Если бы я писал статью об этой книге, я назвал бы её «Человек Сергей Шестаков».
Возможно, взял бы эпиграфом евангельское «Се, человек» или строку Бродского: «совершенный никто, человек в плаще», потому что этот поэт находится в безупречной точке координат – в нулевой. Из неё начинается движение, но только в ней присутствует вся вертикаль и вся горизонталь, то есть все возможности человеческой жизни и её высшего проявления – поэзии. Начавшись, кривая движения может длиться по-разному – тянуться к уходящей в небо оси ординат или клониться к земному притяжению оси абсцисс, – но любой шаг немедленно обретёт какое-то значение, то есть небезупречность, а значит каждый импульс жизни и – соответственно – каждое стихотворение, если они хотят истины, будут обязаны возвращаться в исходную точку нуля и возобновлять попытку. Именно это и происходит в книге Сергея Шестакова.
человек в окно глядит
осень напролёт,
этот мир и этот вид
он не узнаёт...
Сквозь всю книгу проходит «человек», который совершенно искренне не узнает этот мир, и не узнаёт потому, что он смотрит сквозь окно, чьё перекрестье становится и декартовой системой координат, и распятьем, – мне хочется сказать, той точкой, в которой рациональное и иррациональное сходятся, как сходятся жизнь и смерть. Не узнавать этот мир – значит находиться в непрерывной точке новизны и непостижимости, в точке поэзии. В «Материнском реквиеме», произведении несомненно выдающемся, в котором совершается попытка сказать всё, земля и небо переплетаются, как обычный житейский абсурд с молитвой:
бритоголовое зимнее солнце,
девушка с вышколенными волосами получает дисконтную карту,
она теперь не умрёт,
побудь со мной, лина,
молодой человек получает прекрасную кружку, прислав десять крышек от кофе,
он теперь не умрёт,
побудь со мной, лина...
И когда это испытание реквиемом подходит к концу, когда, кажется, все молекулы уже испробовали все возможные сочетания, распадаясь и соединяясь вновь, словно бы в попытке образовать вещество жизни из расползающихся элементов, из самой смерти, наступает просветление:
с моим земным небесное сшивая,
хлопочет дождь, светают зеркала,
и ты стоишь и смотришь, как живая,
входи, я знал, что ты не умерла...
Если бы я писал статью об этой книге, я проследил бы появление «человека» в разных её частях, например, в замечательном стихотворении, когда «он», надевая пальто, отпихивает кота, а «кот поджимает хвост, думает: тоже мне полубог, / думает: тяжело, видать, на таких двоих, / думает: стал человеком, не узнает своих...» Но это не статья. Это краткий и благодарный отклик на книгу, написанную горячо и талантливо. Настолько талантливо, что она выходит за пределы частного опыта и обретает право стать опытом читателя, которому я советую этот редкий случай не упустить.
Подборка стихотворений Сергея Шестакова
Владимир Гандельсман родился в 1948 г. в Ленинграде, закончил электротехнический вуз, работал кочегаром, сторожем, гидом, грузчиком и т. д. С 1991 года живет в Нью-Йорке и Санкт-Петербурге. Поэт и переводчик, автор полутора десятков стихотворных сборников; многочисленных публикаций в русскоязычных журналах; переводов из Шекспира (сонеты и «Макбет»), Льюиса Кэрролла, Уоллеса Стивенса, Джеймса Меррилла, Ричарда Уилбера, Имона Греннана, Энтони Хекта, Томаса Венцловы.
Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»
Смерть Блока
Роман Каплан — душа «Русского Самовара»
Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»
Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»
Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже
Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца
Покаяние Пастернака. Черновик
Камертон
Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»
Возвращение невозвращенца
Смена столиц
Земное и небесное
Катапульта
Стыд
Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»
Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder
Встреча с Кундерой
Парижские мальчики
Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи