29 июня 2016 года в Париже умер поэт Леонид Ентин.

Леонид Ентин родился 1938 году в Днепропетровске, учился на факультете русского языка и литературы Ленинградского педагогического института.

С конца 1950-х годов входил в круг молодых неподцензурных авторов, был близок с Иосифом Бродским, Леонидом Аронзоном, Владимиром Эрлем.

В 1963 году вместе с Юрием Галецким, Иваном Стеблиным-Каменским и другими вошел в литературную группу «Верпа» Алексея Хвостенко, в 1966 году совместно с ним написал абсурдистскую пьесу «Ботва».

Публиковался в самиздате 1960-х — 1970-х годов. В 1977 году был арестован по сфабрикованному уголовному делу и приговорен к году тюрьмы.

В 1978 году эмигрировал из СССР, жил в Париже.

С читателями «Этажей» своими воспоминаниями о поэте поделились: Виталий Аронзон, Вадим Жук и Ирэна Орлова.

Известие об уходе из жизни Енота (Лёни Ентина) застало врасплох — помню его только молодым, таким, как на фотографии.

Говорил однажды с ним по телефону несколько лет назад, Филадельфия–Париж, когда готовил текст о Леониде Аронзоне для израильского альманаха о здесь- и там-издате, пытался что-то выяснить, надеясь на его память. Ентин тогда мне сказал, что хочет приехать в Америку, повидать Костю Кузьминского, и мы могли бы встретиться и вспомнить о молодости, о Лёне и Рите.

Не состоялось. И Кости уже нет.

Так Лёня Ентин и остался в памяти молодым, невысоким, худым, задумчивым и доброжелательным без экспрессии собеседником. Собственно, все наши встречи проходили у Лёни Аронзона, и моё впечатление, наверное, отличается от впечатления более близко знающих его друзей.

Наиболее часто я видел Енота, так его звали друзья, на Шпалерной (тогда Воинова) на квартире у Лёни, а там Лёня Аронзон чаще всего был главным у «ковра». Выпивали, философствовали, спорили, читали стихи. Многих нет из круга Аронзона в реальной жизни, но они в нём остались в памяти, как и Лёня Ентин-Енот.

Виталий (Талик — под этим именем меня знал Енот) Аронзон

Чёрный сердитый голубок принёс из Парижа весть. Лёнечка Ентин скончался.

Пока он жил в Ленинграде — виделся я с ним считанные разы. Небось, когда с Хвостом, тогда и с Лёней. Будучи в конце восьмидесятых в Париже счёл возможным нанести Еноту визит.

Он и встретил меня у метро в неблизком своём районе, кажется, у стадиона Стад де Франс. Встретил и повёл в буфет стадиона.

— Де кальва, — сказал Енот голосом хриплым и фирменным. Два кальвадоса.

И поднялись мы в его мастерскую.

В которой мне, болельщику интересные, лежали разрозненные подписки "Франс Футбол".

О чём говорить-то? О литературе. О стихах. Думаю, Енот, как многие из его поколения снисходительно отзывался о нобелиате ИБ.

Как-то обидно было. Что вдруг?

Енот занимался красивым переплётным делом.

У него и станок был. "Франс Футбол" был серьёзной халтурой. Лежали у него в работе и старые французские издания. И — здрасьте! — легендарная книжка "Наследник из Калькутты". Толстая, салатная. Из некой золотой библиотеки. У меня её в детстве зачитали. Авторы Штильмарк и Василевский. Там в предисловии написано: "долгими, мол, ночами... В геологоразведке..." ЗК был Штильмарк! И натурально "тискал рОман". А Василевский сбоку припёка. Прикурив "Житану" от моего загоревшегося взгляда, щедрый Енот книжку мне подарил. Её уже Ванины друзья зачитали.

Хорошо нам, дуракам, было! Внизу Париж. Внутри кальва.

Ещё в Париже мы увидались, когда Хвост, справлявший в эти дни свой полтинник, брал у Енота франки на бензин. Не хотелось Еноту пускать франчики в явно невозвратное плавание.

Пустил...

Навсегда для меня будут памятны — вкус Кальвадоса, маленький Енот — настоящий хозяин жизни, курящие в небольшом отдалении Ремарк и Хемингуэй, точно в таких же куртках.

— Де кальва...

Вадим Жук

Вчера пришло сообщение, что в Париже умер Лёня Ентин. Мне написали, что он долго и мучительно болел и, близкие говорят, что смерть была для него освобождением.

Я помню Леню, страшно сказать, с 1960-го года. Маленький, едкий, невероятно умный и проницательный. Он втихаря писал стихи, никому их не показывал, хорошо пел, любил джаз и научил нас хлопать на 2-ю и четвертую долю вместо первой, был незаменим в нашей, как теперь говорят, тусовке.

Однажды я дала ему публичную пощечину, узнав, что он распространяет обо мне жуткие сплетни. Он не удивился. Объяснил: "Я прихожу в гости, пью чай, надо же мне это как-то отработать!"

Прости меня, дорогой Лёня и прощай! Я знаю, что в Париже ты сделал все, чтобы не умереть в нищете и одиночестве. Женился, овладел переплетной профессией, завязал с наркотиками. Молодец!

Прощай, дорогой Лёня и прости меня, глупую!

Пусть живут твои стихи и светла будет память о тебе!

Ирэна Орлова

Из неоконченного романа Алексея Хвостенко (Хвоста) "Максим"

В Венеции я бывал много раз. Впервые же я оказался там в самом конце 1977 года. Меня пригласили с концертом на биеннале. В Париже мне дали переводчицу, и мы отправились. На венецианском вокзале нас встретила прелестная барышня, которая и отвезла нас в гостиницу, где мы должны были ночевать. По дороге она нам показывала маленькие афишки с моим именем, и тут же рядом были развешаны афишки с именем Иосифа Бродского. Мне было очень приятно, что наши имена оказались рядом. Барышня-гид привезла нас в гостиницу. Названия ее я не помню. Я расположился в своей комнате и выглянул в окно. Окно выходило на канал, и первое, что я увидел, был Иосиф, шагающий ко входу в гостиницу.

— Иосиф! — закричал я, чтобы он заметил меня. Он поднял вверх голову и, узнав меня, жестом показал, чтобы я спускался вниз. Через минуту я уже был в ресторане отеля и обнимал Бродского. Мы не виделись к этому времени лет семь-восемь, и нам было много о чем поговорить. Я сказал Осе, что в Венецию приехал нам навстречу Енот, и мы договорились вечером встретиться. До вечера было еще далеко, Иосиф умчался по своим делам, а я пошел разыскивать Енота. Искать мне его не пришлось. Он появился сам в компании Юры Николаева. У каждого в кармане было по бутылке, и мы отправились слоняться по городу, подогревая себя испанским коньяком “Фундадором”. Позже к нам присоединился Бродский, и вечер мы провели в маленькой траттории, показанной нам поэтом. Блуждая в темноте по каналам, мы вдруг потеряли Енота, и только всплеск выдал его падение в зловонную воду. Вытащить его на ступени оказалось делом не таким уж и легким. К тому же он оказался весь опутан какими-то водорослями и прочей дрянью, наполнявшей венецианские каналы.

Остаток вечера мы провели у меня в номере. Пришлось захватить еще бутылок, чтобы согреть незадачливого Енота. Прорезиненная часть его одежды оказалась совсем непригодной для носки, и только меховая поддевка была еще на что-то похожа. Он так и проходил в этой штуке несколько дней, пока ему не принесли из прачечной восстановленный верх.

В тот же злополучный вечер, когда Енот свалился в канал, мы изрядно поднабрались и горланили песни на всю гостиницу. На шум к нам постучали двое симпатичных русских. После взаимных приветствий оказалось, что к нам пожаловал Андрей Донатович Синявский с супругой Марьей Васильевной Розановой. Эта встреча явилась началом нашей многолетней дружбы, но об этом я напишу позже.