литературно-художественный журнал «ЭТАЖИ»

[email protected]

Анна Гедымин

Вера в счастье

22.11.2023
Вход через соц сети:
17.03.20114 873
Автор: Ирина Терра Категория: интервью

Игорь Джерри Курас: «Мы всегда рисуем прутья своей клетки»



Сегодня я беседую с Игорем Джерри Курасом — поэтом и прозаиком, стихи которого обладают уникальной музыкальной выразительностью. Игорь родился в Лениграде, с 1993 года живет в Новой Англии недалеко от Бостона (США) — города «неописуемой красоты, где мосты повисли над водами, всадник застыл на коне, корабль — предвестник революции стоит у причала». 

 

Игорь, давайте поговорим о творчестве как об уникальном духовном процессе, происходящем только с человеком. Я хочу понять, насколько вам необходим сам процесс творения, и насколько важен полученный результат. Может ли поэт «зажигать звезды», если не чувствует, что это еще кому-нибудь нужно?

   

Сам процесс творчества — это, на мой взгляд, такая странная реакция на давление окружающего мира. Защитная реакция. Она чем-то похожая на то, как моллюск создаёт жемчужину, чтобы ослабить боль от попавшей в ракушку песчинки. Мы создаём вокруг себя воображаемый мир, которой позволяет нам легче воспринимать агрессию «реального» мира.

Процесс, в какие-то моменты, похож на эпилепсию! Что-то бормочется, выплёскивается наружу, пытается сложиться в какие-то формы, кипит, искрится, движется — потом застывает. Работает всё: и сознательное, и бессознательное, и подсознательное — «И опыт, сын ошибок трудных, И гений, парадоксов друг». Потом что-то шлифуется, добавляется — убирается, портится — улучшается. «И увидел, что это хорошо»…

Это наш мир (сделанный нами для нас самих), поэтому мы, вроде бы, не несём «ответственности» за то, каким он был создан («Мы его нарисовали, только и всего!»). Научившись рисовать, мы всегда рисуем прутья своей клетки. И это только наше дело, насколько «ровно» эти прутья рисуются.

Однажды Моцарта спросили, почему в его «Пражской» симфонии всего три части (а не четыре, как должно быть в симфонии). «Просто я сказал в трёх частях всё, что хотел сказать в четырёх» — ответил композитор. И это замечательно! Так и должно быть! Но тут же появляется «прохожий», который дёргает Моцарта «за край одежды» и требует «недостающей» четвёртой части!

И вот тут уже начинается второе событие — встреча произведения с читателем.

Здесь важно, чтобы «вырос он отважным» — «просто нарисовать» уже мало. Нужно нарисовать так, чтобы твои личные переживания откликнулись похожими чувствами другого (незнакомого!) человека. И (в идеальнейшем случае) вызвали и у него похожую «эпилепсию».

Тут ещё немного торжества над всесильным временем. Смотрите: какой-то древний человек провёл линию на песке и не нашёл её на следующий день. Тогда он провёл линию острым камнем на поверхности скалы — и линия осталась и завтра, и когда выпал снег, и когда снег растаял. Когда же человек, сделавший эту царапину на скале, умер — другой человек заметил странную вещь: линия осталась! Тогда он тоже нарисовал линию, добавил к ней ещё несколько — и получилась охота на мамонтов…

Настоящий творец счастлив трижды. Сначала когда создаёт свой мир. Потом — когда видит, что «это хорошо». И наконец, когда понимает, что и другие увидят, что это «хорошо» — это «хорошо» имеет шанс пережить его самого …

Постигнув это, ответить на вопрос Маяковского оказывается просто. Звёзды зажигают потому, что это нужно, как минимум, двум: тому, кто их зажигает — и тому, кто, поняв истинный смысл зажигания звёзд, «называет эти плевочки жемчужиной».

 

У вас несомненно есть свой собственный стиль, свой голос. Ваши стихи можно узнать из сотни других по музыкальности подобранных слов и необычным ярким образам. Какие у вас отношения с музыкой?

 
Музыка для меня не просто важна — она мне необходима. Без неё я был бы совсем другим человеком — значительно менее счастливым (или более несчастным, если смотреть на стакан, наполненный водой до половины, под таким вот углом). Сразу же хочу оговориться, что я дилетант: слушатель, «потребитель», но не музыкант. В детстве я неплохо играл на скрипке, в юности играл на гитаре, потом немного для себя на фортепьяно, всегда пел в хоре, но это не имеет никакого значения. Есть определённая группа людей, в которую входят те, кто не являются профессиональными музыкантами, но покупают записи классической музыки. У меня есть достаточно большая коллекция звукозаписи (собранная и по произведениям, и по исполнителям), пролистывая которую я чётко знаю, когда и какую музыку я хочу слушать. Это очень важно потому, что музыка — довольно капризное искусство. Одно и то же произведение (или исполнение) может «пойти» или «не пойти» в зависимости от настроения.

Вера Павлова в одном из интервью сказала, что стихи — как лечебная травка: каждый сам себе находит то, что его вылечит. Вот с музыкой для меня такая же история. Я знаю, какой и когда мне нужен лечебный сбор, и пользуюсь этим. И здесь для меня возникает противоречие между звукозаписью и живой музыкой. Дело в том, что живые концерты составляются по определённому плану, который не всегда даже понятен, логичен. И вот, придя в зал, я понимаю, что этот сегодняшний «сбор», сделанный кем-то, мне совсем не подходит.

Я не знаю, проявляется ли моя любовь к музыке в стихах. Очень хотелось бы поверить в то, что каким-то образом она оказывает влияние на стихи. Я верю в магию звука. Мне бы очень хотелось, чтобы музыка, заложенная в самой структуре русской речи, но скрытая от нас суетливой повседневностью, вдруг ожила и обрела дыхание в моих стихах.

 

Под какое настроение вам легче пишется? Какой импульс нужен для плодотворной работы?

   

Понимаете, Ирина, это вопрос, на который почти невозможно дать честный ответ.

Наиболее откровенна была Анна Андреевна Ахматова, когда написала свои знаменитые строчки про сор.

   «Сердитый окрик, дегтя запах свежий,

   Таинственная плесень на стене…»

Вот вам импульсы для появления стихотворения «по версии» (как сейчас говорят) Анны Ахматовой…

Как видно из этого примера, стимулы, импульсы бывают совсем незначительными — их даже трудно потом вспомнить.

Мы часто забываем, что у каждого произведения был свой изначальный «сор», и нам никогда не удастся понять, что послужило толчком, каков был импульс, «зачем» всё это написано. Ведь все эти стимулы и импульсы относятся к первому событию — к написанию произведения. Это «написание», возможно, позволило автору «пройти сквозь ночь». Читатель же находится совсем в другом событии, и его больше интересует вопрос, как «отозвалось» в нём слово автора при чтении, и позволит ли произведение пройти уже и самому читателю сквозь его «ночь».

Мне кажется, что всегда существует несколько «поводов» для написания стихотворения.

В дополнение к эмоциональному состоянию, которое хочется «зафиксировать» и передать другим (а это именно то, что делает искусство), есть чисто технические «задачи» — задачи формы. К ним, в свою очередь, добавляются какие-то интересные находки, которые хотелось бы использовать. Иногда, это просто даже звуковые сочетания, которые «не имеют смысла». Почти шаманское действо!

Джон Леннон, услышав как-то сирену полицейской машины, придумал строчку «Mis-ter cit-y police-man», укладывающуюся в ритм сирены. Потом он пытался «втиснуть» её в несколько разных песен, пока она не появилась в песне I Am the Walrus. Вот вам пример совершенно, казалось бы, абсурдной ситуации. Автор «носится» с интересной на его взгляд строкой, пытаясь разместить её, как квартирантку, в одной из своих «квартир"– песен.

Всё это, конечно, интересно каким-то специальным исследователям, но читателю, в принципе, важен только уже «конечный продукт» и его воздействие на сознание. Более того, в какой-то степени, подобное «разоблачение» стимулов и импульсов даже вредит художнику и произведению искусства, т. к. оно создаёт ложное «объяснение» произведения, лишая читателя возможности собственной трактовки — этой необходимой составляющей в восприятии искусства.

Поэтому Ахматова и пишет «Когда б вы знали, из какого сора», как бы подразумевая, что никогда и не узнаете, да и не надо вам этого знать. Не расскажем!

   

С какого возраста вы пишете стихи?

   

Рифмовать слова я начал лет в шесть. Просто нравилось это делать.
С третьего класса писал коротенькие эпиграммы на учителей и длинные поздравительные стихотворения престарелым тётушкам (рифма «поздравляю-желаю» отвергалась уже тогда). В девятом классе нужно было прочитать наизусть стих какого-нибудь советского поэта. Наизусть я ничего, кроме своего «творчества» не знал, поэтому прочитал какой-то свой стишок и выдал за Соснору. Сошло с рук (учительница просто не знала, кто это такой). В десятом классе писал ужасные песни и всем их пел (простите меня все, кто до сих пор помнит этот кошмар).

В студенческие годы и в первые годы после окончания института ходил в разные ЛИТО. То к Виктору Сосноре в ЛИТО, а то к бородатому Виктору же Топорову. Сидел тихо и скромно. У Сосноры интересно было. Прочитаешь стих, и обсуждают все. Любимая тема обсуждения «А что мы узнали об авторе из этого произведения?». Чем больше узнавали, тем лучше стих. Соснора, в конечном итоге, меня прогнал в гневе. (Видимо, кто-то рассказал ему историю, произошедшую со мной в девятом классе).

У Топорова было как-то более полезно. Теоретически, это было ЛИТО литературных переводчиков, но переводов там почти не было. Иногда кто-нибудь вставал и читал «из Донна». Топоров спрашивал: «Откуда? Поясните, пожалуйста, — из Джона Донна или из журнала „Дон“?» Почему-то казалось, что это ужасно смешно.

   

Как вы относитесь к тому, что у современного автора появилась возможность моментально выйти к читателю, разместив свои произведения на литературных сайтах и в соц. сетях? Что мы потеряли и что приобрели с появлением сетературы?

 

Я, честно говоря, не очень люблю термин «сетература». На мой взгляд, есть литература и халтура. А что такое сетература, я не вполне понимаю. Обычно, сетературой называют тексты, которые публикуются в сети. Но в таком случае, нужно называть журналотурой тексты, которые печатаются в журналах, газетотурой — тексты, напечатанные в газетах и книготурой — в книгах. Впрочем, терминология здесь не имеет особого значения (все прекрасно понимают, о чём идёт речь), поэтому давайте попробуем просто порассуждать о влиянии сети на литературу.

Появление интернета создало уникальную ситуацию, когда абсолютно любой человек может моментально выйти со своими текстами к потенциальным читателям в любой точки света, минуя любые искусственные и естественные препоны. Такого не было в истории литературы никогда. И здесь, как всегда, есть «хорошая новость» и «плохая новость».

«Хорошая новость» заключается в том, что препоны, о которых я только что упомянул, полностью исчезают. Теперь выход автора к читателю не зависит от каких-то посторонних факторов: редакционной политики каких-то издательств, закулисной возни (неизбежной в любой человеческой деятельности), финансовых проблем и т. д. И это хорошо. А плохо то, что в такой лавине текстов очень легко потеряться, остаться незамеченным; очень просто оказаться в ситуации, где невозможно найти выход к читателю только потому, что читатель не может прочитать всё. Некоторую регулирующую роль здесь играют всевозможные конкурсы (победители которых как бы поднимаются «над остальными»). Но эти конкурсы во многом «коррумпированы» в том смысле, что они невозможны без закулисной возни (я ещё не видел ни одного конкурса, в котором бы не случилось какого-нибудь скандала или скандальчика), т. е. они, в сущности, возвращают этот свободный сетевой процесс в русло традиционного «бумажного» издательства, со всеми его человеческими пороками. Такая же ситуация и с сетевыми журналами, которые тоже работают по старому принципу «редакционной политики». Т.е. выходит, что сама сетература ищет выход из этой вседозволенности, свободы, «лавинности», навязывая сама себе какие-то опробованные «старые» способы модерации литературной лавины. Процесс этот довольно новый (если посмотреть на него с высоты мировой истории), и мы пока не знаем, как он повлияет на развитие всей культуры. Это пока мои быстрые наблюдения и размышления на тему.

 

Вы участвуете во многих поэтических конкурсах в судейском составе. Расскажите, как вы оцениваете?

   

Вы знаете, я вообще не очень люблю поэтические конкурсы. Более того, любые списки людей с порядковыми номерами перед фамилиями, вызывают у меня неизъяснимую тоску. Помните, у Набокова в «Лолите»? «She was Dolores on the dotted line»? Набоков переводит эту dotted line, как «пунктир бланков». Задумайтесь: что может быть тоскливее пронумерованного и вписанного в эту самую dotted line — пунктир бланка — человеческого имени?! Какая мгновенная потеря индивидуальности приходит в момент внесения имени в общий для всех других имён бланк!

На мой взгляд, конкурс поэтов — это попытка втиснуть поэтическую строку в «пунктир бланка»; попытка заставить что-то сугубо индивидуальное подчиняться каким-то обобщённым для всех остальных правилам. Попытка расставить по местам то, что по местам никогда не может быть расставлено. Ну, причислит кто-то кого-то к «победителям». Какой смысл в этом «причислении»? Что в нём?

Это, как суд над Бродским:

«Судья: А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?

Бродский: Никто. (Без вызова). А кто причислил меня к роду человеческому?»

Поэтому, когда мне приходится судить, я стараюсь не составлять список, а оценивать каждое произведение отдельно от других. Как будто других и нет. Я не понижаю оценки. Я повышаю их. Т.е. добавляю баллы за какие-то качества, которые кажутся мне важными. Есть целая система оценок, но я не буду её здесь приводить для краткости.

    

Вы родились в Санкт-Петербурге и прожили там довольно долгое время, прежде чем уехать в Америку. Как часто вы возвращаетесь? Вам нравится, как меняется облик Санкт-Петербурга, а люди «в общем напоминают прежних»?

   

Боюсь, что разочарую кого-то, но ответить на этот вопрос я не смогу. Не смогу просто потому, что со дня моего отъезда в 1993-м году, я ни разу не возвращался в Россию…

Всё же, я позволю себе несколько рассуждений на тему меняющегося облика Санкт-Петербурга.

Психология у тех, кто «остался» и тех, кто «приехал навестить» — совершенно разная. Первые, на мой взгляд (и по рассказам «очевидцев») всегда стремятся показать именно новый «облик». Это естественно: людям, принимающим тех, кто вернулся в свой город, «знакомый до слёз», хочется показать что-то, что появилось в городе за время их (вернувшихся) отсутствия. А самим вернувшимся хочется увидеть именно тот исчезающий (а иногда уже совсем исчезнувший) облик города, который хранится в их памяти, сердце. А это два совершенно разных «облика». Для «встречающих», приезд их друзей — это перемещение из прошлого в настоящее. А для «гостей» — это приезд из настоящего в прошлое. Движение в разных направлениях.

Я с великой печалью узнал, что в городе убирают трамвайные пути. Для меня Питер (нет, всё же, не Питер, а Ленинград: в городе моего детства никто никогда не говорил «Питер» — так называли мой город только, те, кто жил в других городах) — это «трамвайная столица мира». Ленинградский трамвай для меня что-то почти сакральное. Для людей же в городе, живущих сейчас, трамвай — это извечная проблема с пробками и невозможностью нормально проехать на машине. И те, кто живёт в городе, конечно, правы. Это их дом.

Ну, а те, кто приезжают, чтобы найти исчезающий «облик», понимают, что этот облик уже немного «oblique»: размыт временем, изменён, неясен.

Они понимают это и, смирившись, послушно едут смотреть на синюю коробку магазина ИКЕА, которую непременно хотят показать им друзья.

Ну, а если серьёзно, то, конечно, интересно было бы посмотреть и на новое, и на отреставрированное старое. Надеюсь, как-нибудь я соберусь и устрою себе праздник.

 

Можете рассказать историю вашего переезда в Америку?

   

Жили мы тогда с женой в комнате коммунальной квартиры, и родилась у нас маленькая девочка. Ну и тут, сами понимаете, пелёнки всякие, соски, бутылочки. К тому же, с этой дочкой нужно было теперь гулять на улице. И мы (одолжив денег у друзей) купили коляску. А комната наша располагалась на пятом этаже очень высокого пятиэтажного дома без лифта. И вот, всякий раз нужно было поднимать по ступенькам сначала ребёнка, а потом и коляску. И коляска оставалась внизу, в подъезде, пока я поднимался по лестнице наверх и спускался обратно.

Жена моя всё время беспокоилась: «Украдут у нас коляску, пока ты туда — сюда ходишь! Точно украдут!» А я беспечно говорил ей: «Что ты! Ну не такие же кругом жуткие люди, чтобы коляску у грудного ребёнка украсть!»

Но ошибся, и коляску у нас украли где-то на третий-четвёртый день.

Я объявление повесил в подъезде. Написал там, что семья молодая, что на двух работах работаю, что за коляску долг отдать надо. Не будет ли укравший коляску так любезен, чтобы вернуть её обратно. Написал и повесил внизу. Но никто не откликнулся.

Мы с женой сели как-то вечером, грустные. Рассуждаем. Переехать, что ли? А куда? На Гражданке так же будет, в Купчино тоже, в районе Проспекта Ветеранов вообще труба. А может… в Америку?! На том и порешили.

 

Как вы устроились в Бостоне? Почему — Бостон, а не Нью-Йорк, например?

   

Ваш вопрос о том, почему я выбрал Бостон, а не Нью-Йорк кажется мне странным. Ну, кто, имея возможность жить в Новой Англии, захочет по доброй воле оказаться в Нью-Йорке? Ради чего? Чтобы болеть за Yankees? Нет. Мы любим эту грязную воду Чарльз-ривер, в которой, при желании, можно увидеть отражённый шпиль Адмиралтейства.

Мы любим эти улицы, вытоптанные коровами, идущими на выпас 380 лет назад. Мы любим отсутствие параллельных линий; любим, когда всё запутано, как в изысканном лабиринте и прямая, казалось бы, улица приводит тебя через час в исходную точку.

Нет! Манхэттен тоже вызывает чувство любви! Туда можно приезжать и ощущать бесконечные déjà vu на каждом углу, просто потому, что каждый угол этого утомительного для пешеходной прогулки острова уже когда-то увиден в каком-то фильме.

Но, живя в нём, нужно отдать ему всё своё сердце без остатка.

А в Бостоне можно просто жить.

Мосты повисли над водами, всадник застыл на коне, корабль — предвестник революции — стоит у причала. Всё это ты тоже где-то видел, поэтому не пытаешься скрыть лукавой улыбки.

Бостон на 70 лет старше Петербурга и совершенно спокойно может сойти за его старшего брата. Только на другом берегу реки не Васильевский остров или Петроградская сторона, а Кембридж с его знаменитым Гарвардским университетом и Технологическим институтом MIT.

Совсем рядом — чуть больше часа езды — находится Кейп Код или Тресковый Мыс, как обозвал его Бродский. Кейп Код омывается Гольфстримом, и каждое лето к его берегам подплывают настоящие акулы. Здесь песок, тростник и чайки. Здесь шумят волны, и пахнет водорослями.

С Кейп Кода отправил свой радиосигнал в Европу изобретатель радио Маркони. (Это, видимо, тот самый сигнал, который через несколько лет наконец-то поймал на свой радиоприёмник изобретатель Попов)

Немного севернее Бостона находится город Салем, где проходил знаменитый процесс над салемскими ведьмами. Ведьма на метле до сих пор символ этого города. Здесь же проходят и международные конференции ведьм, но теперь на них уже никто не охотится.

Вокруг Бостона много лесов и озёр. Среди этих лесов и озёр живут люди. К людям приходят в гости олени и съедают всё, что растёт на ветках и стеблях. Еноты переворачивают мусорные баки, скунсы делают жизнь невыносимой.

На озёрах можно увидеть стаю-другую упитанных канадских гусей. Не знаю, почему им не сидится в Канаде, но, видимо, это именно та редкая птица, которая долетит куда угодно.

Зимой выпадает много снега. Гораздо больше, чем хотелось бы человеку с лопатой. Зато осень здесь, благодаря несметному количеству пород лиственных деревьев, неописуемой красоты!

 

Беседовала Ирина Терра.

Бостон — Москва, март 2011

Фото из архива Игоря Джерри Кураса

 

 

Ирина Терра — журналист, интервьюер. Живет в Москве. Интервью публиковались в «Московском Комсомольце», «Литературной России», журнале «Дети Ра», сайте «Новый мир» и др. Лауреат еженедельника «Литературная Россия» за 2014 год в номинации — за свежий нетривиальный подход к интервью. Лауреат Волошинского конкурса 2015 в номинации «кинопоэзия», шорт-лист в номинации «журналистика».

 

17.03.20114 873
  • 3
Комментарии

Ольга Смагаринская

Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»

Павел Матвеев

Смерть Блока

Ольга Смагаринская

Роман Каплан — душа «Русского Самовара»

Ирина Терра

Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»

Ирина Терра

Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»

Елена Кушнерова

Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже

Эмиль Сокольский

Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца

Михаил Вирозуб

Покаяние Пастернака. Черновик

Игорь Джерри Курас

Камертон

Елена Кушнерова

Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»

Людмила Безрукова

Возвращение невозвращенца

Дмитрий Петров

Смена столиц

Елизавета Евстигнеева

Земное и небесное

Наталья Рапопорт

Катапульта

Анна Лужбина

Стыд

Галина Лившиц

Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder

Борис Фабрикант

Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»

Марианна Тайманова

Встреча с Кундерой

Сергей Беляков

Парижские мальчики

Наталья Рапопорт

Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи

Уже в продаже ЭТАЖИ 1 (33) март 2024




Коллектив авторов Самое важное — в нюансах
Галина Калинкина Текст найдёт писателя и задушит
Михаил Эпштейн Зияние, или Заклятие кистью
Николай Грозни Признак Будды
Юлия Медведева Роман с Индией
Александр Курапцев Кумаровские россказни
Ефим Бершин С чистого листа
Дмитрий В. Новиков Волканы
Марат Баскин Жили-были
Павел Матвеев Встреча двух разумов, или Искусство парадокса
Ефим Бершин Чистый ангел
Наталья Рапопорт Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи
Алёна Рычкова-Закаблуковская Взошла глубинная вода
Анна Агнич Та самая женщина
Юрий Анненков (1889 – 1974) Воспоминания о Ленине
Елизавета Евстигнеева Яблочные кольца
Владимир Гуга Миноги с шампанским
Этажи Лауреаты премии журнала «Этажи» за 2023 год
Галина Калинкина Ольга Балла: «Критика — это служба понимания»
Михаил Эпштейн Лаборатория чувств. Рассказы о любви.
Наверх

Ваше сообщение успешно отправлено, мы ответим Вам в ближайшее время. Спасибо!

Обратная связь

Файл не выбран
Отправить

Регистрация прошла успешно, теперь Вы можете авторизоваться на сайте, используя свой Логин и Пароль.

Регистрация на сайте

Зарегистрироваться

Авторизация

Неверный e-mail или пароль

Авторизоваться