Я веду беседу с художником и дизайнером Галиной Блейх, женой поэта Александра Альтшулера, ушедшего из жизни четыре года назад. Этот год — юбилейный: 29 сентября исполняется 80 лет со дня его рождения. Поэзия Альтшулера, изначально известная благодаря ленинградскому самиздату, сегодня привлекает к себе все больше внимания. Его стихи переводятся на английский, иврит, грузинский и другие языки и публикуются в таких значимых для современной русскоязычной литературы изданиях, как «Воздух», «Сноб», Colta.ru, «Двоеточие:», «Новая карта русской литературы», «Полутона». Список можно продолжить. При жизни автора увидели свет две его книги «Неужели всегда ряд за рядом» и «Я не знаю себе имени». Вот уже скоро три года, как мы с Галиной работаем над обширным архивом Альтшулера, разбирая рукописи за более чем пятидесятилетний период творчества поэта и готовя к публикации полное собрание его сочинений.

Подборка стихотворений А.Альтшулера в "Этажах"

Начну с того, что я заинтригована. Спустя несколько лет работы, я могу сказать, что более или менее знакома с текстами Альтшулера. К сожалению, мне не довелось общаться с ним лично. Я читаю эти стихи, и меня завораживает сочетание движения и отсутствия координат, которые бы его направляли и определяли. Понимаю, что составлять портрет автора по его текстам — методологическая ошибка, и все же хочу спросить — было ли это качество универсальным, то есть, проявлялось ли оно и в повседневной жизни тоже?

В повседневной жизни... Вспоминаю первый день нашего знакомства. Мы бесконечно шли куда-то по холодному сентябрьскому городу наугад — от Большой Охты до Петропавловки — и говорили обо всем на свете — о жизни, об искусстве, Александр читал стихи. В какой-то момент я пожаловалась, что у меня нет места для работы, мой печатный станок пылится в разобранном виде под кроватью. «Ты можешь устроить мастерскую в моей комнате», — внезапно сказал он. Комната была одиннадцатиметровой, в коммунальной квартире. «А где же будешь ты?» — спросила я. «Ну, я могу уехать за город и стать сельским учителем математики — мне там дадут жилье». Тогда он поразил меня этим порывистым предложением — мы были знакомы всего пару часов. Но потом, со временем, я поняла, что в этом — он весь. Эта его способность к открытым импульсивным порывам души, к поступкам, ломающим привычные нормы поведения, к готовности пожертвовать своими интересами ради того, кого он любил, была необычайна. Он всегда говорил и поступал так, как чувствовал, и в этом была какая-то беззащитная детскость и одновременно — упоительная внутренняя свобода от условностей.

Мы были женаты тридцать два года. Он подарил мне чувство бесконечной близости, наполненности, внутренней свободы и окутывающей любви. Это кажется настолько простым и естественным, когда это есть, когда живешь этим каждый день, что и отчета себе не отдаешь, не замечаешь как бы, просто дышишь этим воздухом... Мир рушится, когда это теряешь.

Открытие Альтшулера читателями — феномен последних лет. Почему этого не произошло раньше? Можно ли говорить о том, что пришло его время быть услышанным, и, если да, то почему это происходит именно сейчас?

Думаю, в каждом поколении рождаются такие «специальные» люди, задача которых — донести до нас некое важное сообщение. А наша задача — распознать и услышать их голос. Уже общим местом стало рассуждение о том, что сегодня мы переживаем динамичный период смены цивилизационной парадигмы. Такие тектонические сдвиги в обществе всегда приводят к необходимости психологически справляться с тем, что принято называть «разрывом шаблонов». Сознание, по большей части, достаточно инертно, оно, как правило, «катится» по наезженной колее. Большинство людей не готово отказаться от земного притяжения и отправиться в открытый космос, где нарушены привычные связи между предметами, где весь наш предыдущий опыт ни к черту не годится. Чтобы перестроиться соответствующим образом, «стать космонавтом», нужна определенная подготовка. Творчество Альтшулера дает нам возможность такой «подготовки». Его природный поэтический дар, и шире — сама личность, — транслировали огромную степень свободы от всякой условности, стереотипов мышления, устойчивых привычных связей, бинарных конструкций, линейной логики, философских построений. Но именно это и представляет сложность для читателя его текстов — в них почти не на что опереться, как бы отсутствует сила тяжести. Я сама проделала огромный путь — от полного непонимания его стихов в начале нашего знакомства 36 лет назад, — к сегодняшнему уровню наслаждения этой головокружительной свободой на эстетическом уровне. И это — огромный подарок, который я получила в свой жизни.

Вот, например:

Глагольные движенья насекомых и кафедры аквариумов вещанием об океане, комнатный зверинец с гнездами одного в другом и беспросветно снятые голоса, что это за сон особей сшитых коммунальным и превращения отрезанный конец без явки, тает мысль — а сверху пусть и что кругом — Стрелец и цель и орды диких воем от небес и круче лишь помятая трава беззвучных стеблей разговором и таинство как импульсы толчка — все ближе, ближе и оплавленный балет; задумчивость — чужая сторона заброшенности, — что-то ведь открылось, не почесались, нет, бутоном для других, фальшивый образ и пустой вначале не пробуя пробраться, но успеть и с визой "разрешения" пуститься в путь бессмыслия, где зубы как порох и сухари и мелят, мелят в безобразье природой брошенной в пустом забытье.

Семья, дети в безобразии сообщения несоздано заученных языков поверхности не иной, а человеческой с возлежанием движения на мелком поиске переворота и аудиенции и в тишине знакомство: изнутри-снаружи в разной сжатости пространств в пустоту влекомых оговорок и внутренняя неподвижность исцелений

Александр долгое время был известен скорее как литературный герой Леонида Аронзона, — имя Альтшулера встречается чуть ли ни в каждом третьем его стихотворении. При этом трудно найти двух столь непохожих друг на друга поэтов. Что их связывало?

Несмотря на близкую дружбу с детских лет и, можно сказать, совместное освоение поэтического пространства (недаром в Лёниных стихах так много обращений к Альтшулеру), они с Аронзоном — очень разные поэты. Аронзон продолжал классическую линию русской поэзии, Альтшулер же вышел в совершенно другое измерение. Александр рассказывал, как они часами гуляли по ленинградским набережным и читали друг другу свои стихи, и строчки рождались на лету, в диалоге, подхватывались обоими и превращались в поэзию. В этом было нечто большее, чем необходимость иметь первого слушателя, первого читателя только что написанного. Александр часто повторял перефразированную аронзоновскую строчку «Бабочка слетела, а никто не заметил». [У Аронзона: «Бабочка слетела, а никто не сошел с ума...», — прим. Н. Х.] Они были друг для друга тем, кто «замечает бабочку», — то есть осуществляет чудо превращения только что родившегося стихотворения в явление нашего, овеществленного мира. Знаю, что Лёне важно было услышать мнение Александра, он с трепетом показывал ему только что написанные стихи, часто спрашивал: «Ну как, поэзия ли это?» А поскольку Альтшулеру вообще не были свойствены оценочные категории типа «хорошо-плохо», его комментарии выливались в пространные разговоры об отличии «просто стихов» от поэзии и о природе поэзии вообще. Они этим воздухом дышали, это было важно обоим.

Вообще, Александр считал, что у него в жизни было всего два близких друга — Леонид Аронзон и художник Евгений Михнов-Войтенко. Он пережил их обоих, но всегда говорил, что для него они живы, что «смерти нет», и продолжал разговаривать с ними в своих стихах.

Леонид Аронзон и его жена Рита Пуришинская с конца 1950-х были центром притяжения поэтов, художников и всех, кому был важен воздух творческой жизни в тогдашнем Ленинграде...

К моменту, когда Александр уже говорил на своем собственном поэтическом языке, я была еще маленькой девочкой. Мы познакомились много позже. Поэтому о среде, сложившейся вокруг дома Лени Аронзона и его жены Риты, я знаю по рассказам Александра и его знакомых. Об этом сегодня уже много написано. Опубликованы воспоминания, например, замечательные интервью с братом Лени Виталием Аронзоном (Воспоминания о брате), с подругой Риты Ирэной Орловой. Изданы письма Риты — она была мастером эпистолярного жанра (в частности, у нас дома хранятся ее письма к Альтшулеру). Насколько я понимаю, Рита была центром этой вселенной, она обладала особым даром различать хорошую поэзию, ее вкусу безоговорочно доверяли. На поэтическом Олимпе по праву царил Аронзон, и Рита это всячески поддерживала. Увы, как я понимаю, поэзия Альтшулера оказалась недооцененной ею. Риту и Алика (как все его называли) связывали глубокие человеческие отношения, но, видимо, его творчество оставалось не понятым ни ею, ни ее окружением, хотя многое перепечатывалось на пишущей машинке и ходило по рукам в самиздатовских экземплярах.

В Ритином кругу культивировалось понятие гениальности — некая разновидность романтизма, а Альтшулер не был «посвящен» ею в гении. Он достаточно остро переживал эту ситуацию. По его словам, Рита называла Леню «гениальным поэтом», а Алика — «гениальным человеком», отмечая тем самым только его человеческие качества. Мне кажется, что эта ситуация негативно сказалась на дальнейшей судьбе поэзии Альтшулера — она долгие годы не была особо востребована ни в неофицальных кругах, ни, тем более — в официальных, даже после того, как стало «можно».

Правда, и сам Александр не старался быть на виду. Сейчас я думаю, что такая его самоустраненность на протяжении всей жизни была следствием этой «непонятости» кругом друзей и знакомых в молодые годы. Я рада видеть, как растет интерес к поэтическому наследию Альтшулера в последнее время, особенно среди молодежи.

Стихи Альтшулера поражают, среди прочего, тем, что они не привязаны к реалиям повседневной жизни. В них нет точек отсчета, а те, что все же возникают, на поверку не оказываются таковыми — они просто объемы, которые вмещают и направляют «нечто».

С нашей первой встречи в 1982 году Альтшулер буквально ошеломил меня тем, что он как бы транслировал бесконечный захватывающий поэтический поток. Это были стихи его любимых поэтов, и конечно же, его собственные. Я никогда прежде не встречала людей, которые были бы так настроены на поэтическое звучание.
Иногда все же какие-то бытовые детали, события становились «триггерами» для возникновения стихотворения, но феномен поэзии Альтшулера состоял в том, что они чудесным образом вдруг дорастали до масштабов вселенной. Меня это просто завораживало! Приведу два таких случая.

Однажды студеной питерской зимой мы договорились встретиться у станции метро «Чернышевская», но по дороге на свидание у меня сломался каблук, и мне пришлось зайти в сапожную мастерскую, а там была очередь... Мобильных телефонов тогда не было, увы. Так что Александр мужественно мерз долгое время в полном неведении, куда же я подевалась. Но зато, когда я, наконец, примчалась, у него в руках был листочек с написанным стихотворением. Мы впоследствии иногда вспоминали этот эпизод как иллюстрацию к тому, «из какого сора» рождается произведение. Вот это стихотворение:

Грусть и отчаяние сплелись в цветы, а тебя все нет;

лето в море ушло, а тебя все нет;

жизнь прошла, а тебя все нет...

Кто мне ответит, где же ты?

Летает по миру кузнечик, а тебя все нет,

и море уходит за горизонт, а тебя все нет,

гуси кричат с утра, а тебя все нет,

небо в облака оделось, а тебя все нет,

жизнь уже не возвратится, а тебя все нет,

поезд приходит, встречают его на перроне, а тебя все нет,

кто-то кого-то любит, а тебя все нет,

мы канули в неизвестность, а тебя все нет,

и ты не придешь, хотя яблони осыплют цвет,

и ты не придешь, хотя в шумном разговоре липы забыли себя,

и, уплывая в другое теченье,

и не в теченье, а запах внутренний хлеба,

в окна, в огни без остатка, схватится белое с черным

и завязнет цветком, испепеляя пространство;

и живое скрутится в норы, и засыпанное снегом

не тронется каплей жизни, и лишь горизонт

расскажет о своем, приближая отдаление

морской прогулкой по природным отражениям.

А вот уже иерусалимское стихотворение, написанное годы спустя:

Однажды в грязной забегаловке

Мы вкушали дары неба — две питы

с мясом и без

и открывали «Туборг»

пенящийся в пластиковом стакане

и сон мутной рукой смывал дорогу и лица

и из этих пенящихся пузырей ничего не родилось

и лишь неосознанное без желаний

продолжение в плотный туман, но солнце

вытряхивало нас как пыльное одеяло

и дальше, несмотря ни на что продолжение

без желания создать, а только

подчиняться туману в себе и в подобных

хотя и неизвестно явленных всех

по своим местам

Вспоминаю эту «забегаловку» — всегда переполненную посетителями типичную иерусалимскую фалафельную в районе рынка Махане Иегуда со столами, покрытыми грязной клеенкой в красную клетку.

«Однажды в грязной забегаловке» было написано в 2003 году, то есть, уже в израильский период вашей жизни. Это одно из моих любимых стихотворений Альтшулера. И, кстати, в нем проявляется напряжение между структурой и метафорой, как мне кажется, характерное для его стихов более позднего периода. Для меня тексты Альтшулера, в первую очередь — структура, вместилище. Я вспоминаю, как ты рассказывала, что Александр просил «не искать смысла» в его стихах, а сосредотачиваться именно на поэтической интонации. И вдруг один из элементов этой структуры оборачивается фразой «солнце вытряхивало нас как пыльное одеяло», которая стоит сама за себя и является, своего рода, «хрустальным шаром», отдельным миром. Можно ли говорить о том, что поэтический язык Альтшулера с годами претерпел изменения?

Израиль обладает очень мощным «информационным полем» — религиозным, историческим, политическим, культурным. Александр, будучи человеком «без кожи», остро переживал эту почти материальную плотность пространства. Он искал новые поэтические формы, которые соответствовали бы этому ощущению. Альтшулер 1990-х—2010-х годов строем своей поэзии очень отличается от себя же питерского. Так, например, в Израиле им был создан цикл «Без учета обстоятельств», опубликованный затем в журнале «Двоеточие:». Он говорил, что каждый из вошедших в него текстов «сжат» до нескольких слов, но может быть развернут в полномасштабный роман. И, кстати, может быть, эта «отдельно стоящая» метафора, на которую ты обратила внимание, — явление той же природы.

Иногда, в разговоре, он озвучивал эти ненаписанные романы, называя их комментариями. Из «Без учета обстоятельств» взята и строка, которую мы вынесли в заголовок нашей беседы. Таким образом Альтшулер определял природу писания как творческого процесса, его отправную точку.

Вообще, должна сказать, что этот период, начавшийся после нашего переезда в Израиль в 1993 году, оказался для Альтшулера очень плодотворным. Он писал почти каждый день, а те редкие дни, когда ему не писалось, были для него пустыми и мучительными.

Сейчас мы с тобой работаем над собранием сочинений Альтшулера. Расскажи, пожалуйста, о других изданиях, которых можно ожидать в обозримом будущем.

Уже подготовлены к печати две совершенно не похожие друг на друга и при этом перекликающиеся названиями книги Альтшулера. Я занималась их дизайном, как, впрочем, и обеих предыдущих его книг.

Первая, «Книга учета» — наша архивная находка, необыкновенной плотности и интенсивности текст, роман-стихотворение, написанный в 1970-е годы.

Второе издание — уже упомянутый мной цикл «Без учета обстоятельств», дополненный найденными нами в архиве текстами — не похож на обычный поэтический сборник. Это — книга фотографий, сопровождающих текст. Или скорее текст, сопровождаюший цикл пронзительных фотографий поэта, сделанных в последние месяцы его жизни. Александр всю жизнь избегал съемки и очень переживал, если его фотографировали, а тут вдруг неожиданно согласился с моей идеей фотосессии для этой книги и старательно позировал нам в течение нескольких часов. Фотографировала Лилия Чак. Он был уже очень болен в ту пору, и на некоторых фотографиях видны обезболивающие наклейки. Наверное, эта книга — в чем-то шокирующая, но мне очень важно сказать о том, что поэт всем своим существом — и душой, и телом — принадлежит не только этому миру, но и миру ведомой ему стихии слова — миру, в котором «начинается литература».

И еще, Нина, я очень благодарна тебе за написанное тобой точное и глубокое эссе о поэзии Альтшулера, которое, я надеюсь, будет опубликовано в ближайшее время.

Беседовала Нина Хеймец

Галина Блейх

Художник, дизайнер. Родилась в Ленинграде. В 1981 году окончила ЛВХПУ им. Мухиной (ныне академия Штиглица). С 1981 года постоянно участвовала в выставках Товарищества Экспериментального Искусства (ТЭИ) — нонконформистсткого объединения ленинградских художников. С 1993 года живет в Иерусалиме. Занималась живописью, графикой, инсталляцией, боди-артом. В настоящее время работает в жанре New Media. Участник многих выставок в разных странах.

Нина Хеймец

Родилась в Москве, живет в Израиле. Окончила Еврейский университет в Иерусалиме и Бар-Иланский университет, где изучала социологию и лингвистику. Автор книги «Клуб любителей диафильмов» (АСТ, 2015). С 2008 по 2011 годы была постоянным участником проекта ФРАМ. Публиковалась в сборниках проекта textus (АСТ / Времена) «Прокотиков», «Авиамодельный кружок при школе №6», «Так (не) бывает», "Новая чайная книга" и "Новая кофейная книга", в журналах «Гвидеон» и «Урал», а также в сетевых изданиях «Двоеточие:», «Идiотъ», «Открытый дом» и «Этажи».