Есть на свете поэты, есть сказочники, а есть...

Александр Габриэль для меня – поэт- сказочник.

Тот, который выглядывает из окна второго этажа. Тот, который всё-всё про нас знает. И всех нас жалеет. И улыбается нам сквозь дождь.

Саша, ты ранимый человек, и это видно невооруженным глазом. Но все эти девяностые, и вся эта Америка... Скажи – как тебе удалось уцелеть? Не обрасти панцирем?

Думаю, что невидимым миру панцирем я всё же оброс. Меня всегда держала на плаву ответственность за семью, за близких. Это помогало выжить в Минске, и это помогает выжить в Америке. Эмиграция в этом плане мало что изменила. А ментально с годами я стал гораздо менее коллективным и гораздо более приватным существом, так что в этом плане мы с Америкой играем в одной тональности. Ну, а ранимость... Кто же не раним? Все ранимы. Просто некоторые тщательнее других это скрывают.

«Не до лампы ли тебе, Аладдин, что поныне не открылся Сезам?». Когда я читаю твои сатирические стихи про наше сегодня – я вдруг понимаю, что ты борец. Но очень мирный, очень добрый боец. А способен ли ты на зло во благо?

Ой, как трудно отвечать на подобное... Первый порыв: ответить благородным и решительным: "Нет, конечно!" Но жизнь сложнее схем. К сожалению, бывают ситуации, когда выбор производится между "плохо" и "ещё хуже", и выйти из подобной ситуации в незапятнанном рыцарском плаще невозможно. И совершаются поступки, за которые бывает стыдно многие годы. Только ради Бога, не надо спрашивать меня о примерах. Иначе я воспользуюсь своим правом на молчание… Могу только сказать одно: таких поступков на мне немного. И я весьма злопамятен в отношении себя самого.

Прощать для тебя – трудно или легко? Что бы ты не смог простить ни при каких обстоятельствах?

Почти продолжение предыдущего вопроса. Я легко прощаю другим очень и очень многое. Плохо переношу бестактность и бесцеремонность. Не люблю упёртой уверенности в своей незыблемой правоте. Не выношу совершенно любителей разговоров за спиной и не прощу разве что прямого и неожиданного предательства. Остальное, думаю, преодолимо. Владимир Вишневский когда-то сформулировал: "Я незлопамятен. Не помню и добра..." Беру только первую половину этого блестящего высказывания.

Юмор для тебя – способ борьбы с несправедливостью, с миром, с самим собой? Или ты предпочитаешь «жить наверняка, закрыв свой мир иронией всегдашней?»

Юмор для меня – просто самозащита и способ выжить. Я человек меланхоличный и склонный к пессимизму. Юмор и ирония – не более чем компенсационные механизмы, позволяющие мне сохранять некое подобие душевного здоровья.

Твое самое первое стихотворение.

Просьба не смеяться. Ты попросила – я ответил. 

Не Евтушенко я и даже не Шекспир,

Но смело выражаю свою волю:

Пусть ниц падёт весь наш огромный мир

Перед твоей небесной красотою.

Жуть такая. Размер не держится, рифмы убогие, мысль жиденькая. Но в первой строке жива та самая ирония, за наличие которой у других я многое прощаю. Надеюсь, и мне зачтётся.

Чего ты боишься? Хотя неудобно задавать такой вопрос мужчине... Давай тогда я тебя спрошу по-другому – бывал ли ты в ситуации, от которой было бы, ну, например, ужасно не по себе, дискомфортно? Я – про публичные выступления. Я знаю, что ты много выступаешь – читаешь стихи со сцены. Скажи, а бывало такое, что тебя не принимали? Ну никак. Зал ледяной – и всё?

Это хорошо, что ты взяла свой первый вопрос назад. А то перечислять свои страхи я готов разве что в кабинете психоаналитика, от коего пока что Бог миловал. А второй вопрос хороший, тут мне есть что рассказать. Откровенных провалов я не помню, если честно. Но есть интересные эпизоды, особенно когда я читаю для пожилой аудитории, что случается достаточно часто. Вот, например. Было дело лет 5 назад. Принимали меня даже слишком хорошо, а в конце бабушки рвали к себе микрофон и признавались мне в любви. Передозировка сахара была очевидной, и когда одна бабушка выразила уверенность, что и в Интернете меня обязаны все любить, я не выдержал и возразил, приведя пример, когда один пожелавший остаться неизвестным читатель хлёстко резюмировал всё мое творчество словами: «Море интеллекта, лужица поэзии». Бабушки подняли возмущённый крик. Ну а после всего они по одной подходили и всячески пытались опровергнуть эту формулу. Больше всех меня впечатлила одна очень надменного вида красивая пожилая леди, которая, взяв меня за локоть, доверительно сказала: «Никоим образом не убавляйте интеллекта в своих стихах, это ваш товарный знак!». Потом она сделала паузу на то, чтобы я кивнул головой, и завершила свою мысль словами: «А поэзия в ваших стихах со временем появится, обязательно появится!».

В стихотворении «Тапёр» ты писал – «…а я уже не стану Мандельштамом». Скажи, какой поэтической участи ты бы для себя желал? Только честно?

Ну, ничто человеческое мне не чуждо. Во мне нет чрезмерной амбициозности, включая амбициозность поэтическую. К себе и к своей поэтической ипостаси я отношусь со здоровым скепсисом. Но, безусловно, хочу, чтобы меня читали. И сейчас (что, можно считать, в определённой мере сбылось), и когда меня не будет. Это и есть верх моих амбиций.

«И сверху что–то тихо шепчет Бог сквозь ломкий лёд озонового слоя» – это твои слова. Веришь ли ты, что стихи – это то, что нам шепчет Бог?

Да, верю. И, кстати, самая лучшая критика моих стихов принадлежит Науму Коржавину, которому я лет 8 назад их читал. Он сказал что-то вроде: «У вас хорошие стихи, идущие от человека к человеку. А сверхназначение поэта – быть транслятором между небесами и людьми. Вот этого я у вас не чувствую». Что ж, я и сам не чувствую.

Расскажи нам о своем поступке, которым ты гордишься.

На самом деле этот вопрос – коварная ловушка. Как-то немного нелепо гордиться собственными поступками. В конце концов, я ни разу не бросался грудью на дзот, не выносил детей из горящего дома, не спасал утопающих... Было бы это – тогда я бы точно знал, чем гордиться. А так – я просто стараюсь жить спокойно и достойно, и по возможности делать счастливее и улыбчивее тех, кто рядом. По-моему, у моего любимого Сергея Довлатова иронично сформулировано: «Порядочный человек – это тот, кто делает гадости без удовольствия». Я стараюсь гадостей не делать вообще, но ежели они получаются помимо моей воли – то я точно не испытываю удовольствия по этому поводу.

Все люди верят в Бога, даже те, которые верят, что не верят в него. Расскажи о своем Боге, о своей вере, о чудесах в твоей жизни. Ведь они были; я знаю, что были!

Я вообще-то убежденный атеист. Формально... Но случаи бывали, конечно.

Как ни мелодраматично это звучит, но в 18 лет я должен был умереть. Я тяжело заболел, мне становилось хуже и хуже, врачи пожимали плечами и один за другим ставили неверные диагнозы. А когда меня, пребывающего уже на последнем издыхании, привезли в больницу, и один из профессоров, изменившись в лице, поставил, наконец, правильный диагноз, мои шансы на выживание составляли, как мне потом сообщили, 20/80. Но я выжил. Во многом благодаря женщине, которая была моим лечащим врачом и которая делала в десять раз больше, чем положено делать врачу. Первые несколько ночей, когда моё состояние было пограничным, она просто ночевала у меня в палате. Когда я стал поправляться, она стала мне замечательным другом. Господи, она мне казалась в мои 18 лет пожилой женщиной, а ей было от силы 30... И вот, когда стало окончательно ясно, что я поправлюсь, у меня, уже тогда изрядного циника, реально было ощущение, что Ася - посланница Бога, что только её ангельскому вмешательству я обязан своей жизнью.

А к прежнему скепсису я вернулся спустя примерно три года, когда Ася, мать двоих дошколят, сгорела от лейкемии, и никто на небесах не удосужился прислать ей ангела-спасителя. Хотя она заслуживала его в гораздо большей мере, нежели я.

Ну хорошо, первые десять вопросов были для разминки, теперь давай про любовь. Скажи, твой поэтический дар... Помогает ли он в обольщении далеко не слабого пола?

Вопрос хитёр и коварен. Но я попробую ответить честно. Умение рифмовать в плане взаимоотношений с противоположным полом помогало, это безусловно. Я не актёр, не спортсмен и не рок-звезда. Явных, броских козырей нет. Взгляды в зеркало никогда не добавляли мне оптимизма. И в этой ситуации стихи и неплохо подвешенный язык, безусловно, заполняли пустоту. Я даже могу признаться, что когда я начинал писать стихи, в давней юности, привлечение девушек было едва ли не главным их назначением. С годами, конечно, связь эта перестала быть настолько простой и линейной... Стихи стали во многом самоцелью, а их возможное воздействие – побочным эффектом, за который, как говорится, «администрация ответственности не несёт».

Твоя первая любовь. Ты знаешь, как сложилась её жизнь? Ты счастлив за неё? Хотел бы ты, несмотря ни на что, чтобы она была не только первой, но и последней твоей любовью?

Судьба моей первой любви мне вполне известна с большим или меньшим уровнем детализации. В то стародавнее время всё было ужасно больно, просто невыносимо. Но время лечит всё. А сейчас действительно в сухом остатке дружба. Точнее, просто приятельство – с шутками-прибаутками, с неболезненными отсылками к прошлому. Думаю, что всё к лучшему. Вряд ли в свое время у нас с ней было будущее, мы были слишком юны и глупы. Но помнится это навечно, это уж точно.

«Любимая – жуть! Когда любит поэт, влюбляется бог неприкаянный» – так считал Борис Пастернак. А ты?

Стихи Пастернака – это опять-таки о настоящих поэтах. У меня это так не работает. Или не работало, как угодно. Любовь должна была сгореть до угольков, прежде чем начинала переходить в строки. Разрыв, разлука, тоска об утраченном – вот реальное топливо для стихотворного костра. А счастливые не только не наблюдают часов. По моим понятиям, они стихов и не пишут. Стихи о любви – это перебродившая взвесь, запоздалая реакция на утраченное. Естественно, это сугубо моё мнение. Каждый пишущий наверняка имеет своё.

Были ли периоды, когда ты не писал совсем? Ну, то есть ни строчки? Как долго такие периоды могли продолжаться?

Ну, я очень активно писал где-то с 18-ти до 25-летнего возраста. Потом профессиональные поэты сказали мне, что мой жизненный опыт катастрофически отстаёт от неплохих навыков стихосложения как такового. Да я и сам это чувствовал. И, будучи крайне восприимчивым к критике, фактически бросил писать. Ну то есть не совсем на 100%, но редкие стишки на дни рождения друзей и родни по категории поэзии всё равно не проходят. Ну вот, не писал я до 2004 года (19 лет). А потом нажитый опыт и возможность общаться с читателем через Интернет сыграли роль детонатора, и меня прорвало по второму разу. Сейчас с некоторым беспокойством я чувствую, что эта скважина уже не даёт нефти. Идеи заканчиваются. Так что как бы не настал новый засушливый период…

Ты не писал 19 лет. И до этого сам сказал, что счастливые стихов не пишут. Значит ли это, что тогда ты был счастливее, чем сейчас?

В какой-то мере, возможно. Молодость, множество дорог, обилие вопросительных знаков, надежды – все эти вещи раскрашивают мир в весёлые цвета. Иногда даже просто идея того, что нужно сесть за стол и что-то написать, казалась временем, отнятым, украденным у полноценной живой жизни. Но в целом, суммируя, сказать, что тогда я был счастливее, чем сейчас, мне сложно. На самом деле, недовольство собой вело меня по жизни и тогда, когда я писал, и тогда, когда я молчал. Но с годами учишься принимать жизнь без розовых очков и находить в ней сиюминутные радости. Это ведь тоже счастье, просто, видимо, другой природы.

И все-таки – еще раз про счастье. Ведь если и есть в мире тот, кто знает его формулу – то это только поэт. Ты в своем стихотворении «Меж нами не было любви» писал: «А счастье так легко списать на притяжение молекул». Это был 2004 год. А сегодня? Как бы ты ответил на вопрос – что такое счастье?

Это как бы перефразированный предыдущий вопрос или его продолжение... Счастье, мне кажется, не укладывается в определения. Даже спустя 12 лет после «Меж нами не было любви» я признаю за теми старыми определениями полное право на существование. Но счастьем может быть и ощущение тепла, нужности для какого-то человека или даже группы людей. А иной раз оно и абсолютно иррационально и необъяснимо: нахлынет и погостит в душе; и нужно уметь быть благодарным судьбе за такие моменты. Но любовь, бесспорно, остается краеугольным камнем счастья.

Какой день ты бы хотел прожить дважды?

Господи, Лада, почему ты не задаешь мне простых вопросов? Это же инквизиция какая-то...

Такие дни, по счастью, были. Хотя одного выделить не могу. Были, например, дни остро ощущаемой, абсолютной и разделённой любви, 24 часа неразбавленного счастья. Был день, когда у дверей роддома в Минске я впервые держал на руках своего сына, и уже тогда, хотя я был совсем молод, у меня впервые возникло ощущение, что жил я не зря. Был день успешной защиты кандидатской, когда я в свои 25 стал одним из самых молодых в Беларуси кандидатов технических наук, и всё на свете казалось достижимым (знал бы я тогда, что все эти учёные степени мне, по сути, никак не пригодятся в дальнейшем). Был день, когда я нашёл первую работу по специальности в Америке; помню, как держал в руке этот первый оффер и руки мои тряслись, как у запущенного алкоголика... Были дни счастья, были. Может, и будут ещё, кто знает.

Oдин мой знакомый считает, что в отношениях между художником (в самом широком смысле) и потребителем его творчества всегда присутствует элемент садо-мазо. Согласен ли ты с этим, и если это так, то с какой стороны этого процесса находишься ты?

Скорее, это вуайеризм. Автор выдёргивает из сердца нечто бесконечно интимное и не оставляет это в себе, а выставляет под чужие взгляды. И его стихи или проза валяются у всех на виду, как мясо в лавке. Покупатели подходят, прицениваются, высказывают мнения о качестве товара... Часто мнения эти компетентны, чаще – субъективны и совершенно не имеют ничего общего с реальностью. Но раз автор решился показать написанное, он должен терпеть и улыбаться. Он знает, на что шёл. То есть да, элементы мазохизма здесь тоже, бесспорно, налицо.

Поэзия – это? Ответь, пожалуйста, одним словом.

Любое определение поэзии одним словом будет страдать однобокостью. Но если это так уж необходимо, то пусть это будет слово «полёт». Хотя от него за версту разит пафосом и высокопарностью.

И последний вопроc: о чем бы ты хотел спросить меня?

О чём хочу спросить тебя, Лада... Из всех ответов, которые я дал на твои вопросы, какой вызвал наибольшее отторжение или неприятие? В чем мы с тобой оказались полярны?

Однозначно вопрос про любовь, помнишь, ты сказал, что счастливые стихов не пишут… Я – пишу.

Беседовала Лада Миллер

март 2016

Лада Миллер. Родилась в Новгороде, жила в Воркуте, училась в Саратове. После окончания Саратовского медицинского института уехала в Израиль, затем в Канаду. Живет в Монреале, работает врачом. Печаталась в нескольких сборниках и альманахах, в периодике в Сети. Книга cтихов «Голос твой» вышла в свет в 2015 году.

Подборка стихотворений А. Габриэля в "Этажах"