литературно-художественный журнал «ЭТАЖИ»

[email protected]

Татьяна Веретенова

Трагедия несоветского человека

11.11.2023
Вход через соц сети:
09.04.20233 307
Автор: Галина Калинкина Категория: Литературная кухня

Оленька-гадюка и мадам Дубирштейн


 Алёна Жукова. Всё, что помню. — М.: RUGRAM, 2022.

Не стоит спешить тем, кто чужие сны или воспоминания о детстве и юности относит к самым скучным на свете вещам. В случае с вышедшим в издательстве RUGRAM сборником воспоминаний Алёны Жуковой «Всё, что помню» читатель вполне может обмануться на счёт скучности.

Концепция сборника продумана сценарно, повествование каждой главы выстроено дихотомически. Вымысел (фикшен) меняется на реалии (автофикшен и нон-фикшен).

Казалось бы, при таком разграничении значительность автобиографических разделов будет преобладать над текстовой тканью вымысла. Но нет смысла сравнивать двухмерные главы в данном случае — стоит довериться «сценаристу».

Писательская и человеческая честность для хроникёра базовое качество, но притом, он не может забывать и о заинтересованности читателя в подробностях, в малоизвестных фактах биографий известных личностей. И автору удаётся, будучи и самой героиней тех городских хроник, подсвечивая нюансы, детали, типажи и характеры, оставаться честной перед читателем, рассчитывающим на объективность. Особенность авторского художественного подхода состоит в корректности и бережном изложении реальных историй про ныне живущих известнейших (Ташков, Сукачев) и про легендарные персоналии (Жванецкий, Муратова, Цой, Гурченко, Виктюк), к памяти о которых нужно относиться особо щепетильно.

Но здесь хотелось бы сделать акцент: всё же воспоминания затевались Жуковой не только для ублажения предполагаемого читателя, а в первую очередь, в интересах самого автора: для фиксации цвета, голоса, характера проживаемой эпохи. Это не воображение ушедшего, скорее, инвентаризация артефактов собственного прошлого.

Со стороны может показаться: лёгкая жизнь была у автора-героини — сплошной фейерверк: киноплощадки, бьеннале, фуршеты. Как бы каждое жизненно-значимое событие проходило  под щелчок «хлопушки»: мотор, начали! Но на то и мастер, чтобы показывая через личное срез отечественной истории, со всеми его отягчающими и окрыляющими, и себя в нём, не перегрузить повествование. Не всё так благополучно и у автора, и у героини. «В момент прыжка из-за порыва сильного ветра зонтик вывернулся и, проделав в воздухе кувырок, девочка упала».

Автор выстраивает в повествовании не фальшпанели, а декорации времени, когда квартира (не вся жизнь) превращается в съёмочную площадку. В декорации помещает героев: персонажей и их прототипов. То и дело сменяются картины соприкосновений, житейских и рабочих контактов. Ощущается некая закадровая выстроенность и экранизированность авторского стиля.

Не менее любопытны в книге и персонажи вне киноиндустрии, обычные жители — носители одесского колорита. О них идёт речь во всём разделе фикшен, и, в частности, в рассказе «Мадам Дубирштейн» — одном из самых ярких текстов сборника. На нём стоит остановиться подробнее.

Квартирный вопрос испортил не только москвичей, по всей видимости, тут Булгаков ошибался. В одесском доме работников кино и театра долго остаётся не расселённой одна коммунальная квартира, где семья Каблуковых — мать-молодая женщина, отец-инвалид, бывший грузчик, и двое детей — вынуждена соседствовать с неприятной личностью, неопрятной старухой. Жильцы дома сочувствуют семье Каблуковых. Желания всех героев истории прозрачны и даже частично совпадают. Молодая мать мечтает выправить своё хромающее счастье за счёт освобождения занятой старухой комнаты, старуха не прочь помочь соседке. Но откуда же у старухи такое прозвище — «мадам»? Кто она вообще? Откуда взялась? И тут автор несколькими штрихами даёт нам персонажный портрет «мадам Дубирштейн»: смена старомодного имени Эстер на современное Эра, банковское дело, наследство, усадьба со львами. И абсолютное вселенское одиночество героини. Длящееся. Нескончаемое. Бесповоротное.

Не выкладывая перед не знакомым с рассказом читателем способ, каким Мадам помогает семье Каблуковых стать полноправными и, главное, легитимными, хозяевами отдельной, больше не коммунальной квартиры, укажем лишь на один невольный авторский оммаж, на некоторую возникающую, неспециальную аллюзию к другому рассказу о личном ледниковом одиночестве. На наш взгляд, тут наблюдается яркое сходство в судьбах Эстер Дубирштейн и Ольги Вячеславовны Зотовой (А.Толстой «Гадюка»).

Обе героини одного социального статуса, прошлое обеих из одной исходной точки. Как мы помним, гимназистка Оленька Зотова из семьи купца-старообрядца второй гильдии, у которого на Проломной собственный дом (на миг отвлечёмся — как же сами за себя говорят созвучные литературные названия улиц: булгаковская Мало-Провальная и толстовская Проломная).

«Прошлая жизнь осталась на дальнем берегу. Строгий, зажиточный дом отца; гимназия, сентиментальные подруги, снежок на улицах, девичьи увлечения заезжими артистами, обожание, по обычаю, учителя русского языка — тучного красавца Воронова; гимназический «кружок Герцена» и восторженные увлечения товарищами по кружку; чтение переводных романов и сладкая тоска по северным, — каких в жизни нет, — героиням Гамсуна, тревожное любопытство от романов Маргерита... Неужто все это было? Новое платье к рождественским праздникам, святочная влюбленность в студента, наряженного Мефистофелем, его рожки из черной саржи, набитые ватой... Запах цветов, замерзших на тридцатиградусном морозе... Грустная тишина, перезвон великого поста, слабеющие снега, коричневые на торговых улицах... Тревога весны, лихорадка по ночам... Дача на Верхнем Услоне, сосны, луга, сияющая Волга, уходящая в беспредельные разливы, и кучевые облака на горизонте... Все это теперь вспоминалось, может быть, только во сне, в теплоте влажной от слез больничной подушки...…»

Прошлая жизнь действительно канула, и вот уже барышня Оленька Зотова, поменявшая туфельки «на сапожки с убитого гимназиста», вестовой у красного командира. Дальнейшую судьбу Гадюки-Зотовой читатель помнит, рассказ Толстого обрывается на добровольной сдаче героини в милицию. Не принесли ей счастья ни сапожки гимназиста, ни юбка из зелёной плюшевой занавески.

Ещё одно обстоятельство сближает Гадюку и Мадам помимо происхождения и социальной принадлежности: непереносимость, невоспринимаемость их соседями, неприятие тогдашним обществом. Зотову (у Толстого) хотят травить сквозь замочную скважину йодоформом; Дубирштейн (у Жуковой) пугать ночью привидением, чтоб старуха скорее окочурилась. Так отчего же их смертно не любят? Представляется, что в обоих случаях совпадает субъективная авторская модальность в создании образа главной героини, в которой окружающие (второстепенные персонажи) не видят «свою». Этих «мадам» не переносят за непохожесть, за чуждость, за врождённую несоветскость, за непонятную, не нужную щепетильность. За то, что в их бывшем мире юбок из занавесок не делали.

«Мадам Дубирштейн хотелось сказать что-то хорошее этой мягкой, доброй женщине, которая зачем-то жалеет ее, кормит и даже разговаривает. Она собрала все силы и, тяжело встав со стула, произнесла витиеватую благодарность. Евдокия развернулась и в недоумении уставилась на старуху.

 Что это вы со мной не по-нашему говорите? Это что за язык чудной? Я и не знала, что вы иностранным владеете, надо же, и помнит еще,  удивилась Евдокия.

Мадам сконфуженно улыбнулась…»

Зрелым писательским вымыслом автор книги «Всё, что помню» в одном из своих самых запоминающихся рассказов как бы дописывает биографию толстовского персонажа. Нет, конечно, «клейменая» Зотова не меняла фамилию на Дубирштейн; здесь, в одесском доме, Мадам помнили давно. «Кто-то утверждал, что старуха поселилась здесь еще до войны, а ее муж был тем самым архитектором, который спроектировал этот дом

Но почему бы читателю не представить, что автор приоткрывает нам тайну прошлого старухи? Почему бы гипотетически не представить, что, условно, старуха эта отсидевшая за убийство соперницы Гадюка, которая в ментальной жажде тепла, юга и в желании растопить ледник сиротства «заякорилась» в приморском городе? Затем, продвинувшись по общественной линии, получила комнату с балконом в коммунальной квартире и доедала своё одиночество там, где «из окон верхних этажей можно было увидеть море, которое отделяли от неба, стоящие на рейде корабли». Такое вот неожиданное продление биографии литературного персонажа.

Собственные воспоминания и придуманные истории написаны Жуковой на стыке нескольких личных профспособностей: филолога, редактора, литератора… и большого выдумщика, художника. Некоторая смикшированность текстов всегда мотивирует читателя на повышенный интерес, на усиление включенности. Проза сборника «Всё, что помню» не содержит «бродячих сюжетов», здесь работают свои собственные, прожитые и самодостаточные сюжеты, что, безусловно, добавляет книге колорита и индивидуальности. И всё же проникшая в сборник аллюзия от одного заметного персонажа к другому не менее заметному, их соотнесённость, лишь подчёркивают принцип интертекстуальности современной литературы.

Каждый жанр в текстах сборника корректно реализован, мастерски обыгран и филигранно подан — хочется отметить тонкую, ручную работу. А воспоминания о времени, если поданы стилистически верно, без передозировки, красками, чередующимися с красками яркого сочинительства, не остаются твоими личными, а подспудно вводят читателя в статус участника, свидетеля событий. Мир сочинённый сменяется миром отражённым на принципе взаимопроникновения. И у каждого читающего есть право выбора своей доминанты.

 

Мадам Дубирштейн

Всё, что помню. Детство. Школа

 

Галина Калинкина родилась и живет в Москве, окончила РГГУ. В настоящее время редактор прозы и нон-фикшен сетевого критико-литературного журнала «ДЕГУСТА.РU». Публиковалась в журналах «Юность», «Этажи», «Новый Свет», «Textura», «Литературный Вторник», «Клаузура», «Культурная инициатива», «Север», «7 искусств», «ГуРу АРТ», ОРЛИТА и в интернет-журнале «Чайка». Член жюри Международной литературной премии ДИАС-2021 им. Д.Валеева (Татарстан) и V Международной премии «Волга-Перископ» — 2021. Лауреат нескольких международных литературных конкурсов.

09.04.20233 307
  • 3
Комментарии

Ольга Смагаринская

Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»

Павел Матвеев

Смерть Блока

Ольга Смагаринская

Роман Каплан — душа «Русского Самовара»

Ирина Терра

Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»

Ирина Терра

Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»

Елена Кушнерова

Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже

Эмиль Сокольский

Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца

Михаил Вирозуб

Покаяние Пастернака. Черновик

Игорь Джерри Курас

Камертон

Елена Кушнерова

Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»

Людмила Безрукова

Возвращение невозвращенца

Дмитрий Петров

Смена столиц

Елизавета Евстигнеева

Земное и небесное

Наталья Рапопорт

Катапульта

Анна Лужбина

Стыд

Галина Лившиц

Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder

Борис Фабрикант

Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»

Марианна Тайманова

Встреча с Кундерой

Сергей Беляков

Парижские мальчики

Наталья Рапопорт

Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи

Уже в продаже ЭТАЖИ 1 (33) март 2024




Наверх

Ваше сообщение успешно отправлено, мы ответим Вам в ближайшее время. Спасибо!

Обратная связь

Файл не выбран
Отправить

Регистрация прошла успешно, теперь Вы можете авторизоваться на сайте, используя свой Логин и Пароль.

Регистрация на сайте

Зарегистрироваться

Авторизация

Неверный e-mail или пароль

Авторизоваться