х Ричарда Рорти, в русле идей которого Бродский отмечал, что не мы говорим, а речь говорит нами, отсюда и название его книги, определяющее человека, как часть речи.

Если подвести к некоему логическому итогу, то я уверен, что тексты нам нашептываются, особенно с раннего утра. И нередко это просто жить не дает, поскольку обязательно этому шептуну необходимо, чтобы я записал какие-то слова именно в этой странной позе, да еще и на пустой желудок. Однако, дело хозяйское: не хочешь — не записывай. Но у меня так не получается.

 

Геннадий Кацов на презентации экфрастического альбома Словосфера в NYPL, Манхэттен 2014 год. Фото Людмилы Кудиновой

 

Работа журналиста — особенно на ТВ — требует мгновенной реакции, находчивости, умения «не растеряться». Помогает ли это в работе над стихами — ведь поэтическое мастерство включает в себя и находчивость, т.е. умение найти единственно правильное слово, необходимо в данной строке или строфе?

 

В журналистике я профессионально с 1994 года, уже 27 лет. Сближает ее с поэзией, пожалуй, творческая составляющая, хотя это «творчества» разного рода. В моих телепрограммах никто не мешает мне импровизировать, искать любопытные сюжетные ходы, писать закадровый текст легко и от души, но все это увязано с реальностью, с лентой новостей — вот тут, точно, необходимы мгновенная реакция и «шестое чувство», оно же интуиция. Иными словами, сочинительство в журналистике приземлено и условно, а подчас и осуждаемо (редко — наказуемо), если переходить в сферу так называемых «фейк-сообщений», чем я категорически не занимаюсь.

В театре и нон-фикшн ближе всего к журналистике вербатим, и есть в этом жанре, как мы знаем, уже Нобелевский лауреат. Но пока еще политико-аналитические программы не пишут ни в силлабо-тонике, ни верлибром, а рифмованные вирши по политическим проблемам, к счастью, к поэтике в большинстве случаев отношения не имеют.

Что касается единственно правильного слова, то ведь это задача для любого пишущего человека, включая и эпистолярный порыв. Кстати, не только слово, но и единственно верную интонацию найти непросто: я веду телепрограмму, определяю ее вектор, темы, руковожу, при наличии собеседников, динамикой разговора, дирижирую, более-менее импровизационно, течением разговора, предоставляя место и время тому или иному визави. При этом во всех моих программах, я наравне с собеседниками анализирую и прогнозирую, не говоря уже о 30-минутной ежедневной "Ни дня без строчки", в которой выступаю соло с 2000 года. Но и в ней, даже при отсутствии цензуры со стороны руководства нашим телеканалом и полной, практически, свободе высказывания, мне не только не прочитать, но тем более — не сочинить в эфире ничего близкого к такому, допустим, тексту, своего рода информационному, аналитическому и событийному:

 

* * *

 

жизнь, как дар, нечастый случай,

пробивающийся лучик

(на конце его — душа),

невообразимый шанс:

из бессмертья сделать шаг

 

быть зародышем и, старясь,

выйти к свету, в люди, в танец

с каждым прожитым дыханьем,

с вещим ёжиком в тумане —

прежде, чем в туман он канет

 

быть под вечным звездопадом,

рай, как продолженье ада

еженощно посещая;

по утрам, за чашкой чая,

возрождать себя с вещами

 

быть, угадывая местность,

отстрадав свою телесность,

и, как жертва карнавала,

на который, длясь, попала,

знать, что дней осталось мало

 

а потом, прощаясь с даром,

наблюдать, как сводит далью

всё — бесследно, постепенно,

уносимо летой пенной

под куранты с песнопеньем

 

и из дали, не моргая,

наблюдать, как жизнь другая

появляется и дышит:

я зову её — не слышит...

пусть прочтёт, что луч мой пишет

 

Представляете, выхожу я в утренней телепрограмме и начинаю что-то подобное читать вслух?! Можно долго определять, чем журналистика и поэзия близки, и насколько одно другому в помощь, но не лучше ли привести поэтический пример. Один вполне достаточно, чтобы убедиться в том, что это — разные, со своими перигеями и апогеями, вращающиеся вокруг Земли планеты.

Между прочим, по возникшему здесь поводу Оскар Уайльд как-то заметил: «Журналистику не стоит читать, а литературу и не читают». Вероятно, высказывание не только остроумное, но и злободневное на все времена.

 

Вы написали и опубликовали в последние годы два десятка эссе. Жанр литературного эссе, к сожалению, сейчас довольно редкий. Да и литературная критика переживает далеко не лучшие времена. Что для вас эссеистика и почему вам это интересно?

 

Эссе — жанр литературы, но в отличие от школьного сочинения или критической статьи, автор более свободен в манере изложения, более индивидуален в высказывании по вполне конкретному поводу. В этом жанре я писал еще в Москве и часть моих эссе того периода вошла в уже упомянутый выше сборник «Притяжение Дзэн». Эссеистика сама по себе увлекательная вещь: говоришь, о чем хочешь, как хочешь, и, бывает, четко не понимая зачем — до финальной точки. Похоже на то, как пишется стихотворение. Импровизация, игра с непредсказуемым результатом, в которой ты выкладываешься весь. Бывает так, что подготовка к эссе может занять недели, а то и месяцы: ходишь, обдумываешь, читаешь философов, культурологов, лингвистов, которые так или иначе затрагивали эту же проблему — пока не поймешь, что созрел и готов сесть к киборду.

За последние пять лет у меня накопилось на целое эссеистическое собрание — в настоящий момент ровно двадцать эссе по счету. Сейчас пытаюсь определиться с издателем, который возьмется это опубликовать, не без риска для собственного кошелька: получается, приблизительно, том страниц на четыреста.

Когда наше семейное издательство KRiK Publishing House опубликовало три первых книжки в двуязычной серии «Russian Word without Borders/ Русское слово без границ» (Алексей Парщиков, Евгений Бунимович, Александр Кушнер), я заинтересовался современной историей выпуска похожих проектов. Провел небольшое исследование и написал эссе на эту тему, куда включил свой литературный обзор изданных нами сборников трех авторов, представленных одними и теми же текстами по-русски и по-английски.

Послал это эссе, ни на что не надеясь, в журнал «Знамя», и получил письмо от завотдела критики Карена Степаняна, к несчастью, ныне покойного, что эссе будет опубликовано полностью, хотя материал большой, для этого раздела даже великоват.

Это вдохновило. Тем более, что с интересом это эссе в «Знамени» прочитав, ко мне обратился издатель и главред выходящего в Бельгии журнала «Эмигрантская лира» Александр Мельник. Он предложил написать эссе для их следующего номера, с перспективой возглавить раздел «Творческий портрет». И я написал большое по формату эссе о Саше Соколове и его поэтическом «Триптихе».

 

* * *

 

говорят, что годы по принципу домино

валятся, едва ты появляешься на свет:

человек рождается одноног,

да, и второй руки у него нет

 

не хватает, обычно, половины лица,

непарным уродствам несть числа:

у мальчиков нет одного яйца,

у царственных девушек — весла

 

и тот начинает половинку искать

свою во фьордах, в песках пустынь,

меж собакой и волком, между скал,

пока стол накрыт и суп не остыл

 

ну, а та, у коей скелета недокомплект

и приличный недобор хромосом,

на любого согласна — хоть президент-элект,

хоть преферансист, хоть масон

 

а едва сочленятся, то стартует процесс

притирок, приглядок — вечно живой:

так своё отражение в воде нарцисс

изучает на картине караваджио

 

Естественно, тогда я не мог себе представить, что переходя от одного эссе к другому, начну разрабатывать, прежде всего для себя, тему русского постмодернизма и его влияния на средства массовой информации. Эта тема стала сквозной в моих работах, посвященных Андрею Битову (за основу эссе я взял его выступление «Черновики Пушкина» в моем манхэттенском кафе «Энивей» в январе 1997 года), Томасу Венцлова, Иосифу Бродскому, ранним стихотворениям Эдуарда Лимонова, дадаистской традиции у Вагрича Бахчаняна (о котором широкая аудитория знает сочиненное им «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью!»), Виктору Сосноре, Дмитрию Бобышеву, гетеронимам в творчестве Бахыта Кенжеева (в результате чего, я пришел к выводу, что и Бахыт Кенжеев — такой же гетероним, как и его Ремонт Приборов, и его Мальчик Теодор), Анне Глазовой, Игорю Померанцеву, Борису Херсонскому, метаметафористу Александру Еременко и, представьте, хранителю традиции русского стихосложения Александру Кушнеру…

Поясню кратко: постмодернизмом наработаны самые разные техники обмана, фальсификации реальности и выхода из нее. При этом широко используются симулякры, вводные слова, слова-паразиты, повторы, эллипсисы, ложные сюжетные ходы, полифония интертекста, которые распыляют внимание читателя и уводят от сути повествования. А ведь еще: имитации смыслового высказывания, отсутствие конкретики, которая, многократно обещанная, так к финалу и не появится, и прочее. Да и сам автор выступает если не полным анонимом (в постмодернистской традиции «скриптером» — неназванным и незримым), то, возможно, укрытым в главном герое, как в «Москве-Петушки», либо в «Пушкинском доме».

Но ведь сегодня в СМИ сплошь и рядом мы наблюдаем анонимные источники, неназванных информаторов, пожелавших остаться неизвестными чиновников. Не забывайте, что на их суждениях и признаниях основаны журналистские статьи и новостные сообщения. Похоже, что создание «фейков» в СМИ как раз и происходит с учетом технологий, использованных в постмодернистских шедеврах на протяжении ряда лет, позволяющих вымышленное, изобретенное представить так, чтобы в это можно было поверить.

Помните классическую строку у Саши Соколова, где железнодорожная ветка замечательным образом продолжается веткой сирени и возвращается опять к железнодорожному полотну: ««Это пятая зона, стоимость билета тридцать пять копеек, поезд идёт час двадцать, северная ветка, ветка акации или, скажем, сирени цветёт белыми цветами, пахнет креозотом, пылью тамбура, куревом, маячит вдоль полосы отчуждения, вечером на цыпочках возвращается в сад и вслушивается в движение электрических поездов…» («Школа для дураков»). В определенном смысле, технологии постмодернизма и есть «промывание мозгов» — и в этом плане совпадает с идеологическими «фейками», сегодня уничтожившими, по сути, престиж журналистской профессии.

В предполагаемый сборник я также хочу включить эссе о Иване Елагине, Юрии Иваске, Игоре Чиннове — выдающихся поэтах русской иммиграции, попавших в Америку после Второй Мировой войны. О них сегодня мало кто знает и вспоминает, и в этом, на мой взгляд, одна из проблем актуальной русской литературы и привычного взгляда на ее историю.

 

Геннадий Кацов в кафе Anyway, 1995 год. Фото Нины Аловерт

 

Вы упомянули кафе Anyway. Существует множество легенд, связанных с манхэттенским рестораном "Русский Самовар" — иногда самых неправдоподобных, но от этого не менее интересных. Есть ли свои легенды у "Энивея"?

 

Легендарность «Русского самовара» связана, в немалой степени и прежде всего, с его владельцами. Самой главной легендой является Роман Каплан — литературовед, искусствовед, переводчик, к которому в 1960-х его ленинградский приятель Иосиф Бродский обращался за консультациями по поводу англоязычных поэтов и переводов с английского. И не будь Каплана, ни Бродский, ни Барышников никогда бы не подписались на такое странное для Нобелевского лауреата и мировой звезды балета предложение — стать в конце 1980-х совладельцами манхэттенского ресторана, рабочий партнер в котором едва сводил концы с концами.

Роман, а я с ним на «ты», зная его с первых месяцев моего пребывания в Нью-Йорке, совершенно уникальный человек. Много ли Вы знаете рестораторов, которые прекрасно разбираются в изобразительном искусстве, читают английских писателей в подлиннике и на память могут часами декламировать поэтические тексты по-русски и по-английски.

В 2004 году я был приглашен в Бруклинскую библиотеку, пятую по величине в США, на вечер, посвященный памяти Иосифа Бродского. Делились с аудиторией воспоминания о Бродском, читали его стихи Соломон Волков, Александр Генис, Людмила Штерн, Роман Каплан и ваш покорный слуга. Все это действо продолжалось больше двух часов, но Каплан оставил самое яркое у меня и незабываемое впечатление: начав с чтения «Сретенья», он перешел к стихам Бродского, написанным по-английски, и легко можно было представить, что сейчас он возьмется за пространные поэмы Оси, как он его по привычке называл…

 

Прощание с посетителем кафе

 

Дорогой, уважаемый, друг! Этот вечер не стал исключением,

И, войдя в наше место для встреч, я тебя обнаружил за столиком,

Где один, как обычно, проводишь ты время, все чаще — за чтением

С капучино знакомя коньяк или виски, сегодня — джин с тоником.

 

Четверть века назад ты в застольях просиживал здесь до полуночи,

Увлекая приятелей спорами и обольщая приятельниц

Чем-то вроде забытых реприз в духе ранних Марсо и Полунина,

Чем-то в стиле старинных романов с давно отошедшими ятями.

 

Да, и вид из окна потускнел, и фасаду соседнего здания

Столько лет надоело торчать на виду, расползаясь по трещинам:

Гринвич-Виллидж все меньше похож на картинные Англию с Данией,

И все больше — на лань и коня, по завету Мичурина скрещенных.

 

В зале тихо и скучно предельно, как будто бы жизнь уже прожита,

Даже если бы пара в углу оказалась внезапно блондинками —

Вместо пьяниц, что неутомимо следят посиневшими рожами

За своими дырявыми и повидавшими виды ботинками.

 

Четверть века еще не прожить, как ни пялься открытыми зенками,

Побурели дощатые стены, поблекли на них фотографии:

Ты сидишь, удивляясь тому, что еще отражаешься в зеркале,

Что вполне еще цел, хоть и выглядишь, будто в деталях ограбили.

 

Если б здесь разрешали курить, затянулся бы дымом Отечества,

Можно было б здесь спать, то улегся бы под наблюдательной камерой:

Если не закусить и смотреть, как двоится в глазах человечество,

То уже все равно — попрощаться с самим ли собой, с двойниками ли.

 

У «Энивея» с легендами гораздо скромней. По техническим причинам (как ответил семиотик Михаил Юрьевич Лотман на вопрос: «Почему в каноническом тексте Библии нет ни одного слова о русских?»). Открыли кафе трое приятелей: актер, художник и, в то время, владелец нью-йоркской еженедельной газеты «Печатный Орган» и поэт по совместительству.

Кафе назвали Anyway, что в переводе — «все пофиг», и это в дальнейшем бесшабашно развивалось, в согласии с основным лейтмотивом романов Беккета: все, что с тобой происходит — не твое дело.

Культурная жизнь протекала следующим образом: каждые две-три недели - вернисаж художника или фотографа, благо в Нью-Йорке дефицита в этих профессиях никакого. Почти сразу после открытия объявили вторники и среды литературно-музыкальными днями; четверги приходились самые разные тусовочные мероприятия, ведь в Манхэттене четверг — почти пятница с точки зрения хлеба и зрелищ; а с пятницы по воскресенье играли музыканты и сигаретный дым стоял коромыслом до позднего утра. Понедельники были, строго по традиции, объявлены похмельными днями, что посетители приняли с благодарностью и пониманием. Часто по понедельникам проходил конкурс на лучший анекдот, и в таком случае объявлялся «пельменный день».

О мероприятиях и сходках оповещали заранее, ведь желающих была масса: в Манхэттене из русских мест общепита работали в то время лишь «Русский самовар» и «Дядя Ваня», оба в манхэттенском Мидтауне, да «Энивей» на Нижнем Ист-сайде. Расписание того, что произойдет в кафе, составлялось раз в две недели и распечатывалось. Параллельно, в «Печатном органе» расписание дублировалось, так что те, кто мог позабыть открытку в кафе, покидая его в дымину (не путать с дымом табачным), мог освежить память, открыв наутро газету.

«Печатный орган» раздавался посетителям Anyway бесплатно.

За несколько первых лет существования, кафе посетили, практически, все российские знаменитости, прибывавшие в Нью-Йорк в гости, на гастроли, для чтения лекций в университетах и в поисках работы. С импресарио возникла определенная схема отношений. Те, кто возили в США артистов, музыкантов, писателей, бардов заранее согласовывали дни проведения концерта и выступления.

Вы спрашивали о легендах — их есть у меня: легендарные, сохранившиеся в памяти нью-йоркцев события в кафе, которые особо запомнились:

— концерт-марафон в рамках проходившего в Нью-Йорке Первого фестиваля памяти музыканта, основателя питерской «Поп-механики» Сергея Курехина. Поскольку Курехина я знал еще до отъезда из СССР, в Москве даже выступал с ним и с Африкой (Сергей Бугаев), то мне, что называется, были и карты в руки. В Anyway прошел джем-сэшн, в котором приняли участие все приглашенные на фестиваль. Андрей Битов читал дневиники Пушкина в джазовой композиции с Фаготом (Саша Александров), играли фри-джазовые «Три О», группа Out of Order...

Вот краткий список участников фестиваля, которые после концертов «зависали» в «Энивее»: Сесил Тейлор, Терстон Мур, Кешаван Маслак, The Klezmatics, Фрэнк Лондон; среди экс-советских участников — Саинхо Намчылак, Анатолий Вапиров, Алексей Хвостенко, группы «АукцЫон» и «Оберманекен», Юрий Наумов, Владимир Тарасов, Аркадий Шилклопер, Аркадий Кириченко, Игорь Бутман, Вячеслав Гайворонский, Сергей Летов, Владимир Волков, Юрий Парфенов, Александр Костиков и многие другие.

В Anyway играли часов до двенадцати ночи, в крошечном зале сидел народ в невообразимом количестве, а с улицы стены кафе подпирали десятки не попавших внутрь.

— летом 1997 года — часовой сольный концерт Андрея Макаревича (который играл бесплатно). Концерт проходил в битком набитом зале кафе, при этом еще человек сто пятьдесят стояли на улице и слушали сквозь открытые двери и окна. Интересно, что на следующий вечер к Макаревичу присоединился Максим Леонидов («Секрет»), посетивший Нью-Йорк из Израиля проездом, и они уже играли для посетителей до поздней ночи;

— потрясающий творческий вечер актера Алексея Петренко. После вечера Петренко отвечал на вопросы, некоторые смотрели на него, как на небожителя (ведь и «Агония», и «Жестокий романс», и «ТАСС уполномочен заявить»...)

— Александр Дольский, его гитара и его песни. В кафе Дольский выступал не раз, равно как и замечательная Вероника Долина;

— скандальные вечера анархиста, художника и поэта Саши Бренера и поэта, журналиста Ярослава Могутина. Через несколько месяцев после выступления в кафе, Бренер в Амстердаме нарисовал распылителем $$ на картине Малевича; Могутин был постоянным автором «Печатного Органа», начиная с его известной статьи «Как я воровал в Париже»;

— несколько концертов Алеши Хвостенко, легендарного Хвоста, который после прощального концерта в Anyway отбыл в Париж;

— театральные антрепризы Елены Соловей, Саши Денисова, Виктора Персика;

— поэтический однодневный фестиваль с ведущим Александром Генисом, и поэтами Андреем Грицманом, Владимиром Гендельсманом, Геннадием Кацовым, Славой Могутиным...;

— интереснейшие встречи с Соломоном Волковым, тогда только издавшим свой историко-культурный труд о трех превращениях Санкт-Петербурга;

— вечера с Юзом Алешковским — чтение текстов, пение песен, распитие напитков. Я тогда вместо ожидаемого предложения Юзу дать интервью "Печатному органу", взял интервью у присутствовавшей в кафе его супруги. В газете оно было опубликовано. Получилось любопытно.

И так далее. Думаю, представление об «Энивее» вы получили. Кстати, возвращаясь к легендам «Русского самовара». Еще один легендарный, по крайней мере, для меня и моей жены, момент. Мы уже познакомились и переживали первые волнующие месяцы встреч и приглядок друг к другу. В один из вечеров оказались в «Самоваре». Я там бывал довольно часто, и гитарист, работавший в ресторане, иногда, после часа ночи и при незаполненном зале, передавал мне свою акустическую гитару, чтобы я поиграл в кругу друзей, сидевших со мной за столиком. У нас была довольно сплоченная компания, в ресторане нас отлично знали. И вот попадаем мы с Рикой в «Самовар», после часу ночи вручают мне гитару, и, зная прекрасно, что она замечательно поет, себе подыгрывая, я предлагаю поиграть-попеть друг для друга.

Рика начинает первой — и время для нас исчезает. Через полчаса, примерно, мы обнаружили, что окружены толпой, которая слушает нас и не расходится. Оказалось, не только мы были увлечены друг другом, но и случайные зрители увлеклись нами. Присутствовавший при этом журналист Владимир Козловский где-то потом отметил, что в «Самоваре» состоялся необъявленный концерт Кацовых. Видимо, предчувствуя каким-то образом проявившееся тогда наше стремление связать себя супружескими узами.

 

Геннадий и Рика Кацовы. 2021 год. Фото: Кирилл Карбутов

 

Тогда личный вопрос, если можно. Вы упомянули Рику как вашу музу, первого читателя и строгого критика. Признаюсь, общаясь с поэтами, я часто вижу довольно напряжённые отношения с супругами: поэты обычно эгоистичные нарциссы, с удовольствием принимающие внимание поклонниц. Жёнам это, как правило, совсем не нравится. Из-за этого происходят разного рода конфликты: большие и маленькие. Как вам удалось и удаётся сохранить редкую гармонию?

 

Понятно, что самым правильным ответом будет односложный: это — любовь. Если как-то его расшифровать, то здесь можно говорить и о взаимном интересе друг к другу, и к делам каждого. Нам повезло, поскольку немало схожих пристрастий и навыков: интерес к литературе, к языку и разговорной речи, прежде всего. Рика из такой московской семьи, где невозможно неправильное ударение или неверное спряжение глагола. У нее абсолютный слух не только музыкальный, но и лингвистический. К тому же, она много умеет в той же профессии, что и я — в журналистике. Когда она работала на радио русской службы ООН (никакого отношения к РФ не имеет: в ООН несколько основных языков, включая русский, и на них идет вещание и выходят интернет-порталы), то не только писала новости, но сама же их и зачитывала, и записывала для радиоэфира, и сама переводила с английского.

Она прекрасно владеет рядом издательских и редакторских программ, отлично знает интернет. Кроме того, у нас много реализованных идей в связи с нашими совместными бизнес-проектами — это и новостной портал RUNYweb.com с 2010 года, и издательство KRiK Publishing House с выпуском международных антологий НАШКРЫМ, как альтернативы известной российской идеологеме, и «70», посвященной 70-летию государства Израиль; и культурные акции, вроде литературно-музыкальных сезонов в нью-йоркском музее им. Николая Рериха, или мультимедийный, интерактивный Coronaverse, осуществленный прошлой весной, в самый разгар пандемии коронавируса.

Безусловно, гармония — это взаимное уважение. Никакой скандал невозможен, если люди уважают, доверяют, интересуются друг другом. Можете представить: у нас не бывает скандалов. Это вовсе не значит, что не бывает раздражения, особенно если одному кажется, что здесь и спорить больше не о чем, а другой продолжает на своем настаивать. Тогда надо ненадолго отвлечься, затем вернуться к теме — и принять устраивающее обе стороны решение. Возможно, оно не будет единственно верным, но уж точно — окажется оптимально нас удовлетворяющим.

 

* * *

 

Прижаться поплотнее и заснуть,

И видеть сны, один другого лучше,

И это тот невероятный случай,

Когда двоих благословляет путь.

 

Когда нет ни претензий, ни обид,

Есть только сон, верней — его идея,

И самый первый, безответный «где я?»,

Среди вопросов даже не стоит.

 

Есть смысл у жизни и, возможно, в нём,

Как и у сфинкса, неземная тайна,

И одному познать её — летально,

Но редко повезёт познать вдвоём.

 

Короче говоря, мы интересны друг другу, мы годами продолжаем удивлять и радовать, и уже столько лет нам вдвоем не скучно. А то, что с каждым годом Рика становится все красивей и красивей, меня просто потрясает. Иногда думаю: ну, не может же такого быть. А потом посмотрю на нее — нет, может.

И о каких конфликтах вообще тогда может идти речь?! Любите и любимы будете — вот и весь секрет.

 

Беседовал Игорь Джерри Курас

январь 2021 

 

Геннадий Кацов

В середине 1980-х был одним из организаторов легендарного московского клуба «Поэзия» и участником московской литературной андерграундной группы «Эпсилон-салон». В мае 1989 года переехал в США, где последние 32 года работает журналистом. Радио- и журналистскую деятельность начал с программы Петра Вайля «Поверх барьеров» (Радио «Свобода»). После 18-летнего перерыва, в 2011 году вернулся к поэтической деятельности. Автор 7 поэтических книг; также сборника стихотворений, прозы и эссе «Притяжение Дзэн» (из-во «Петрополь», С-Пб., 1999) и экфрасического визуально-поэтического альбома «Словосфера» (из-во «Liberty», Нью-Йорк, 2013). Член редколлегии альманаха «Времена» (США) и журнала «Эмигрантская Лира» (Бельгия). Стихотворения опубликованы в энциклопедической антологии «Самиздат Века» (1997). Публикации последних лет — в ведущих литературных журналах США, Европы, РФ; по-английски — в изданиях Cimarron Review, Blue Lyra Review, Tupelo Quarterly, Verse Junkies, Painters and Poets, Life and Legends и других. Один из авторов англоязычной антологии «101 Jewish Poems for the Third Millennium» («101 еврейское стихотворение третьего тысячелетия), из-во Ashland Poetry Press, USA, январь, 2021 год.

 

 

Игорь Джерри Курас — поэт и прозаик, редактор поэзии в литературно-художественном журнале «Этажи». Родился в Ленинграде, с 1993 года живёт и работает в Бостоне. Автор пяти поэтических сборников «Камни/Обертки», «Загадка природы», «Не бойся ничего», «Ключ от небоскрёба», «Арка», книги сказок для взрослых «Сказки Штопмана» и книги для детей «Этот страшный интернет».

13.02.20212 992
  • 8
Комментарии

Ольга Смагаринская

Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»

Павел Матвеев

Смерть Блока

Ольга Смагаринская

Роман Каплан — душа «Русского Самовара»

Ирина Терра

Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»

Ирина Терра

Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»

Елена Кушнерова

Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже

Эмиль Сокольский

Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца

Михаил Вирозуб

Покаяние Пастернака. Черновик

Игорь Джерри Курас

Камертон

Елена Кушнерова

Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»

Людмила Безрукова

Возвращение невозвращенца

Дмитрий Петров

Смена столиц

Елизавета Евстигнеева

Земное и небесное

Наталья Рапопорт

Катапульта

Анна Лужбина

Стыд

Галина Лившиц

Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder

Борис Фабрикант

Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»

Марианна Тайманова

Встреча с Кундерой

Сергей Беляков

Парижские мальчики

Наталья Рапопорт

Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи

Уже в продаже ЭТАЖИ 1 (33) март 2024




Коллектив авторов Самое важное — в нюансах
Галина Калинкина Текст найдёт писателя и задушит
Михаил Эпштейн Зияние, или Заклятие кистью
Николай Грозни Признак Будды
Юлия Медведева Роман с Индией
Александр Курапцев Кумаровские россказни
Ефим Бершин С чистого листа
Дмитрий В. Новиков Волканы
Марат Баскин Жили-были
Павел Матвеев Встреча двух разумов, или Искусство парадокса
Ефим Бершин Чистый ангел
Наталья Рапопорт Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи
Алёна Рычкова-Закаблуковская Взошла глубинная вода
Анна Агнич Та самая женщина
Юрий Анненков (1889 – 1974) Воспоминания о Ленине
Елизавета Евстигнеева Яблочные кольца
Владимир Гуга Миноги с шампанским
Этажи Лауреаты премии журнала «Этажи» за 2023 год
Галина Калинкина Ольга Балла: «Критика — это служба понимания»
Михаил Эпштейн Лаборатория чувств. Рассказы о любви.
Наверх

Ваше сообщение успешно отправлено, мы ответим Вам в ближайшее время. Спасибо!

Обратная связь

Файл не выбран
Отправить

Регистрация прошла успешно, теперь Вы можете авторизоваться на сайте, используя свой Логин и Пароль.

Регистрация на сайте

Зарегистрироваться

Авторизация

Неверный e-mail или пароль

Авторизоваться