К 80-летию со дня рождения Григория Поляка (1943–1998)

Гриша Поляк — единственный приличный и даже замечательный человек в Нью-Йорке. Он живёт рядом с нами и не велит мне пить.

Сергей Довлатов

На рубеже 1970–1980-х годов культурная жизнь российской эмиграции — существовавшего уже почти шесть десятилетий рассеяния, получившего наименование Русское Зарубежье, — пережила неожиданный расцвет. Это стало возможным благодаря тому, что в начале 1970-х неуклонно дряхлеющие правители Советского Союза приняли, как им тогда показалось, гениально простое и действенное решение для предотвращения роста оппозиционных настроений и позволили ограниченную эмиграцию. В основном по национальному признаку: евреям под предлогом воссоединения с родственниками было разрешено выезжать в Израиль, этническим немцам — в Западную Германию. Диссидентам (хотя и далеко не всем) дали такую возможность ради выпуска пара из кипевшего котла, грозящего взорваться.

Это решение кремлёвской геронтократии не спасло Советский Союз от неминуемого краха и гибели — оно смогло лишь отсрочить его конец, хотя и не меньше чем на десять лет. Но оно избавило от прозябания в совершенно невыносимых условиях десятки тысяч людей, которые не хотели так больше жить. Точнее — выживать.

В 1970-е годы из СССР на Запад потоком хлынули представители всех возрастов и профессий, в том числе и те, кто являлся прежде частью советского культурного истэблишмента: литераторы, артисты, музыканты — люди состоявшиеся, с именами и регалиями. Но таких было всё же намного меньше, чем тех, кто не видел на родине ни малейшей перспективы для самореализации. Тех, кто, живя в стране «развитого социализма», не мог и мечтать о том, чтобы заниматься любимым делом, не обращая внимания на затаптывающую всё живое советскую бюрократию и идеологическую цензуру. Спастись можно было только двумя путями: или забиться, наподобие таракана, в щель за плинтусом на собственной кухне — или, бросив ко всем чертям эту кухню вместе с тараканами, бежать куда глядят глаза и несут ноги.

Среди выбравших второй вариант оказалось множество писателей, поэтов, музыкантов, художников, которые стали известны только в эмиграции, но навсегда вошли в историю российской культуры. Был среди них и Григорий Поляк — основатель, владелец и единственный служащий нью-йоркского издательства «Серебряный век».

Иногда мечты сбываются

Григорий Поляк родился 2 июня 1943 года. В Советском Союзе, где прошли три десятилетия его жизни, он получил техническое образование и работал инженером. Никакого отношения к издательской деятельности не имел, да и не мог иметь — таких, как он, в этом государстве к столь важной сфере не подпускали и на пушечный выстрел. Однако, не имея возможности книги издавать, Поляк мог их собирать — и, как следствие, стал коллекционером-библиофилом.

Особенно его интересовало всё, связанное с Серебряным веком российской изящной словесности, тем кратким двенадцатилетним периодом между 1905-м и 1917 годами, когда в ней случился невиданный расцвет. Имена Николая Гумилёва, Осипа Мандельштама, Георгия Иванова, Анны Ахматовой и множества других поэтов и беллетристов, в большинстве своём закончивших жизненный путь весьма трагически, — притягивали инженера Поляка, как магнит. Он считал, что, уничтожив многих из них физически, советская власть совершила тягчайшее преступление, а то, что она продолжает бояться их и мёртвых — не переиздавая написанные ими книги и упрятывая прижизненные издания во тьму «спецхранов» библиотек, куда таким, как он, вход был запрещён, — является преступным вдвойне. Для таких, как он, существовали букинистические лавки, в которых иногда всё же что-то попадалось, и Самиздат. Были, правда, ещё и иностранные русскоязычные издания любимых Поляком литераторов, но они встречались чрезвычайно редко, выдавались для прочтения из-под полы, а если и продавались, то стоили бешеных денег, которых у простого советского инженера не было. Всё это травмировало душу библиофила Поляка, наводя на мысль о том, что в такой стране дальше жить нельзя.

Решение было принято в 1973-м. Оказавшись в Израиле, Поляк попробовал интегрироваться в жизнь этой совершенно неведомой ему прежде страны. Но интегрироваться — несмотря на службу в армии — не удалось. По-видимому, одним из основных стимулов, побудивших Поляка покинуть Государство Израиль, стало почти полное отсутствие в нём литературы на русском языке, без чего он свою жизнь просто не представлял.

В 1975 году, проехав по Западной Европе и посетив крупнейшие в ту пору центры Русского Зарубежья — Мюнхен и Париж, Григорий Поляк познакомился с некоторыми деятелями культуры из числа первой волны эмиграции, кто ещё был жив, и с теми, кто принадлежал к более молодому поколению. Из общения с «мощными стариками» вроде Александра Бахраха (о коем речь пойдёт далее) и Владимира Вейдле Поляк понял, что память этих людей является бесценным хранилищем важнейшей информации и что позволить ей пропасть вместе с их уходом из этого мира было бы преступлением. «Мощные старики» ворчали, что никому, кроме них, всё это не важно и не интересно, но что если их новый юный друг вдруг действительно захочет издать их воспоминания, то так уж и быть…

Из Парижа путь лежал только в одном направлении — через океан. На том берегу Атлантики высились небоскрёбы Манхэттена и кучковались кирпичные многоквартирные дома Квинса, чьими обитателями становились новые советские иммигранты.

Оказавшись в Нью-Йорке, в конце 1978 года 35-летний Григорий Поляк осуществил наконец главную мечту своей жизни — стал издателем. Над выбором названия для затеянного им предприятия голову ломать не пришлось — оно было в его голове всегда.

(Ино)странное издательство

Первой в издательстве «Серебряный век» вышла книга под загадочным названием «Кукха». Не менее таинственным был и подзаголовок: «Розановы письма». Впрочем, посвящённым было понятно, что имеется в виду: переписка между двумя известнейшими персонами российской культуры XX века — писателями Алексеем Ремизовым и Василием Розановым. Сопроводительную статью к ней написал литературовед, в прошлом также издатель Борис Филиппов (Филистинский).

Первая книга издательства «Серебряный век» была, пожалуй, несколько странной. Повлияло ли это обстоятельство на его дальнейшую судьбу — тема для литературоведческого исследования, которое, несомненно, когда-нибудь будет написано. Не подлежит сомнению, однако, то, что при формировании своего издательского портфеля Григорий Поляк руководствовался в первую очередь собственными вкусами и пристрастиями. Соответственно, издавая книги «для себя», он в последнюю очередь рассматривал своё занятие как прибыльный бизнес — мыслить в таком ключе в 1970–1980-е годы не приходило в голову ни одному издателю в Русском Зарубежье. Поляк же видел свою задачу в основном в том, чтобы воскрешать из небытия незаслуженно забытые произведения достойных писателей.

Особое внимание Григорий Поляк уделял тем российским — точнее, подсоветским — литераторам, чьи имена на родине замалчивались, а книги, выходившие в хаотичные 1920-е, никогда более не переиздавались и были изъяты из свободного обращения как «ненужные советскому читателю». Так в каталоге «Серебряного века» появились романы умершего в 1934 году в ожидании ареста Константина Вагинова («Козлиная песнь» и «Труды и дни Свистонова») и сборники рассказов затравленного цензурой и коллегами по перу и в буквальном смысле исчезнувшего — то есть пропавшего без вести — в 1936 году Леонида Добычина («Встречи с Лиз» и «Город Эн»). Рядом стояли прозаические книги поэтов Максимилиана Волошина («Жизнь художника» и «Черубина де Габриак») и Даниила Хармса («Из дома вышел человек» и «Избранная проза»); первый скончался в 1932 году в собственном доме в Коктебеле, второй — десятью годами позднее в ленинградской тюремной психбольнице. Тут же были и сочинения выдающегося учёного-агрария Александра Чаянова (социально-фантастическая повесть «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии») и поэта Николая Олейникова («Иронические стихи»); оба погибли в 1937 году в гэбистских застенках от пули в голову: Чаянов — в Алма-Ате, Олейников — в Ленинграде. Выпускал «Серебряный век» и произведения авторов, прошедших через сталинский Гулаг: Андрея Николева («Елисейские радости»), Разумника Иванова-Разумника («Писательские судьбы»), Юрия Домбровского («Ваятель масок Иткинд»).

Каждый из перечисленных литераторов, будь у него такая возможность, наверняка выразил бы своему заокеанскому издателю огромную благодарность. Сильнее всех, пожалуй, был бы признателен Григорию Поляку Михаил Булгаков, чью первую книгу «Записки на манжетах» так и не издала в 1923 году берлинская газета «Накануне», что доставило начинающему писателю массу огорчений[1]. Булгаков до конца жизни считал, что эта рукопись погибла безвозвратно. Он не мог знать, что через сорок лет после его смерти она всё же будет выпущена — «Серебряным веком» в Нью-Йорке.

Помимо булгаковских «Записок» наибольшую известность издательству Григория Поляка принесли мемуарные книги знаковых писателей-эмигрантов: Михаила Осоргина («Встречи»), Владислава Ходасевича («Белый коридор») и Василия Яновского («Поля Елисейские»); а из современной литературы — Василия Аксёнова («Затоваренная бочкотара» и «Рандеву») и Сергея Довлатова («Компромисс»).

Альманах для Бродского

Чем должно заниматься всякое новообразованное издательство, хотя бы даже и состоящее всего из одного человека, если оно стремится утвердиться на издательском рынке и не желает бесславно погибнуть вскоре после своего возникновения? Правильный ответ: выпускать хорошие книги. То есть те, которые будут пользоваться спросом у посетителей книжных магазинов, готовых раскошеливаться за право их обладанием. А также использовать любые возникающие возможности для того, чтобы рекламировать собственную продукцию, поскольку реклама, как это известно каждому предпринимателю, есть натуральный двигатель торговли, и данная аксиома сомнению не подлежит — ибо она аксиома.

Однако помимо этих двух непреложных заповедей в данном бизнесе существует ещё множество нюансов, способствующих выживанию, становлению, развитию и преуспеванию того или иного книгоиздательского предприятия. В частности, многие издательства имеют обыкновение кроме собственно ассортимента — книг отдельных или серийных, выпускать так называемые «побочные продукты производства»: ежегодные сборники готовящихся к изданию рассказов или фрагментов из ещё не изданных романов, а также всевозможные литературно-художественные альманахи, в которые включаются сочинения их постоянных авторов. Делается всё это не от нечего делать, как может показаться несведущему в вопросах книгоиздания человеку, и не от широты души издателя, а с сугубо утилитарной целью — в очередной раз прорекламировать своих любимых (читай: коммерчески прибыльных) авторов. А также напомнить потенциальным покупателям о том, что им пора хвататься за кошелёк и бежать в магазин за новой книгой. Или никуда не бежать, а лезть в Интернет и заказывать её по почте. Такую стратегию используют абсолютно все издательства — от гигантских трансатлантических корпораций типа «HarperCollins», с её тысячами штатных сотрудников, разбросанных по офисам, находящимся во многих странах, до какого-нибудь инфернально-загадочного издательства «Химера Плюс» (название условное), со штатом из трёх с половиной человек, включая бухгалтершу-уборщицу, и редакционным офисом, помещающимся в полуподвале на Второй линии Васильевского острова в Санкт-Петербурге — с облупленной железной дверью без вывески и кнопкой никогда не работающего звонка в стене возле неё. Чтобы, значит, настырные графоманы не шастали и не мешали работать.

Не стал исключением из этого правила и владелец издательства «Серебряный век» Григорий Поляк. Который вскоре после того как его «карманное» издательство выпустило первые две или три книги, вознамерился приступить к изданию собственного литературно-художественного альманаха. И не простого, а такого, о котором по выходе заговорила бы вся окололитературная общественность — сначала эмигрантская, а затем и та, что пребывает в метрополии. То есть по ту сторону пресловутого «железного занавеса».

Началось всё на рубеже 1979–1980 годов. Инициатором создания альманаха издательства «Серебряный век» был Геннадий Шмаков (1940–1988) — советский искусствовед, киновед, балетоман и вообще деятель, обладающий массой иных художественно-артистических достоинств, включая явно выраженную тягу к гомосексуализму. Человеку, наделённому таким количеством талантов, жить (читай: выживать) в брежневско-андроповском Советском Союзе было весьма непросто. Поэтому предприимчивый Шмаков организовал собственную из него эвакуацию и, переселившись в 1975 году — посредством фиктивной женитьбы на американке — с берегов Невы на берега Гудзона, развил бурную художественно-артистическую деятельность как в своём профессиональном сообществе, так и в американской и эмигрантской прессе. В 1970–1980-е годы Шмаков публиковался как балетный рецензент в таких англоязычных журналах как «Dance News», «Ballet News», «New York Review of Books», «Vogue» и «Horizon»; также он написал книги о балерине Наталии Макаровой и балетном танцовщике Михаиле Барышникове, монографию о жизни и творчестве поэта и беллетриста Михаила Кузмина и множество статей об иных душевно ему близких артистах и литераторах. Также, зная несколько иностранных языков, Шмаков много переводил — в частности, с новогреческого, стихи знаменитого поэта Константиноса Кавафиса (1863–1933), который, будучи греком по рождению, всю жизнь провёл в египетском городе Александрия, где активно занимался тем, чем его переводчик был вынужден заниматься тайно в своём родном Ленинграде.

Именно Геннадий Шмаков предложил Григорию Поляку идею альманаха, он же, насколько известно, стал разработчиком концепции данного издания. Поскольку для запуска проекта необходим был серьёзный повод — на который, как на блесну, можно было бы затем ловить (то есть привлекать к сотрудничеству) потенциальных авторов, — таковым было решено считать грядущее сорокалетие поэта Иосифа Бродского, каковое приходилось на 24 мая 1980 года. И несмотря на широко распространённое во всех сферах эмигрантского социума мистическое суеверие — что, дескать, данную дату рождения — сорок лет — отмечать никак нельзя, ибо это может обернуться для юбиляра какими-то серьёзными неприятностями, — учредители альманаха, получившего название «Часть речи» (прямое заимствование — по названию стихотворного цикла Бродского), решили его проигнорировать и действовать сообразно собственным представлениям о том, что отмечать можно, а что не нужно.

В соответствии с принятым решением была сформирована редакционная коллегия альманаха, в состав которой помимо двоих соучредителей вошли также нью-йоркские литераторы и журналисты Пётр Вайль и Александр Генис (писавшие в соавторстве, как Ильф и Петров) и Сергей Довлатов, поэт и публицист из штата Нью-Гемпшир Алексей Лосев (Лев Лившиц) и бостонская писательница Людмила Штерн. Все они, за исключением творческого тандема Вайльгениса, имевшего смешанное рижско-рязанское происхождение, были бывшими ленинградцами, как и предстоящий юбиляр Бродский, и его многолетними приятелями разной степени близости и поклонниками его литературного таланта. Сам Григорий Поляк, в соответствии с занимаемым им статусом, именовался редактором-издателем.

Подготовительная работа — сбор материалов, набор текста и изготовление макета — заняла примерно четыре месяца, и в последней декаде мая 1980 года, буквально накануне дня рождения Иосифа Бродского, альманах «Часть речи» вышел из печати. Как явствовало из выходных данных, тираж его составил 1000 экземпляров, 50 из которых были пронумерованы и распространялись «по специальному заказу». На лицевой стороне обложки 320-страничного тома был помещён фотопортрет Иосифа Бродского, изготовленный Марианной Волковой, на заднике — репродукция с рисунка «метафизического синтетиста» Михаила Шемякина, присланного тем Бродскому в качестве подарка из Парижа.

Идейно-эстетическое кредо новорожденного издания было сформулировано в двух фразах, уместившихся в семи строках на странице с выходными данными:

«Своей целью альманах “Часть речи” ставит воссоздание литературно-художественного процесса в России последнего столетия как единого целого.

Издание не преследует никаких политических целей и, руководствуясь Нобелевским принципом, печатает произведения “идеального направления” на основе чисто эстетических критериев»[2].

Как говорится, коротко и ясно — всем бы научиться излагать так свои идеи.

Гвоздём, как принято выражаться на слэнге издательских работников, альманаха стал блок материалов, посвящённых поэту-юбиляру — включая, разумеется, собственные произведения, предоставленные Бродским Поляку для публикации в посвящённом ему издании. Как следствие, альманах открывался подборкой из пяти стихотворений Бродского из цикла «Часть речи», включая посвящение Марине Басмановой («Ты, гитарообразная вещь со спутанной паутиной…») и знаменитого «Полярного исследователя» («И гангрена, чернея, взбирается по бедру, / как чулок девицы из варьете»). Следом — в качестве примера Бродского прозаического — было помещено его эссе «Ленинград». (Это сочинение, написанное Бродским по-английски, впервые было опубликовано в 1979 году в американском журнале «Vogue» под названием «Leningrad: A Great Russian Poet’s Guide to a City of Mystery» («Ленинград: Путеводитель великого русского поэта по городу-загадке»)[3]. Для републикации в «Части речи» его перевёл на русский Алексей Лосев; перевод был авторизован.) Затем следовало интервью, взятое у Бродского музыковедом Соломоном Волковым, в котором юбиляр высказывался как о собственном творчестве, так и на самые разные темы, поднимавшиеся его собеседником. Завершали первый блок альманаха четыре небольшие эссе, посвящённые творчеству Бродского, принадлежащие авторству благоволящих ему литературоведов: двоих эмигрантских (Алексея Лосева и Ефима Эткинда) и двоих американских (Роберта Сильвестра и Алексиса Раннита). Кроме того в альманахе было помещено несколько фотографий Иосифа Бродского, сделанных наиболее известными фотографами Русского Зарубежья: Леонидом Лубяницким, Ниной Аловерт и уже упомянутой Марианной Волковой. Был также и дружеский шарж, нарисованный художником Михаилом Беломлинским, в ту пору ещё проживавшим не в Нью-Йорке, а в Ленинграде. Всё вместе это заняло 76 страниц — то есть почти четверть печатного объёма альманаха.

Во всём прочем, что не касалось гвоздя номера, альманах «Часть речи» выглядел как издание, в полной мере соответствующее заявленному его издателем статусу. Это был именно что — литературный альманах, содержащий все полагающиеся такому изданию разделы: поэтический, прозаический, литературоведческий, искусствоведческий, архивный и мемуарный.

В разделе поэтическом были опубликованы стихотворения восьми поэтов — как ныне здравствующих, так и давно покойных. К первым принадлежали всё тот же эмигрант Алексей Лосев (Лев Лившиц) и обитатели метрополии Евгений Рейн, Генрих Сапгир и Владимир Уфлянд; ко вторым — Константинос Кавафис, Михаил Кузмин, Андрей Николев и Марина Цветаева (в таком подборе явственно чувствовалась рука Геннадия Шмакова, продвигавшего, как и положено, только своих).

В прозаическом разделе были помещены фрагменты из ещё не изданного романа недавнего эмигранта Юза Алешковского «Рука», повесть-мистификация Владислава Ходасевича «Жизнь Василия Травникова» (извлечённая из архивного забытья Григорием Поляком) и рассказы Сергея Довлатова («Чья-то смерть и другие заботы»), Людмилы Штерн («Верите ли вы в чудеса?») и покойного Владимира Набокова («Случайность»). Последний был любезно предоставлен по просьбе редактора-издателя вдовой автора «Приглашения на казнь» — Верой Набоковой.

В остальных разделах «Части речи» присутствовало немало других, также в полной мере достойных упоминания материалов. Однако объём данного сочинения не позволяет этого сделать, поскольку оно является всё же рассказом не об одной из книг издательства «Серебряный век», но о его основателе и владельце — Григории Поляке.

Нельзя, однако, умолчать о том, как отнёсся к выходу посвящённого его персоне альманаха сам Иосиф Бродский. За неимением возможности привести цитату из его прямой речи приходится ограничиться цитированием сопутствующих источников. Так, отмечая выход «Части речи», Сергей Довлатов сообщал — с неизменно присущим ему налётом лёгкого эпистолярного ёрничества — своему тогдашнему близкому другу и коллеге по перу Игорю Ефимову:

«Гришин альманах публике нравится. <…> Бродский отнёсся сложно, но положительно. Изъявил готовность украсить [собой] нашу фиктивную редколлегию»[4].

Намерение это, по-видимому, оказалось недолговечным. Поскольку ни в одном из двух последующих номеров альманаха «Часть речи», выпущенных издательством «Серебряный век» соответственно в 1982-м и 1984 годах, в составе редколлегии имени Иосифа Бродского не значится. Как, впрочем, не значится в их выходных данных и самой редколлегии. И вообще ни единого имени там не указано, кроме имени и фамилии редактора-издателя: Григорий Поляк. Так что очень даже может быть, что это не Иосиф Бродский передумал, а просто Сергей Довлатов так пошутил.

Его друг Сергей Довлатов

С Сергеем Довлатовым Григорий Поляк познакомился весной 1979 года, вскоре после того как тот вместе с матерью Норой Сергеевной и фокстерьером Глашей прилетел в Нью-Йорк из Вены в статусе еврейского эмигранта из СССР. Довлатов приехал не на пустое место: на брегах Гудзона уже жили его жена Елена и дочь Катя, покинувшие брега Невы прежде него. Довлатовское семейство поселилось в доме по соседству с тем, где проживал Поляк. Григорий и Сергей принадлежали к одному поколению (Довлатов был на два года старше) и говорили на одном языке; объединяла их и общая страсть к литературе. Как следствие, Поляк и Довлатов быстро подружились, и через полтора года первый стал издателем второго. При этом довлатовский «Компромисс» вышел в «Серебряном веке» как копродукция: Довлатов профинансировал 50% от типографской сметы, то есть заплатил за издание своей книги из собственного кармана. Ничего удивительного в этом нет: такие были времена.

Они дружили на протяжении всех одиннадцати лет жизни Довлатова в Нью-Йорке. А это, как говаривали люди, хорошо знавшие автора «Зоны» и «Невидимой книги», было рекордом: Довлатов обладал характером, мягко говоря, непростым и был человеком весьма конфликтным. Всю жизнь он то ссорился, то мирился со своими многочисленными приятелями и нередко наделял своих персонажей характерными чертами знакомых и друзей, чем создал себе устойчивую репутацию злостного очернителя. Причин для обид у пострадавших от его таланта было хоть отбавляй. За исключением Григория Поляка. Довлатов хотя и выводил его в своих сочинениях далеко не в самом респектабельном виде и под разными смешными псевдонимами — от неудачливого издателя Фимы Друкера в «Иностранке» до безымянного соседа-болтуна Габовича в рассказе «На улице и дома», — но делал это без особого ёрничества и с явной симпатией к прототипу. А в приватной переписке называл Поляка «единственным приличным и даже замечательным человеком в Нью-Йорке»[5], что от славящегося своим эпистолярным злоязычием Довлатова было — как получить медаль на грудь.

Несмотря на столь тесные отношения, Довлатов имел обыкновение игнорировать дружеские рекомендации Поляка, касавшиеся его неправильного образа жизни. В августе 1990 года 48-летний Довлатов умер — от инфаркта на почве хронического алкоголизма. После этого многие его знакомые в один голос говорили, что лучшим биографом покинувшего этот мир писателя может стать именно Григорий Поляк и что тот просто обязан написать о своём друге книгу. Но книгу про Довлатова Поляк не написал. Он был не писатель — он был издатель. А это две разные профессии.

Издатель, не писатель

За первые годы существования «Серебряный век» приобрёл в Русском Зарубежье репутацию издательства «исключительно для тех, кому оно надо». Соответственно, не знающие Григория Поляка лично воспринимали его как энтузиаста из разряда вагиновских чудиков, без которых, однако, так скучно жить не в одном только Санкт-Петербурге. Хозяин «Серебряного века» не обращал на это никакого внимания и продолжал методично и целеустремленно копаться в библиотеках и архивах в поисках таящихся на пыльных полках книжных жемчужин.

Иногда Поляк раскапывал и переиздавал редкости и вовсе неописуемые. Так, в 1984 году он выпустил казавшийся навсегда канувшим в Лету роман-буриме «Большие пожары», написанный в 1927 году двадцатью пятью советскими писателями по идее журналиста Михаила Кольцова (Фридлянда). Авантюрный роман, в котором каждый участник писал одну главу, публиковался с января по июнь 1927 года в редактировавшемся Кольцовым журнале «Огонёк»[6], выходившем тиражом 250 000 копий.

В числе участников этого уникального проекта были известнейшие в ту пору советские писатели-соцреалисты: Леонид Леонов, Николай Ляшко, Константин Федин и незадолго до того переметнувшийся в логово победителей «трудовой граф» Алексей Толстой. Но были и романтики — подававший в 1920-е годы большие надежды «серапионов брат» Вениамин Каверин и признанный с добольшевистских времён мэтр жанра Александр Грин. Первому предстояло вскоре капитулировать и встать в общие ряды, второму удалось этого избежать: между нищетой и позором Грин выбрал нищету.

Писателю Грину всё же сильно повезло, поскольку он умер хотя и нищим, но в своей постели. Шестеро из двадцати пяти «пожарных» — Александр Аросев, Исаак Бабель, Сергей Буданцев, А. Зорич (Василий Локоть), Георгий Никифоров и сам организатор и вдохновитель «писательского колхоза» Михаил Кольцов — в годы Большого террора были или казнены как «враги народа», или сгинули в бездонной пасти Гулага. А по меньшей мере один из уцелевших и умерших через много лет в глубокой старости от так называемых «естественных причин» — Лев Никулин (Олькеницкий) — в годы хрущёвской Оттепели был разоблачён как агент-провокатор ОГПУ–НКВД, писавший доносы на коллег по перу — в частности, на Исаака Бабеля.

В виде книги «Большие пожары» в СССР никогда не выходили, а в неосоветской России этот роман был издан только в 2009 году — то есть через четверть века после того, как это сделал в своём микроскопическом издательстве в Нью-Йорке Григорий Поляк.

Контрабандная свобода

Издательская деятельность не приносила Поляку ничего кроме морального удовлетворения пополам с головной болью. Первое возникало от осознания того, что кое-что всё же получатся, хотя и далеко не в том виде и не в тех объёмах, как это представлялось; вторая появлялась при мысли о том, куда девать уже выпущенные книги и где взять деньги на издание новых.

Финансирование издательства «Серебряный век» происходило в основном из кармана его владельца. Иногда помогали доброхоты, в том числе и весьма известные. Среди них первым следует упомянуть всемирно знаменитого балетного артиста Михаила Барышникова — на некоторых книгах «Серебряного века» указано, что они изданы на средства его именного фонда. Но это всё были разовые пожертвования, предназначенные на оплату расходов по изданию конкретной книги. О постоянном спонсировании своей издательской деятельности какими-либо «заинтересованными организациями» Поляк и не мечтал; он мог рассчитывать только на поступления от реализации.

Продавались книги издательства «Серебряный век» плохо. Но не потому, что у них были мизерные тиражи и, как следствие, высокая себестоимость (ни одно эмигрантское издательство не могло похвастаться тиражами, превышающими полторы-две тысячи копий), но в первую очередь потому, что при наличии широкого выбора абсолютно недоступной в их прошлой жизни литературы советские эмигранты «третьей волны» не читали. Не только Солженицына, Максимова, Гладилина, Аксёнова или Марамзина — они не читали ничего. Им было не до этого: необходимо было осваиваться в новой и совершенно неизвестной реальности, пускать корни в американскую почву, а для этого работать, работать и ещё раз работать. На чтение банально не оставалось времени, на приобретение книг было жалко денег. Основная целевая аудитория эмигрантских издателей по-прежнему пребывала там, откуда сами они сумели выбраться, — по ту сторону «железного занавеса». Но там их книги в свободной продаже отсутствовали, а за их хранение и распространение вполне можно было получить — если и не лагерный срок, то по крайней мере «профилактическую беседу» в КГБ. Удовольствие — к сведению тех, кто родился уже после конца эпохи исторического материализма, — тоже не особенно приятное.

Однако продукция эмигрантского книгопечатания сквозь «железный занавес» всё же просачивалась — хотя и медленно, но неуклонно. Занималась этим специальная американская фирма под ничем не примечательным названием «International Literary Center» («Международный литературный центр»), возглавлявшаяся матёрым цэрэушным волком Джорджем Минденом. Помимо центрального офиса, располагавшегося на 21-м этаже одного из домов на фешенебельной Пятой авеню в Нью-Йорке, она имела несколько филиалов в европейских столицах — Париже, Лондоне и Риме и занималась переброской в Советский Союз антисоветской литературы. То есть тем, что по ту сторону «железного занавеса» именовалось хорошо памятным гражданам страны «развитого социализма» словосочетанием — «идеологическая диверсия международного империализма».

Эта контора стала в 1970–1980-е годы основным покупателем продукции эмигрантского книгопечатания. И именно благодаря ей оно так пышно расцвело в начале 1980-х, когда новый президент Соединённых Штатов Америки Рональд Рейган принял волевое решение покончить наконец с мировым коммунизмом и его цитаделью — Советским Союзом. Для чего требовалось одержать окончательную победу в войне идей, то есть в психологической войне, как это в ту пору чаще всего именовалось.

Закупленные «Международным литературным центром» издания начинали путь к своим читателям. Путь этот был сложен и извилист. На привычном юристам языке он именовался словом «контрабанда». Недозволенные на советской территории книги попадали туда самыми разными способами: в хитроумных тайниках, оборудованных в машинах и на кораблях, в сумках и чемоданах дипломатов и в контейнерах с диппочтой. Их также провозили на себе сочувствующие делу борьбы с коммунизмом иностранные туристы и «выездные» советские подданные. В случае поимки на таможне первые рисковали только выдворением туда, откуда приехали, и запретом на въезд в СССР в будущем. Неприятности, могущие обрушиться на головы вторых, были гораздо более разнообразными. Но опасность не останавливала ни тех, ни других. И каждый день сквозь неуклонно ржавеющий «железный занавес» тоненьким ручейком текла «антисоветская зараза» — разного формата и толщины книги в мягких глянцевых обложках с логотипами «Ardis», «Hermitage», «Russica», «OPI», «YMCA-Press» и «Possev-Verlag». Были в их числе и те, на которых значилось «Silver Age Publishing» — «Серебряный век».

Всё это продолжалось до того момента, когда в Советском Союзе была отменена предварительная идеологическая цензура. Этот день — 1 августа 1990 года — стал днём начала конца эмигрантских издательств.
 

Конец эпохи

Эмигрантское русскоязычное книгопечатание, бурно расцветшее в начале 1980-х, просуществовало очень недолго. Его «золотой век» составил не более шести-семи лет. Горбачёвская Перестройка, начавшаяся в конце 1986 года с постепенного ослабления идеологического гнёта над культурой метрополии, довольно быстро привела к тому, что этот гнёт стал истончаться, как плывущая по весенней реке льдина. Через пару лет большая часть из того, что мизерными тиражами выпускал в своём «карманном» издательстве в Нью-Йорке Григорий Поляк, свободно лежала на прилавках книжных магазинов в Москве, Ленинграде и других городах СССР. Издательская деятельность на берегах Гудзона сначала стала абсолютно нерентабельной, затем потеряла смысл. Контора мистера Миндена, выполнив и перевыполнив возложенные на неё задачи, приказала долго жить. Одновременно с ней канули в небытие почти все эмигрантские издательства. В их числе оказался и «Серебряный век».

Примерно четыре десятка напечатанных им за десять лет существования книг и три выпуска литературного альманаха «Часть речи» — своеобразной визитной карточки издательства, которой владелец «Серебряного века» гордился сильнее всего — стали важным вкладом Григория Поляка в дело сохранения российского интеллектуального достояния. Рано или поздно оно непременно будет востребовано теми, для кого предназначено.

О литературе — для литературы

Однако Григорий Поляк был не только книгоиздателем — он был ещё и литературоведом. И эта вторая составляющая его призвания сыграла в жизни владельца «Серебряного века» весьма значимую роль.

В 1986 году началось сотрудничество Поляка со старейшим в Русском Зарубежье периодическим изданием — «Новым журналом». Выходивший уже более сорока лет, он в это время находился в глубоком кризисе. Скончавшийся тем летом его многолетний несменяемый редактор-издатель Роман Гуль в последние годы жизни неоднократно заявлял, что российская литература окончательно деградировала, что новых писателей, достойных украсить своими именами страницы его журнала, он не видит, а старые один за другим переселяются на тот свет. Поэтому, как считал Роман Борисович, «Новому журналу», скорее всего, придётся умереть вместе с его главным редактором. То есть с ним самим.

Однако человек, как известно, предполагает, а Бог вносит в его намерения свои поправки и уточнения — то есть редактирует. И Главный Редактор рассудил по-своему. Роман Гуль умер, а «Новый журнал» остался жив. Хотя и без главного редактора, поскольку де-факто исполнявший эти обязанности заместитель Гуля Евгений Магеровский не устраивал спонсоров издания, а ответственный секретарь Юрий Кашкаров, один из эмигрантов «третьей волны», не вызывал у них доверия из-за своего подозрительного происхождения.

Вследствие всех этих проблем в течение без малого четырёх лет «Новый журнал» выпускала коллективная редакционная коллегия, пока, наконец, в 1990 году Юрий Кашкаров не утвердился в качестве нового главреда. При нём и при сменившем его в 1995 году Вадиме Крейде (Крейденкове), равно как и при предшествовавшей коллективной редколлегии, Григорий Поляк опубликовал в «Новом журнале» с десяток первоклассных материалов. Стоит особо отметить фрагменты из мемуаров Владислава Ходасевича «Парижский альбом», а также воспоминания литературоведов Владимира Вейдле и Глеба Струве и поэтессы Веры Лурье об их коллегах по перу.

Самой существенной из числа «поляковских» стала публикация в четырёх номерах «Нового журнала» в 1992–1995 годах мемуаров из архива литературоведа Александра Бахраха — того самого, который в Русском Зарубежье «всех знал» и которого там «все знали», и который ни о ком из своих знаменитых знакомых никогда не написал ни единого дурного слова. Хотя и позволял себе над некоторыми слегка поиронизировать. Александру Васильевичу, выпустившему при жизни всего две небольшие книги, не привелось дожить до того, как будет издано все им написанное — он умер в Париже в 1985 году. Однако его мемуары не пропали и были опубликованы Григорием Поляком.

В те же годы и в том же качестве Поляк сотрудничал и с другим широко известным в Русском Зарубежье периодическим изданием — журналом Виктора Перельмана «Время и мы». Началось это сотрудничество с того, что Перельман опубликовал в двух номерах сокращённый текст уже упоминавшегося романа-буриме «Большие пожары», который Поляк готовил к изданию в виде книги. Со временем Поляк стал основным наполнителем архивного раздела журнала «Время и мы». Он поместил там, в числе прочего, фрагмент из книги советского литературоведа Леонида Гроссмана «Исповедь одного еврея», полвека не переиздававшееся эссе Владислава Ходасевича о легендарном террористе времён Гражданской войны Донате Черепанове, мемуары эмигрантского литератора Петра Пильского «О тех, кого я знал» и множество других интереснейших материалов. В их числе оказалось и эссе Александра Галича «Прощальный ужин», посвящённое его знакомству с певцом Александром Вертинским и присланное Галичем за несколько дней до его внезапной трагической гибели в Париже.

С 1986 года и до конца жизни Поляк входил в состав редколлегии журнала «Время и мы». Журнал пережил его на три года.

С любовью к книге

Смертельная болезнь настигла, как это часто случается, неожиданно, разом оборвав все планы на будущее. Григорий Поляк скончался в нью-йоркском госпитале 24 октября 1998 года в возрасте пятидесяти пяти лет. До последних дней он продолжал работать, приводя в порядок издательский архив и готовя новые публикации. Последняя — несколько прежде неизвестных писем Владислава Ходасевича эмигрантским писателям — вышла уже после его смерти в 214-м номере «Нового журнала».

В некрологе, помещённом в том же номере, главный редактор журнала Вадим Крейд написал, что Григорий Поляк всю жизнь находил литературные сокровища — открывал неизвестные произведения российской литературы и передавал их читателям, влюблённым в неё так же, как и он сам[7].

Это, разумеется, правда. Но не вся. Поскольку Григорий Поляк был не только человеком, влюблённым в российскую литературу, не только исследователем-энтузиастом, способным провести существенную часть жизни за пыльными грудами папок и подшивок газет и журналов ради того, чтобы извлечь из небытия какое-то дорогое лично для него, но неведомое никому более имя.

Григорий Поляк был Человеком Книги. А это звание, никому никогда официально не присваиваемое, значит, пожалуй, больше, чем многие из престижных литературных премий. Поскольку без таких людей литература, да и культура вообще, просто не может существовать. И всякий раз, когда они покидают этот мир, на том месте, где такой человек находился, остается рана, которая долго не затягивается. Потому что таких людей никогда не бывает много.

Май 2018, апрель–май 2023

Автор выражает искреннюю благодарность Алевтине Поляк за всестороннее содействие при подготовке данной публикации.

Первоначальная редакция была опубликована в 2018 году в журнале «Русское слово» (Прага).

Все тексты Павла Матвеева в «Этажах»

[1] См. об этом: Павел Матвеев. Булгаков и бесы.

[2] [От издателя] // Часть речи. Вып. 1. Нью-Йорк: Серебряный век, 1980. С. 2.

[3] См.: Brodsky Joseph. Leningrad: A Great Russian Poet’s Guide to a City of Mystery // Vogue. 1979. September, 1. P. 494–499, 543–547.

[4] Письмо С. Довлатова — И. Ефимову от 23 июня 1980 г. Опубликовано: Сергей Довлатов — Игорь Ефимов: Эпистолярный роман. М.: Захаров, 2001. С. 90.

[5] Письмо С. Довлатова — И. Ефимову от января (без точной даты) 1980 г. Опубликовано: Сергей Довлатов — Игорь Ефимов: Эпистолярный роман. С. 62.

[6] См.: Большие пожары: Роман 25 писателей // Огонёк (Москва). 1927. №№ 1 (197) – 25 (221). 1 января – 19 июня.

[7] См.: Крейд В. Григорий Давидович Поляк [Некролог] // Новый журнал. 1999. № 214. С. 330.

Павел Матвеев — редактор рубрики Exegi Monumentum в журнале «Этажи», литературовед, эссеист, публицист. Сферой его интересов является деятельность советской цензуры эпохи СССР, история преследования тайной политической полицией коммунистического режима советских писателей, литература Русского Зарубежья периода 1920–1980-х годов. Эссеистика и литературоведческие статьи публиковались в журналах «Время и место» (Нью-Йорк), «Новая Польша» (Варшава), «Русское слово» (Прага), «Знамя» (Москва), а также в интернет-изданиях. Как редактор сотрудничает со многими литераторами, проживающими как в России, так и за её пределами — в странах Западной Европы, Соединённых Штатах Америки и в Израиле. Лауреат премии журнала «Этажи» 2020 года за лучшее эссе.