С Беллой Ахмадулиной я столкнулся на деревянной лесенке, ведущей из нынешнего артистического кафе Дома литераторов на второй этаж, где тут же, у лестницы находилась дверь в творческое объединение поэтов. От неожиданности я на мгновение потерял дар речи, но пока мы сближались (она шла вниз, а я вверх) успел «прийти в себя» и поздоровался с нею, хотя, казалось бы, странно было здороваться с человеком, с которым ты незнаком и видишь воочию первый раз в жизни. Она ответила, скользнув по мне ничего не значащим взглядом. А у меня возникло такое, я бы сказал, приподнятое настроение: видел и поздоровался с самой Беллой Ахмадулиной!

С некоторым замиранием сердца вошел я в заветную дверь и оставил подборку своих стихов для очередного «Дня поэзии». Спускаясь вниз и выходя на улицу, я все еще был под впечатлением от неожиданной встречи с Беллой. Она запомнилась мне красивой и очень серьезной, строгой на вид, такой, что вряд ли я решился бы обратиться к ней с каким-нибудь вопросом. Шли семидесятые годы, вероятно, самое их начало. Белла, Андрей и Булат, и Евгений, и Роберт представлялись мне обитателями Олимпа и я еще не вчитывался пристально в их стихи, воспринимая их самих как что-то новое, свежее, сильное, интересное.

Я работал в конструкторском бюро инженером, писание стихов по вечерам скрашивало мои однообразные трудовые будни…

В следующий раз я видел Беллу в Коктебеле на писательском пляже. Она сидела в шезлонге в купальнике и была окружена незнакомыми мне (что не странно, потому что я мало кого знал из писателей и поэтов) молодыми людьми, даже совсем юными. Они читали стихи, о чем-то громко спорили, курили. У меня к этому времени уже сформировался круг поэтических пристрастий, и стихи Беллы (как и Евгения, и Роберта) в него не входили.

Случай познакомиться с ней мне представился значительно позже. Это случилось на проводах Владимира Войновича в эмиграцию в конце 1980 года, которые происходили в мастерской Бориса Мессерера на Поварской (тогда улица Воровского), ставшего к тому времени преданным и верным другом Беллы. Я был приглашен вместе с моей женой Кларой Козловой. В дверях нас встретила Белла, в фартуке: еще шло приготовление к прощальному застолью. Она была очень приветлива и радушна, Клара тут же предложила свою помощь на кухне, а я отправился общаться с гостями.

Тут, кроме Войновича и его жены Иры, мне были знакомы Паша и Марина Войновичи (дети от первого брака), его друг, физик Валя Петрухин со своей будущей женой Олей Принцевой, Галя Балтер, ее дочь Ира Радченко (через четыре года ставшая моей женой), художник Борис Биргер, детский врач Виталий Андрющенко, наблюдавший малолетнюю Олечку Войнович, которая в данный момент, по-видимому, была уложена спать в каком-нибудь отдаленном помещении обширной мессереровской мастерской.

Застолье было шумно-печальным, было много разговоров на политические темы, кто-то фотографировал происходящее. Потом, уже после возвращения Войновича из эмиграции, какие-то из этих фотографий печатались в иллюстрированных журналах. Но это было потом…

С самой Беллой во время прощального вечера мне пообщаться не удалось, лишь когда мы с женой уходили, вновь обменялись с нею несколькими словами: она приглашала заходить просто так, сетовала, что немало времени приходится проводить на кухне.

Продолжилось мое знакомство с Беллой после того, как в 1984 году я стал зятем Гали Балтер, которая дружила с нею, любила ее стихи, получала с дарственными надписями ее книги. Одна из этих книг, это совписовское Избранное в черной обложке 1988 года, находится сейчас у меня. На титульной странице рукой Белы разборчивым аккуратным почерком написано: «Дорогая Галя, Галечка милая, прими еще одно изъявление моей нежности и признательности. Твоя Белла. 15 июня 1989 года».

Дом Балтера был расположен напротив писательского дома «Малеевка», их разделяли глубокий овраг и пруд, но была и дорога в обход пруда. Летом Белла, одна или с кем-нибудь из отдыхающих писателей, заходила проведать Галю.

Однажды днем она пришла с Семеном Израилевичем Липкиным, его женой Инной Лиснянской, которая тоже была подругой Гали, и с молодым поэтом Олегом Хлебниковым.

Семен Израилевич предложил всем, включая меня, прочесть по стихотворению. Я тогда уже печатался изредка в столичной периодике. Очередь дошла до меня, и я прочел стихи, обращенные к моей новой жене Ире («Ах, как ты хороша на любительском фото…»), они до этого были опубликованы в «Дне поэзии», кажется, 1985 года.

Все сдержанно похвалили прочитанное мною. И вдруг Олег Хлебников, видимо, продолжая какую-то до прихода в дом возникшую шутливую пикировку, сказал: «Белла, ну зачем вы говорите неправду, ведь вам не нравятся такие стихи!» Белла, слегка смутившись, что-то возразила ему…

Однажды солнечным утром, когда с деревенского берега малеевского пруда мы с малолетним сыном Мишей уже собирались войти в воду, я вдруг заметил, что к нам, пересекая пруд по диагонали приближается пловчиха в резиновой шапочке. Это была Белла. Вот она вышла из воды, мы поздоровались. Я был смущен ее неожиданным появлением, тем, что вдруг предстал перед ней в одних плавках, и никак не мог найтись, что сказать. Она, видимо, восприняла мое замешательство по-своему, и несколько обиженным тоном произнесла: «Извините, вижу, я вам помешала!» Попрощалась и поплыла обратно, к дощатому настилу в писательской купальне на другом берегу пруда…

Я все еще работал в конструкторском бюро. Приезжал на дачу только в пятницу вечером — на выходные. У меня был запорожец «последней модели», если применимо к этой чудо-машине подобное словосочетание! Однажды, приехав, я застал Беллу. Она выглядела очень пьяной. Настолько, что речь ее была нечленораздельной, разговор совершенно бессвязен. Ни до, ни поле этого я никогда больше не видел ее в таком состоянии. Вскоре она ушла, отклонив наше с Ирой предложение проводить ее до Малеевки.

Тут мы вспомнили, что забыли купить какое-то лекарство для Гали, из тех, что она регулярно принимала. Вечером в пятницу ехать куда-либо было бессмысленно. Но оставался вариант пойти в Малеевку в медпункт и попросить это лекарство взаймы. Мы с Ирой отправились в писательский дом через овраг в наступивших сумерках. У главного корпуса рядом с боковым входом стояла женщина и разговаривала через раскрытое окно с обитательницей номера на первом этаже. Слышно было, что разговор идет на литературные темы, и, приблизившись, мы были несказанно удивлены, узнав в двух собеседницах Эмму Герштейн — в окне — и Беллу — стоящую под окном. От недавнего пьяного Беллиного косноязычия не осталось и следа, разговор был серьезным и содержательным. Мы поприветствовали беседующих и вошли в здание. Этот случай поразил и озадачил: то ли Белла была не так пьяна, как казалось, то ли она за время прогулки от нашей дачи до Малеевки сумела полностью прийти в себя? Вопрос так и остался для нас открытым.

Иногда я встречал Беллу в лесу вместе с Борисом Мессерером, они ходили под руку по хорошо протоптанной тропинке от Малеевки через лес к шоссе. Этой же дорогой я иногда ходил на кладбище в Старую Рузу, где на вершине холма, осененного соснами, была могила Бориса Балтера, моего двоюродного брата, Галиного мужа.

Как-то мы с моим малолетним Мишей шли по этой дороге почти вслед за Беллой и Борисом, не решаясь их обогнать. На ней были шорты и какая-то легкая маечка. Я поразился, какие тонкие у Беллы ноги и к тому же совершенно белые, не тронутые загаром.

С Мессерером я иногда встречался на автозаправке в Рузе. Однажды, он, видимо, не узнав меня в сумерках, ловко опередил меня у бензоколонки, успев первым схватить заправочный пистолет. Я поздоровался, и он был несколько смущен своим проворством…

Еще помню в Малеевке такой случай — рассказала женщина, привозившая из Рузы бижутерию на продажу. Белла купила у нее что-то, а при расчете женщина случайно обсчитала известную поэтессу, стихи которой знала и любила, на 25 рублей. Тогда это была не такая уж маленькая сумма. Утром, обнаружив ошибку, бедная женщина возвратилась на автобусе в Малеевку, нашла Беллу. Но Белла не взяла эти деньги, а подарила их смущенной своей ошибкой продавщице…

Позднее я встречался с Беллой и Борисом у Василия и Майи Аксеновых в высотке на Яузе по каким-либо торжественным датам. Майя устраивала фуршеты, потому что разместить всех пришедших друзей за столом не получалось. Однажды мы с Беллой, оба в подпитии, оказались вдвоем на кухне, курили. Белла почему-то знала, что я, дружу с Бенедиктом Сарновым, который когда-то выступил против нее с критической статьей. И она почему-то догадывалась, что я не являюсь горячим поклонником ее творчества (может быть, потому, что я никогда не говорил ей комплиментов). И вот, когда мы остались одни на аксеновской кухне, она что-то сказала мне об этом. Да, действительно, я не был приверженцем ее поэтической манеры. И, кроме того, некоторые ее поэтические декларации представлялись мне не соответствовавшими действительности, надуманными. Помню стихотворение, которое даже возмутило меня в свое время, ну, может быть, не возмутило, но было воспринято с ядовитой иронией:

Плоть от плоти сограждан усталых,

Хорошо, что в их длинном строю:

В магазинах, в кино, на вокзалах

Я последнею в кассу стаю!

Позади паренька удалого

И старухи в пуховом платке…

Конечно, меня не умиляла надуманная самоуничижительная картинка: Белла Ахмадулина стоит, например, в хвосте очереди за билетом в кино. Такое восприятие обострялось, конечно, тем обстоятельством, что сам я не мог в те годы, не имея членского билета Союза писателей, войти в ЦДЛ или подняться на второй этаж в книжной лавке писателя на Кузнецком мосту, где продавались дефицитные книги …

Были и еще стихи, запомнившиеся мне с одного из ее вечеров в ЦДЛ, покоробившие меня сопоставлением своей в общем-то относительно благополучной судьбы с трагическими судьбами любимых ее поэтов серебряного века:

За Мандельштама и Марину

Я отогреюсь и поем…

Короче говоря, я на самом деле не очень интересовался поэзией Беллы. Но мне неудобно было в этом признаться, и я вспомнил ее действительно замечательный перевод из Галактиона Табидзе и продекламировал конец:

А дождик лил всю ночь и лил

все утро, и во мгле опасной

все плакал я, как старый Лир,

как бедный Лир, как Лир прекрасный.

А еще, напрягшись, вспомнил строфу из ее стихотворения о снегопаде в Переделкино, которое мне действительно нравилось:

Дома творчества дикую кличку

Он отринул и вытер с доски

И возвысил в полях электричку

До всемирного звука тоски.

«Дом творчества» — это дикое изобретение советского новояза и мне всегда резало слух. А стихи были замечательные. Я был в тот момент абсолютно искренен.

Таким образом я попытался как-то реабилитироваться в глазах Беллы.

Но мне показалось, что, несмотря на лестные слова по поводу процитированных строк, я ее не разубедил…

В это же время у моей Иры был выявлен запущенный рак груди. Майя Аксенова, с которой мы очень дружили после смерти Гали (1995), стала при нас обзванивать знакомых в поисках выхода на Каширку. Вспомнила про Беллу, позвонила ей. Белла обещала позвонить знакомым врачам, она сама была каширской пациенткой!

Только мы вернулись домой от Майи, раздался звонок Беллы:

— Деньги нужны? — первым делом спросила она Иру. Была очень трогательно душевна, рассказала, кому она позвонит из знакомых врачей.

Белла очень любила и Майю, и Василия, это была дружба на всю жизнь! В этом я имел возможность убедиться, прочитав их переписку, длившуюся всю первую половину 80-х годов, но об этом — чуть позже.

На презентацию книги Василия Аксенова «Зеница ока», которая происходила в одном из залов клуба «Петрович» в октябре 2005 года, Белла с Борисом немного опоздали. Но я благоразумно припас для них книжку (к их приходу книг уже не осталось — всё расхватали пришедшие вовремя) и передал Белле. Потом был небольшой банкет, Василий и Белла с Борисом сели вместе за небольшой столик, — там все столики были небольшие. И Борис что-то рассказывал, а Белла и Василий смеялись. Кто-то щелкнул их в этот момент, и получилась потрясающая фотография. На ней Борис, стоя, читает какой-то, видимо, очень смешной, текст с листа, возвышаясь над припавшими друг к другу и смеющимися до колик Беллой и Василием…

Когда я подсел к ним в конце вечера, Белла, грозя Василию пальчиком, повторяла, снова весело смеясь: «Ты же ведь парнишка о-зор-ной!»

После выхода «Редких земель» (2007) в Доме художника на Крымской набережной, во время книжной ярмарки нон-фикшн, был устроен совместный вечер Беллы и Василия. Он тоже читал стихи из недавно вышедшей книги и мне было тяжело его слушать: стихи были посвящены каждому из 17 (!) редкоземельных металлов, о которых шла речь в романе, и никакой жизни в них не было. Лучше бы он прочел прозу!

На панихиде по Василию Аксенову 9 июля 2009 года (Большой зал ЦДЛ) я сидел рядом с Майей в первом ряду справа (она была под моей опекой, больше ничьей опеки не признавала) — она не захотела сидеть на сцене, где сидят обычно вдовы и члены семьи при прощании. Тут появилась Белла, пройдя мимо гроба, установленного на сцене и возложив цветы, она спустилась к нам, скорбная и вся в трауре. Я поспешно уступил ей место, она взяла Майю за руку, и так они сидели со сплетенными пальцами до конца панихиды.

Через год с небольшим не стало Беллы.

Примерно в это же время, как доверенное лицо Майи, я начал разбирать американский архив Аксенова, партиями доставляемый в Москву ее племянником Сашей. Там оказалась увесистая пачка писем Беллы и Бориса к Василию и Майе. Письма были написаны от руки — они писались еще в докомпьютерную эру. Первое письмо Беллы датировано 4 января 1981 года:

«Родные, любимые, даже не знаю, с чего начать.

Начну с благодарности за посылку, я в ней прочла вашу любовь и заботу <…> Спасибо вам.

Вообще же признаюсь, что я совершенно уничтожена истекшим годом и не надеялась дожить до этого, с которым поздравляю вас. Пусть этот первый ваш год там, где нет нас, будет для вас добрым и упоительным. Хоть душа всегда о вас печется, за Ваську я как-то спокойна: верю в его силы, в расцвет таланта — или как это сказать, не знаю. А ты, Маята, не печалься, ведь все дело в этом расцвете, раз уж я выбрала это условное слово. Короче говоря: пусть Бог хранит вас, и станемте молиться друг за друга».

Когда я начал читать это письмо, непонятный холодок просквозил по спине, я понял, что передо мной ценнейшие свидетельства ушедшего времени. Я вдруг ощутил это время как материальную субстанцию.

Вот тут, разбирая Беллины письма, я получил возможность в полной мере оценить ее человеческие качества: ее умение дружить и любить, ненавидеть подлость и предательство, быть ироничной и самоироничной. Немало попадалось в письмах и стихов, во многом поистине исповедальных, которые теперь, после ее ухода и после того, как я волею судеб оказался читателем ее рукописных строк, воспринимались мною иначе. Я проникся их неподдельной искренностью, их литературным аристократизмом, ощутил в полной мере явленное в них виртуозное владение высокой русской речью, некоторые из этих стихов вошли в мою жизнь, в оставшиеся мне на этой земле годы.

Виктор Есипов родился в 1939 году в Москве. В 1961 году окончил  Калининградский технический институт, до 1991 года работал в Москве на различных инженерных должностях в системе Минэнерго СССР. С 1995 года член СП Москвы. С 2006 года – старший научный сотрудник ИМЛИ РАН. Свой литературный путь начал в 1974 году с публикации стихов в журнале «Юность», затем стихи публиковались в журналах «Знамя», «Смена», в альманах «Поэзия», «День поэзии», в Литературной газете и др. В 1987 году вышла первая книга «Общий вагон» («Современник»), в 1994-м – «Стихи разных лет» («Сфера»). С 1989 года начал выступать как литературовед, печатался в журналах «Вопросы литературы», "Октябрь", «Новый мир», «Филологические науки», «Вестник Академии наук», в «Московском пушкинисте» (ИМЛИ), «Временнике Пушкинской комиссии» (ИРЛИ РАН). Автор книг: «Царственное слово» (1998), «Пушкин в зеркале мифов» (2006), «Божественный глагол» (2010), «От Баркова до Мандельштама» (2016), а также книги воспоминаний «Об утраченном времени» (Эксмо, 2012). Составитель и комментатор книг Василия Аксенова, в том числе: «Василий Аксенов – одинокий бегун на длинные дистанции» (Астрель, 2012), «Одно сплошное Карузо» (Эксмо, 2014), «Ловите голубиную почту. Письма» (АСТ, 2015), автор книги «Четыре жизни Василия Аксенова» (Рипол-классик, 2016). Рассказы публиковались в «Дружбе народов», 2016, №6, в Сборнике «Психология и литература в диалоге о человеке. М.:РШБА, 2016. Живет и работает в Москве.