Виктор Иосифович Славкин (1935 — 2014), один из представителей литературного поколения шестидесятников, начинал свой литературный путь с юмористических рассказов. С 1967 по 1984 год он работал редактор отдела сатиры и юмора в журнале «Юность». На этом месте в разные годы оказывались также его друзья и коллеги Марк Розовский, Аркадий Арканов, Григорий Горин. Материалы, публиковавшиеся в «Пылесосе», так назывался в то время этот отдел «Юности», буквально расходились на цитаты.

В середине шестидесятых годов Виктором Славкиным написаны первые пьесы, одна из них, «Плохая квартира», поставленная Марком Розовским на сцене театра-студии МГУ «Наш дом», получила популярность и шла потом во многих студенческих театрах страны. Но настоящий успех пришел к Виктору Славкину позже, с постановкой Анатолием Васильевым в Московском театре имени К.С. Станиславского его пьесы «Взрослая дочь молодого человека» (1979), а затем в связи с пьесой «Серсо» в Театре на Таганке (1985), также поставленной Анатолием Васильевым. В середине 90-х Виктор Славкин стал одним из создателей и ведущим телепередачи «Старая квартира». В эти же годы вышла его книга «Памятник неизвестному стиляге», посвященная его литературному поколению.

Кроме того, Виктор Славкин в течение десятилетий вел уникальный дневник, в котором фиксировал свои встречи и разговоры как с ровесниками по поколению, так и с другими коллегами по литературному поприщу. Дневник этот с дружеским тщанием разобрал и исследовал Марк Розовский, результатом этой колоссальной работы, которую частично разделил с ним писатель Владимир Вестерман, станет в ближайшее время выходящая в свет (издательство "Зебра E" и "Галактика") посмертная книга Виктора Славкина «Разноцветные тетради «Записи на обратной стороне жизни».

В предисловии к книге Марк Розовский так охарактеризовал ее:

«Дневники Славкина не назовешь мемуарной прозой, но из этих отрывков и обрывков встает огромная панорама вывернутой наизнанку новейшей, но уже ставшей во многом забываемой и забытой истории. Из разноцветных случайных камушков складывается драгоценная мозаика. Оказывается, из сора жизни растут не только стихи, но и блестящие наблюдения, точные, часто нелицеприятные оценки, убийственные характеристики…».

В архиве покойного друга Розовским были обнаружены и дневниковые записи о Василии Аксенове, с которым Виктора Славкина связывали многолетние дружеские отношения. Часть этих записей публикуется сегодня в журнале «ЭТАЖИ».

Записи, интересные своей непредвзятостью и искренностью, окрашены в дружеские тона. Славкин, в частности, сопереживает Аксенову, когда тот находится в эмиграции. Правда, немного преувеличивает «безвестность» друга в Америке и его подавленность этим обстоятельством. Ему не была известна переписка Василия и Майи Аксеновых с Беллой Ахмадулиной и Борисом Мессерером, в которой Аксенов предстает уверенным в себе и вполне удовлетворенным своей жизнью. Конечно, той популярности на родине, которую Эллендея Проффер в своей недавней книге о Бродском сравнила с популярностью Дос Пассоса или Сэлинджера в Америке, у Аксенова в эмиграции не было. Но, во-первых, на Западе любой писатель не столь публичная фигура, как это было принято в Советском Союзе, а во-вторых, Аксенов и в Америке, и в Европе был достаточно известен. Он регулярно печатался в самых престижных американских издательствах, у него были поклонники в разных кругах американского общества; он дружил с популярнейшими американскими журналистами и даже посол в Москве Джек Мэтлок был его другом. В Париже, в театре Шайо,  в 1984 году с огромным успехом прошла постановка его пьесы «Цапля», вызвавшая хвалебные отклики в печати.

Но и в записях, касающихся эмиграции, Аксенов предстает дорогим и близким для Славкина другом. Публикация этих записей в год 85-летия со дня рождения Василия Аксенова представляется весьма уместной.

                                                                       Виктор Есипов, Владимир Вестерман

            Фрагменты «Записей на обратной стороне жизни»

12.III-71

На планерке Преображенский кричал: «Что это за фотография Аксенова! Дегенерат какой-то! Он, видите ли, настаивал на этой фотографии. Это значит — завтра к нам придут с длинными волосам, и мы будем его так и давать в журнал?»

20.I.79

Хоронили Сергея Николаевича Преображенского. В больнице над гробом Леопольд говорил речь. В это время вошел Вася. Леопольд говорил: «Благодаря Сергею Николаевичу в «Юности» напечатались и впоследствии стали известными писателями прозаики: Амлинский, Борис Васильев, Приставкин…» Впервые в этом списке не был назван Аксенов. Накануне было сообщение о «Метрополе».

12.5.79

«Все мы вышли из джинсов Аксенова».

26.VI.80

Вчера был у Васи. Прощался.

Он получил разрешение. «А что, если организовать журнал «Стиляга». Все журналы серьезные, а этот будет такой… секс, сплетни и, конечно, серьез тоже».

«Хорошее название — Один американец… с воскресным приложением …Засунул в жопу палец».

«Американцы не будут показывать Олимпиаду. Но мы можем поехать в Стокгольм. Там вообще можно посмотреть Таллиннское телевидение». Гриша (Горин, ред): «Ну, разве только для этого поехать в Стокгольм».

Майя (Овчинникова, вторая жена, ред): «Я мечтаю приехать в Париж, купить греческие босоножки и широкое платье».

Вася: «Она этим платьем задурила мне голову».

Вася: «Я там телевизор буду смотреть. Я спорт смотреть буду».

В это время по телевизору была передача о Тухманове и выступал Рождественский.

Гриша: «Исторический кадр. Смотри — раньше они были вместе, теперь друг против друга».

«Не будем прощаться».

«Приезжай в Портсмут».

Вот так происходит прощание.

20.III.81

Евтушенко: «Я сейчас в начале новой холодной войны еду на вечер американского поэта. Знаешь, старик, когда я вчера слушал по их радио, как разбирали Гладилин и Аксенов роман Айтматова, я не мог слушать, я выключил радио. Выключил, старик! Понимаешь?».

18.X.81

Во Владивостоке, наблюдая 150 советских писателей, я открыл причину деградации образа писателя. В литературном мире нарушены законы экологии. Большие звери, «хищники» (в переносном смысле) исчезли. Их извели, как волков. А мелкое зверье, шелишперы, получили возможность разгуливать и выдавать себя за крупную рыбу. А «щуки» — кто умер (Трифонов), кто уехал (Аксенов). Нарушены законы нормальной литературной среды.

20.III.88

Раньше Васе мешала (в официальном смысле) диссидентская репутация мамы. Теперь изданию книги «Крутой маршрут» (если до этого дойдет) будет мешать диссидентская репутация Васи.

16.III.89

Вчера в клубе МЭИ состоялся творческий вечер Василия Аксенова. Окуджава, Попов, Сапгир… Накануне позвонил Витя Веселовский: «Говорят, Васька приехал?» Всех смутили слова «Творческий вечер».

21 ноября 1989

Из Дубулт на два дня летал в Москву на встречу с Васей. Думал полететь 25-го, но когда позвонил Нине (жена В. Славкина, ред), и она рассказала мне о встрече в «Юности», я рванул на такси и выехал в Москву (допив перед этим шведскую водку). И вот прием у посла. Полно знакомых. И вот — Вася. Обнимаемся. Василий мало изменился. Чуть посолиднел, но не телом, а обликом. Черный костюм, скромный галстук при белой рубашке. Конструкция лица та же. Садимся в зал. Вася читает лекцию о русском писателе в Америке. Рассказывал о месте писателя в американском обществе, о трудностях книгоиздания, о проблемах языка… Сравнивал существование в двух языковых средах с ситуацией амфибии: и легкие, и жабры. Много говорил о комплексе идентификации (crisis identification). Он и роман новый собирается писать на эту тему — «Вставай, Стэн!». Мне показалось, что это комплекс самого Васи. Здесь он был король. Там надо объяснять, кто ты. Про знаменитых писателей сказал: «Они привыкли, что им надо навязываться», как я понимаю, доставать их. Я представляю, как это Васю уязвляет. «Кто преподает, дает интервью, перезванивается с друзьями, ведет светскую жизнь, — у того проблема не одиночества, а как выкроить свободное время. Кто свое одиночество лелеет — тот получает его сполна». Говорил Василий долго, но видно, хотелось сказать, да и опыт богатый. Кто-то в кулуарах: «Вася давно тут не был, он забыл, что мы все это знаем». Я не согласен, мне было очень интересно слушать, потому что это из первых рук, обеспечено опытом близкого человека. После лекции я подошел к Васе: «Скажи, а изменилось твое отношение к джазу?» — «Да. Изменилось. Очень!» Я подумал, что теперь эта музыка стала его местной музыкой, потеряла свою тайну, символ. Может быть. Правда, ответил он мне, несколько меня уязвив: «Знаешь, я сейчас все больше на классике торчу». Обидно за джаз. Хотя слово «торчу» обнадеживает. Заметил какую-то заторможенность в нем, неадекватность в разговоре. То ли напряжение, то ли он еще под действием каких-то лекарств. Нину видел вчера и, обнимая, сказал: «О, Ниночка, совсем не изменилась!». Я думаю, за счет мелькания лиц. Юрка (Зерчанинов, ред) сидел в первом ряду и засыпал. Все-таки он больной. Как только начинается выступление, кино, театр — он засыпает. Миша Рощин с палочкой, но я ожидал худшего. Как всегда, ушли последними с Ерофеевым. Кэгэбэшники: «Ну, эти всегда уходят последними…»

Назавтра — вечер в Архитектора Доме. У входа толпа, но без перебора. Собрались в комнатке раскидать выступления. Витя (Ерофеев, ред) и Женя (Попов, ред) всех распределили, и тут обиженный Эдлис: «А я?..» Вася читал из «Скажи «изюм» со стихами. Представляю, как внутри дергался Вознесенский. Он прочел стихи на 40-летие Васи. Я рассказал байку про «20 лет понадобилось…» Гербер от «Юности». Я между двумя огнями в своем двоежопном стиле. Когда выступал Эдлис, Алла делала мне знаки, и я ей отвечал. Когда же она стояла у микрофона, Эдлис мне: «А эта причем? Чего она выскочила?».

Вася хорошо отвечал на записки. Вчерашняя скованность прошла. Потом, когда выпивали, я сказал, что он хорошо чувствует жанр. Вчера была профессорская лекция, а сегодня жанр дружеского пиздежа. Вася: «Опыт — я этим пиздежом деньги в Америке зарабатывал». Вокруг Васи вился Кипа. Он все-таки проник на международный рынок. Какие у меня впечатления о Васе. О нем — хорошие. Хуже о его положении в США. Все-таки, он там не чувствует себя идентифицированным, а тем более знаменитым. А он к этому привык. И эта потеря внутреннего имиджа чувствуется. Но здесь его самоощущение должно подняться — после вечера десятки молодых людей несли к нему на подпись кипы его книг, как изданные здесь, так и там. Сучье время, сучья власть — и здесь плохо, и там… Что делать?

На следующие заключительные три «аксеновских дня» выехал в Москву. 25-го «Затоваренная бочкотара». В зале ё*аный бомонд. Спектакль идет хорошо, особенно второй акт. Вася сидит с Мэтлоком, смеется. Ядовитое замечание Зои (Богуславской, ред): «Антракт дает возможность многим уйти». После финала Вася встает, но его зовут на сцену, он выходит и с разбегу — падает в кучу, обозначающую бочкотару.

Ребята хватают его и начинают качать. Выходит Табаков, трогательно говорит, прижимая руку Аксенова к своей щеке: «Вася-карася…» Идем в фойе. Ребята выносят столы с уже стоящими на них водкой и закуской. В публике Окуджава, Искандер, Битов, Вознесенский — шестидесятники! Олег все время произносит тосты: «Ребята, запомните этот вечер, вы не увидите стольких хороших людей вместе, вы будете рассказывать об этом…» Я шутил с молодыми актерами: «Табаков похож на старого большевика — «я Ленина видел, мы с Котовским… Скоро его начнут прерывать — «папаша, надоело!» Один актер сказал: «Он дождется…» С Булатом говорил на эту тему. Пронзительный вечер. Я написал Васе на афише: «Вася! Это — счастье!»

На другой день — «Современник» «Крутой маршрут». Опять Вася, Мэтлок… Эдлис. Спектакль довольно примитивный. Рассказ в картинках. Но действует сам предмет. Под аплодисменты Вася поднимается на сцену с Алешей (сын Аксенова, ред). Он папиной походкой гребет на сцену. Вася держит растопыренные два пальца — победа! Потом на сцене стол с вкусными пирогами. Дядя произносит президентский тост. Капустник. Галя Соколова: «Ты, Вася, вышел из гоголевской шинели, и мы хотим сказать: «Бери шинель…» Пускают заключительную песенку и музыку из «Всегда в продаже». Толмачева вызывает Васю, Вася мило твистует. Удивили меня шестидесятники в лице Эдлиса. Я был уверен, что он поедет Васю провожать, думаю, возьмет меня в машину. Нет, он не едет — рано вставать, дорога скользкая, да и вообще, зачем — одна минута, и он за барьером.

Растрогал меня один эпизод. Автографы у Васи брали лавиной. И вот под конец к нему подходит толстая неуклюжая девушка: «Василий Павлович, дайте мне автограф, я надзирательницу играла». Вообще, Вася к концу своего пребывания сильно размяк. Он так и сказал в своей речи: «Я уже не тот человек, который приехал в Москву десять дней назад. И неизвестно, как теперь будет складываться моя жизнь…»

Хочется послать ему в дорогу телеграмму: «Вася, не сделай глупость». В аэропорту, рассказывал Каменькович, Вася был мрачен, вокруг него вился Поженян: «Я договорился с Карповым…» Вася отмахивался: «Да иди ты со своим Карповым!» Я думаю, что Васю в Вашингтоне ждет депрессия — он опять будет не идентифицирован.

 «Вы обсуждаете здесь состояние русского народа. Я зачитаю два документа. Я получил приглашение от Чрезвычайного и Полномочного посла США, вернее, от госпожи Мэтлок: просит пожаловать на прием-беседу с Василием Аксеновым в пятницу, 17 ноября в 18.30. И дальше целый проспект о том, кто такой Василий Аксенов. И занимается этим ни больше ни меньше как посольство великой державы. Так что же говорить про нас с вами, грешных,  если Василий Аксенов, этот матюкальщик и сквернослов, который публично матерится по радио, будет вести семинар в посольстве США?»

Василий Белов. Из выступления на VI пленуме СП РСФСР.

Вася читал по «Свободе» свои впечатления о поездке в Москву и Казань. Говоря о встрече в Шереметьево — микрофон, камеры, интервью, он сказал горькую фразу: «За время жизни на Западе я уже забыл, что я супер стар».

 8.XII.90

Когда я ехал в Америку, я задумывался о ночевке. Конечно, друзей много. Но сейчас проситься переночевать трудно — такой конвейер у каждого! Я придумал такую формулу: «Конечно, я имею право переночевать у Аксенова больше, чем кто-либо другой, но тот у него уже ночевал».

31.12.90

Без десяти двенадцать выступил Горбачев с поздравлением советскому народу. Сбоку в кадре висела красная материя. Я спросил: «Это флаг или портьера?».

Перед этим смотрел с Поженяном телевизор. Я спросил его про Васю. Тот стал его поливать: «Мне его жалко — он или находится на пороге главной книги, или не знает, что ему писать… Все, что он написал — пустое. Смешки. Вася — обидчик. Он обидел всех и рассорился со всеми. Равнодушный, думает только о себе.  Ничего не понимает ни в своем «Ожоге», ни в «Острове Крым». При этом — «я его самый близкий друг». Ближе у него никого нет: ни по бабам, ни по родителям, ни по литературе, ни по жизни…» И рассказал, как, когда они закончили своего Горпожакса, они обнялись на «Грузии», вышли на берег, светила луна, и Вася встал в такой хороший ракурс, и я закатал ему в лоб, так что он упал. За все! За все обиды!..» Лучшие друзья: он и Эдлис называют Васю. Эдлис: «Вася мудак, не организовал мне лекции в американских университетах».

Как и год назад, еду на встречу с Василием в Москве. Он, конечно, может не написать мне рекомендацию в Kennan Institute, но я за это мудаком его считать не буду.

12.I.91

Так вот — написал! В Москве провел два прекрасных дня с Васей. 4.I. был вечер в ЦДЛ. Вася прочитал три инкорнации из «Московской саги». Хорошо говорил потом: «Меня стал раздражать мой образ жизни. Не то, чтобы мой русский стал хуже, меня беспокоит, а то, что мой английский становится лучше. Я хочу каникулярное время, которого у меня много, проводить здесь». Я подарил ему, наконец, кассету со «Сменой столиц». Публично. Сначала я написал в книге — потом совершил то, о чем написал.

Между прочим, сюжет! Чтобы не отступать от реализма, писатель задним числом совершает то, что он уже описал. На следующий день был день рожденья у Попова Жени, был Вася, Андрей. Так мило посидели. Битов рассказал, что Рейн, когда Бродский получил Нобелевскую премию, так определил основное качество гения — толковость. Пришел Вознесенский с Зоей. Я тут же прочитал ему Бахчаняна:

Шимон Перес

                         И русская тройка —

Перестройка идет, перес-тройка!

Андрей: «Так это же я придумал. Когда произносил тост за Переса дэ Куэльяра». Я сказал, что мы свою перестройку назвали в его честь. Вчера, когда выходили после многолюдного застолья, столкнулись с компанией Бондаренко, Мирнев. Те пытались толковать с Ерофеевым и Поповым: «А как же Россия?». Женя говорил только одно, что можно объединяться на ненависти к коммунистам. «А Россия?» — нудили те. Бондаренко  оттянул Ерофеева в сторону: «Я сейчас еду в Ленинград. Витя, проводи меня на вокзал». А кто-то из них говорил: «Я люблю тебя за твой искрометный талант». Вязались в друзья. Комическая сцена. Жаль, что я по пьянке не все запомнил. Вася: «Ты знаешь, это какой-то ужас: я с утра не могу штаны натянуть — начинаются звонки. В прошлом году я жил у Мэтлока, я был вне досягаемости, а теперь в «Минске» сплошные звонки». Я: «Вася, в Вашингтоне отдохнешь». Когда я был там у него — в вечер раздавались один-два звонка. И то Майе…

Журнал «Аврора» № 1, 91.

Наташа Шарымова: «И последнее, о чем хочу спросить вас: считаете ли вы, что с вами произошли тут какие-либо сугубо психологические перемены?»

Аксенов: «Я бы сказал, что у меня появилось некое чувство разочарования. Я не могу даже сказать сразу — в чем именно разочарование. Может быть, уже просто — возраст разочарований.  Мне кажется, что я отчасти разочаровался в товариществе, в ощущении принадлежности к некой плеяде — да и сама эта плеяда — все это невозвратимо. Это твое прошлое — и все. Это — размыто…»

На вечере Аксенова в Доме Архитектора Вася говорил, что никому ничего не хочет припоминать и готов простить. Правда, хотелось бы найти этого человека. Попов: «Найти — и простить!» Сюжет. Предпринять розыски с помощью детективов. И вот нашел, загнал в угол и… простил! «Чего ж ты меня искал, я гонялся по стране, скрывался, зачем искал?» — «Простить. Я хочу тебе сказать, я тебя прощаю». — «И все?» — «И все». — «Ну, так я пошел?» — «Иди».

Хорошая догадка Аксенова. Относительно успеха нашей чернухи на Западе.

23.VIII.92

На шестидесятилетии у Аксенова (20.VIII) Гриша Горин и Кваша заговорщицки говорили о том, что не пошли на митинг к Белому Дому. Я: «Гриша, ты же защищал Белый Дом…» — «Я был там всего один день, а Кваша все три». Кваша: «Они мне позвонили, я сказал — приду на митинг, если буду в Москве». И не ушел с юбилея.  А Дементьев бегал на митинг. Ему надо с российскими властями быть в контакте.

Вася был в двух рубашках. Внизу ковбойка, сверху белая. Мы спрашивали, может, это имитация. Нет, действительно, две рубашки. «Скоро и Витька так будет носить, вот посмотрите», — смеялся Вася. Мы-то думали, что это имитация, а оказалась иллюзия иллюзии, или иллюзия имитации.

13.I.93

Приехал Вася. Мы повели его сразу на вручение Овенов, потом назавтра был банкет по случаю премий «Триумф» (на который он, собственно, и приехал). Столы ломились. Вася сказал, что в эмигрантской прессе на Западе нагнетают чернуху, впечатление, что на улицах Москвы валяются трупы, а тут такая сладкая жизнь. Я: «Вася, когда приедешь, не рассказывай там, в Америке, об этом. Говори, голод. А то они перестанут нам помогать».

У него же на лацкане была какая-то большая пластмассовая брошка «Попова»!.. Я спросил: «Вася, как это понимать?» —  Он посмотрел на меня: «Украшение, е*ёна мать». И еще. Сидели в ЦДЛ. Как раньше. Элем Климов, Эдлис… Подсел пьяненький Паша Китаев. А Вася рассказывал что-то: «Как у меня в моей трилогии…» Паша (издевательски): «У меня в трилогии!». Вася обернулся к нему и якобы строго: «А что ты думал, е*ёна мать…» Мол — да, трилогия! А х*йли. У всех трилогия, и у меня.

В Старый Новый год мы собрались у Мессерера в мастерской. Компания хорошая: Вася, Володя Войнович, Женя Попов, художник Красный, Ефремов… Ефремов вел себя как-то неестественно, испытывал какой-то комплекс в присутствии Васи и Володи. Привыкший царить в любой компании, он тут как бы внутри себя сомневался в своем праве и ждал непристойностей. Впадал в фамильярный тон. «Вася, надо встретиться, поговорить, есть идеи… Володя, надо встретиться… Ребята, все рухнуло. Время смуты. Я об этом буду делать Годунова. Надо возвращаться». На что Войнович отвечал: «По мне, так любая смута лучше коммунистов». А Вася подначивал: «Член культурной комиссии ЦК КПСС». В общем, я шептал Нине: «Будет драка». В конце, когда и Вася, и Володя ушли, Ефремов, напившись, жалостливо говорил: «Они меня описали. Володя нет, но Вася и Максимов». Когда на Васиных проводах мы вспомнили этот вечер, Вася сказал: «Когда было письмо десяти (уже при Горбачеве), Олег отработал всю компанию против нас. Мудак!».

На этих проводах я говорил по пьянке Аксенову: «Вася, до лета мы продержимся, а там —  приезжай». Вася, показав глазами на Рейна: «Уведи этого человека». Все-таки годы эмиграции не делают человека добрее… Особенно обидно, что в какой-то степени это касается Василия. В минимальной, но…Приехал Вася. И Володя Максимов. Вася о Максимове: «Тяжелый случай… Такая ненависть, весь трясется. И Буковский. Зиновьев, так тот просто сошел с ума. Я был с ними на конференции. Буковский: «Не поеду больше в Россию. Они опять выбрали себе коммунистов и кагэбэшников». Обиделся, и он, и другие, что не пригласили на власть. Что в России приняли закон о том, что президентом может быть тот, кто жил в ней последние пятнадцать лет. Буковский говорил: «Я, конечно, не претендую на пост президента…» Сам Вася довольно элегичен, на вопрос — что делает? — сказал: так, кропаю что-то понемногу…  Может быть, прошла эйфория, и меньшая суета вокруг эмигрантов… Может быть, стали скучнее приезды?..

14.VIII.93

В среду возил Эдлиса и Васю в Переделкино. Встретил там Липкина, Лиснянскую, Сарнова, Борина…  Лиходеев сидел в своем номере, заваленном его книгой «Русское богатство». Вася: «Ах, чего же я их не сфотографировал — компанию». Американец! Шли мы по аллейке, и мы с Эдлисом говорили о том, с чего живут писатели. Я: «Вот с чего сейчас живет Шкляревский?» Вдруг Вася взорвался: «Мне противно слушать, я слушаю вас, и мне противно — о чем вы говорите!..» Я: «Ведь интересно, как живет сейчас утонувшая писательская Атлантида». Но смутился — я. Потом поехали в Москву, в ЦДЛ и встретили там компанию во главе с Мессерером — Ефремов, Гельман… Вася не хотел подсаживаться. Мессерер (уже сильно под газом): «Нет, так не получится!» Подсели. Вялые официанты. Боря: «Ну, можно немножко внимания и любви?» Они не реагируют: «Вы сделали заказ, ждите». Ситуация изменилась. За столом сидят сплошь знаменитости: Аксенов, Ефремов, Гельман — и никакой реакции. Эти официанты ориентированы уже на других людей. Лицо Ефремова не работает. Эти ребята смотрят другое кино. Но даже если им объяснить, кто такой Ефремов — все равно не произведет впечатление. Кризис жанра. Боря стал жаловаться, что Мальгин написал про него статью «Король богемы», где «ничего обидного нет, но тем не менее…» Пишет, что Боря всеядный, дружит со всеми и справа и слева. Целуется с Бородиным, здоровается с Лимоновым… Я объяснил, что Мальгин борется с шестидесятничеством. Ефремов: «А знаете, почему они нас не любят? Потому что они сами говно». Гельман: «Интервью с Егором Яковлевым — это мерзость и подлость». И Боря: «Нет, ничего обидного в его статье нет, но Белла лишний раз скажет, что я говно». Подсел Баташев, подарил нам с Васей «Огонек» с его материалами про джаз. Коллекционный вечер.

Уехал Вася. Перед отъездом мы с Ниной заходили к нему. Уезжает с двойственным чувством: иногда кажется, что хочется жить здесь, а иногда нет. «Эту бы Москву да перенести в ту Америку… Много появилось неприятного в Москве. Например, исчез совершенно тип студента. Вот такого парня, который учится, много знает, турист, альпинист»… Я: «Даже если сейчас он такой, он косит под крутого»  — «не модно». Вася: «Из правительства вымывается тип интеллигента, остаются хряки. Был Гайдар — великий реформатор, если бы не он — ничего бы не было. Заменили хряком. Шумейко — хряк. Москва стала каким-то Островом Крымом, кругом совок, а в Москве все-таки полно западных магазинов…»  Не без наива западного туриста. Уехал до декабря, до «Триумфа». Рассказывал, что в Америке какая-то русская жена богатого фермера учредила премию Ахмадулиной, имени ее, вручаемую американским поэтам. Я: «Лучше бы каждый год премия имени Ахмадулиной присуждалась самой Ахмадулиной».

10.I.94

Опять приехал Вася и опять в самый поток праздников: Новый Год у Беллы (правда, он не пришел), потом «Овен» (чуть зашел) и «Триумф». А после — у Беллы пир шестидесятников: Иоселиани, Панфилов, Чурикова, Мессерер, Плотников, Вася и т.д.

10.V.95

И опять приехал Вася. Эдлис рассказывал, что читал интервью в «Известиях». Вася сказал там, что едет с неохотой, что не хотел бы после пенсии жить в России, а где-нибудь в Европе. Правда, Эдлиса надо проверять. Но у Беллы, где мы вчера встречались, Вася сказал, что «девочки» рассматривают вариант с продажей квартиры. Я: «Ты же хотел тут проводить время?». Вася: «Но время можно проводить и в маленькой квартире».  Я сказал ему, что мне понравилась «Сага». Вася: «Да, некоторым нравится». Хорошая фраза про Валю Никулина, который по сравнению с прошлым Васиным приездом приободрился: «Быстрый на ногу старичок». Может быть, я мнителен, но что-то в его отношении изменилось. Большинство времени он проводил с Поповым. Потом с ним и с Мессерером куда-то они собирались, и я оказался за бортом. Но может быть мне все это показалось. Да и к тому же Вася сказал, что утомлен «вниманием к себе». Понятно.

24.V.96

И снова приехал Вася. Собрались у Попова. Вася привез его сыну, Васе Попову, «Полароид» как крестный. «У меня в детстве не было мишки и мячика. Мне бы тогда такого крестного… Да я и сейчас бы не отказался…» Вася щелкал что ни попади. Женя нервничал, что тратятся пленки. Со своего четвертого этажа спустились Белла и Боря. И вдруг Боря и Попов схлестнулись. Боря, не уговорив Беллу пить «Хванчкару», налил ей полрюмки водки. А вторую налил ей Попов. Боря вспылил: «Разбирайся с своей женой, а я буду разбираться с своей». И что-то сказанул матом, Женя сделал ему замечание. Боря стал на него кричать. Остановить его было невозможно. Вася: «Оба правы». А когда они, угомонившись, опять стали спорить по-новому, я сказал: «Оба не правы». Бэлла ушла, потом Вася сходил за ней, и она пришла снова, на этот раз в черной блузке. Боря: «Я завожусь только на дракошу».  Вася: «Я тебя понимаю, как никто другой» (печально сказал). Вообще, все печально. Бывшие блестящие гуляки, плейбои и красотки дребезжат. Жизнь накрыла… Боря, когда мы, проводив Васю до метро, гуляли по ночному двору: «Жаль, что при Васе, что Вася все видел, он может подумать…»

30 марта 97

Где-то в середине декабря позвонил Вася из Америки. И стал расспрашивать меня про «Старую квартиру». Я удивился. А еще больше, когда он стал хвалить: «Я видел тут пару передач, мне понравилось». А накануне я прочел в «Московских новостях» его статью под названием «Ностальгия или шизофрения». И, откровенно говоря, ожидал, что Вася при встрече попеняет мне за «Старую квартиру» — он даже к ностальгии по шестидесятым относится иронически. Я: «Вася, после твоей статьи я ожидал от тебя выговор». Вася: «Нет, я статью писал совершенно о другом». И тут он меня совсем огорошивает — хочет выдвинуть ее на «Триумф». Правда, говорит, что думал, что я один автор. Я рассказал про Малкина, и он записал на двоих. Я всячески отговаривал его номинировать телепередачу — из этого ничего не получится, да мы и не дотягиваем до «триумфаторов». А на встрече Нового года 29 дек. я получил подтверждение, что Вася это сделал  — Зоя выговаривала мне, почему мы отшиваем Гурвича от успеха «Старой квартиры». Я говорил, что это не так. Зоя: «Есть письменное подтверждение». И я понял, что это Васина номинация.

Подготовка публикации и предисловие Виктора Есипова и Владимира Вестермана.

Виктор Иосифович Славкин (1935, Москва – 2014, Москва) – российский драматург. Наиболее известен как автор пьес: «Взрослая дочь молодого человека» (1979) и «Серсо»(1985). Автор и ведущий телепрограммы «Старая квартира» на РТР, лауреат премии Тэффи-98 за лучшую режиссуру.