литературно-художественный журнал «ЭТАЖИ»

[email protected]

Анна Гедымин

Вера в счастье

22.11.2023
Вход через соц сети:
10.10.20183 817
Автор: Максим Гликин Категория: Литературная кухня

Модель Рая в поэмах Марины Цветаевой

 

Марина Цветаева в своих знаменитых поэмах и крупных стихотворениях конца 1920-х, помимо бесспорных открытий в области языка, совершила и изыскания иного рода, эзотерические. И эти открытия требуют отдельного разговора. Цветаева постепенно, от поэме к поэме, выстраивала свою версию христианского космоса, которую можно условно назвать «Недантова модель Рая» (по аналогии с Неэвклидовой геометрией Лобачевского). По сути, она предприняла радикальную попытку осмысления духовного мира средствами изящной словесности. Она провела своего рода исследование, не имевшее известных нам аналогов в русской поэзии — по крайней мере, в светской ее ипостаси.

 

«Что за горы там? Какие реки?»

 

Отправная точка для этого исследования, если сформулировать сжато, такова. Готовясь к путешествию в иные (назовем их тонкими) миры, поэт намерен уяснить детали дальнейшего маршрута. Что именно ждет ее за порогом земной жизни, как выглядит тот мир, о котором говорят христиане, но о котором ничего доподлинно неизвестно. И, что особенно важно для цветаевской космогонии, как выглядит движение к этому миру, сам переход души в новое состояние.

Разрабатывает свою систему она годами. Сперва наброски, подступы к теме, затем подробное скрупулезное описание итогов ее поисков, раздумий, медитаций. Мир иной, как и все в этом мире, Цветаева познает в слове и через слово. Глубоко и последовательно.

В поэме «Новогоднее» автор прямо задает тему и выпытывает у собеседника — умершего собрата по перу Генриха Мария Рильке: «Не ошиблась, Райнер, рай — гористый?..» Само имя друга и сам факт его смерти подсказывают эти вопросы, делают их уместными: Райнер — тот, кто теперь познал рай.

Но раздумья эти начались задолго до 1927 года, когда это писалось. Как признает сама Цветаева в той же поэме, вопросы эти она начала задавать еще со школьной скамьи: «Сколько раз на школьном табурете: Что за горы там? Какие реки?» И уже тогда появляются первые озарения, первые интуитивные знания о рае: «Тринадцати, в Новодевичьем, поняла: не без- а все-язычен».

Первый подход к теме делался в русле чисто литературной традиции, в колее, проложенной старшими современниками — символистами. Райские сады и Ветроград — важные и хорошо разработанные в Серебряном Веке мотивы. Темы, ставшие по сути каноническими. Описания райских садов у разных символистов настолько схожи, что только специалисты могут сразу понять, чьи это строки — Бальмонта, Брюсова или Вячеслава Иванова. Вот трактовка Бальмонта: «Края всегда повиты душистыми цветами, В них словно сказки скрыты с цветистыми строками. В корнях и мед и млеко, двенадцать свежих рек». А это Брюсов: «Девы, благостно нагие, опустив к земле глаза, встретят странника, как друга, уведут тебя в густые, светлоствольные леса». А это Гумилев: «Мне часто снились райские сады, среди ветвей румяные плоды. Лучи и ангельские голоса, внемировой природы чудеса».
Отдает дань той же традиции Цветаева в самом конце 10-х годов в поэме «Егорушка»: «За тыном райский сад, глядит: кусты в цветах. Меж них скворцы свистят на золотых шестах».

Но общепризнанный и устоявшийся подход к теме Цветаеву перестает устраивать. Возможно, в силу литературоцентричности приведенных текстов: они рождаются из книжной и фольклорной традиции, в них много от лубка и стилизации. Меньше — от собственного религиозного чувства. Много — от старины (как мы ее понимаем), мало — от самовосприятия человека начала бурного 20 века.

 

Научный подход к небу

 

Цветаева выбирает принципиально иной метод. В познании Парадиза она соединяет сразу четыре компоненты. Скрещивает, или, лучше сказать, переплетает средневековые традиции, свой личный метафизический (молитвенный и медитативный) опыт, радикальные (почти футуристические) поиски в области языка и новейшие научно-технические открытия, точнее, прогресс в сфере воздухоплавания.

В 20-х годах космос еще не штурмовали, но уже вовсю готовились к этому, небо благодаря развитию авиации становилось все ближе — и многим тогда казалось, что и к духовным тайнам бытия человечество приближается в прямом смысле, вместе с авиаторами покоряя небо.

Собственная новая теория о христианском космосе излагается в середине 20-х годов в серии самых знаменитых поэм Цветаевой. Эта теория не сформирована априори: она придумывается через поэзию, вырастает из слова.

Уже в первой из поэм этого ряда, «Попытке комнаты» (дописана в начале июня 1926 г.) говорится о готовности автора к новому, особому путешествию. Поэт ждет явления провожатого (который традиционно необходим для путешествия души), называет его Данзасом, как секунданта Пушкина, сопровождавшего его к месту гибели. Автор ожидает свиданья душ, прохождения по коридорам, по окончанию которых она окажется «середь комнаты, с видом Бога — Лиродержца», где потолок поет «всеми ангелами». То есть — в раю.

 

Но самого путешествия еще нет, маршрут намечается пунктирно, как некий эскиз будущей эпохальной картины. Самое значимое в этой попытке одновременно мистического и поэтического познания — это описание того, как «прохождение» в тонкие миры становится возможным. Описывается по сути то, что сейчас назвали бы переходом в измененное сознание или в состояние транса. Автор пишет об исчезновении потолка («потолок достоверно крен дал» и «потолок достоверно плыл»), растворения перегородки между материальным и духовными мирами. Уплывающий потолок — переход к новой системе координат, выход из классической трехмерной.

 

Через месяц закончена развивающая ту же тему «Поэма лестницы». Здесь маршрут из мира сего пролегает не по коридорами, а по лестнице — то есть уже не горизонтально, а вертикально. Лестница на небеса имеет прямые библейские ассоциации, которая Цветаева, мимоходом воспроизводит («Сон Иакова! В старину везло!»). Провожатый назван Гефестом, средством исхода из бытия становится пожар (лестница — пожарная во всех смыслах), потолок снова исчезает — «рухнув» от огня.

Итак, теперь именно пожар — способ ускорения движения героя вверх — в новое небо. Уместно вспомнить, что в 1925-м в США был осуществлен первый в мире запуск ракеты с ЖРД (жидким кислородом и газолином), которая через 10 лет достигнет сверхзвуковой скорости и станет основой современной ракетной техники.

Цветаева, живя в Париже, следила за открытиями в научной сфере и считала уместным упоминать о них в поэмах. Непосредственным поводом для «Поэмы воздуха» становится еще одно научно-техническое достижение — совершенный американским летчиком Чарльзом Линдбергом 21-22 мая 1927 г. первый беспосадочный перелет через Атлантический океан. В начале текста прямо указывается: «в дни Линдберга». Но о «Поэме воздуха» — ниже.

 

Новый провожатый

 

Через полгода после «Поэмы лестницы» путешествие, на которое настраивается Цветаева, совершает близкий ей человек — Эрих Мария Рильке. И оплакивая его в «Новогоднем» (закончено в начале февраля 1927 г.), она в каком-то смысле доверяет Рильке роль своего проводника в царство небесное. Теперь, после полугодовых приготовлений она уже может детальнее говорить о своих озарениях — о том, что именно переживает в раю душа поэта и каково устройство «поэтического парадиза».

Полгода раздумий, прошедших после «Поэмы лестницы», не прошли даром. Она внятно и дерзко начинает постулировать неслыханный для христианства взгляд на устройство небесного царства. «Не один ведь рай, над ним другой ведь Рай? Сужу по Татрам», И далее: «Бог — растущий Баобаб? Не Золотой Людовик — Не один ведь Бог? Над ним — другой ведь Бог?...»

Это неожиданное (если не сказать — еретическое) для христианина представление отсылает на первый взгляд к ведической литературе, индуистскому многобожию, системе, в которой на разных уровнях (планетах) обитают (сосуществуют) отвечающие за разные природные и духовные явления боги и полубоги. Отчасти это напоминает и десять сфирот (сфер) Каббалы — каналов, по которым струится божественный свет, каждый из которых является определенным проявлением Высшей силы — хохма (мудрость), бина (понимание), гвура (величие), хесед (милость) и т.д.

Однако Цветаева настаивает, что остается в лоне христианской церкви и христианских представлений. Уже вначале поэму она перепевает канонический 22-й псалом «На месте злачне, тамо всели мя». Перепевает с намеренным снижением пафоса: «Недоразумение, что злачном — (злачном — жвачном) месте зычном, месте звучном».

Как бы отдав дань молитвослову, она идет дальше: «Рай не может не амфитеатром быть». Это уже воспринимается как отсыл к главному поэтическому трактаку об аде и рае — «Божественной трагедии» Данте. Где высший, десятый круг, обитель Бога, ангела, святых и праведников представляет собой гигантский амфитеатр, в котором души занимают разные уровни (ряды) — в зависимости от степени праведности — и спокойно, неподвижно восседают в белых одеждах. Как в театре, где идет классическая постановка, зрители радостно и торжественно наблюдают природные явления.

Именно наблюдением, по мысли Цветаевой, занят и Рильке — со своей звезды, «приоблокотясь на обод ложи» (далее — другое уточнение: «приоблокотясь на алый обод» — снова видим театр). Правда, поэту открывается не увлекательное, но печальное зрелище — он глядит на острог «с прекрасным видом» (прямой перевод названия местечка Беллевю, где пишется стихотворение Цветаевой) — на «многострадальный этот» свет.

 

Физическое ощущение души

 

Прямой же перекличкой с третьей частью «Божественной комедией» становится начатая еще через несколько месяцев — последняя в этом ряду «Поэма воздуха». Само слово «воздух», употребляемое вместе с числительным — «первый воздух», «третий воздух» — и т. п., соответствует дантову первому, второму и т. д. «небу». И здесь и там в качестве семантической замены используется слово «твердь».

Но Цветаева переосмысливает и пересоздает средневековый «Рай». Данте совместил в своей поэме астрономические и теологические познания, христианский космос у него и теологов средневековья привязан к тому, что в те времена считалось научным. Во времена Данта все еще торжествовала Птолемеева, геоцентрическая система мира. В точном соответствии с ней, с той же последовательностью, в которой отстоят от Земли (от Земли, а не от Солнца) другие планеты и небесные тела у Птолемея, поэт расселяет души праведников; в этой же последовательности и происходит путешествие автора по маршруту «Земля — Рай». Сперва он долетает до сферы Луны, затем до Меркурия, Венеры, и т. д., за ними следуют сферы неподвижных звёзд и хрустальная, — за хрустальной сферой расположен Эмпирей,— бесконечная область, населённая блаженными, созерцающими Бога,— последняя сфера, дающая жизнь всему сущему. Научные и мистические познания здесь также переплетены: девятое небо, хрустальная сфера, вращается со скоростью света, являясь Перводвигателем — источником движения всех остальных сфер, в то время как Эмпирей является абсолютно неподвижным небом, просто «твердью». При этом скорость вращения и масса небесных тел зависят (в прямой пропорции) от святости данного неба и его обитателей. Герой же поэмы наблюдает здесь не только проявления духа, но и атмосферные и космические явления — радуги, кометы, звездопады и т. п.

Хотя непосредственным поводом для «Поэмы воздуха» и становится, как уже было сказано, беспосадочный перелет через Атлантический океан, средневековый космос реконструируется не с точки зрения новейших научно-технических достижений — об этом речи вообще не идет — а поэтически и метафизически. Цветаева на сей раз полностью освобождает христианский рай от каких-либо ассоциаций с астрономией и физикой — ибо всякая наука о материальном бессмысленна и недействительна в нематериальных мирах. Ее задача — передать, если уместно такое выражение, «физическое ощущение души» — на каждом витке духовного подъема, на каждой из сфер («воздухов») царства небесного.

При этом внешне повторяется сюжетная канва «Рая» Данте — душа автора, ведомая проводником, перемещается от сферы к сферы вплоть до последней — абсолютно неподвижной («Кончен воздух. Твердь»), пытаясь постичь и описать состояние, испытанное на каждом уровне восхождения.

Сколько всего небес в цветаевском космосе — неизвестно, но очевидно, что не менее восьми, не исключено, что и десять, как у Данте. Цветаева упоминает «первый воздух», «третий воздух», «пятый воздух», затем седьмой (заметим, что используются только нечетные числа) и наконец говорит о достигнутой «тверди». Между всеми этапами описываются разнообразные состояния души, подразумевающие, что она достигает и других сфер (под четными номерами), о которых Цветаева не упоминает, предоставляя читателям возможность дорисовать картину самим.

Свойство первого, нижнего воздуха — его густота: душа, освобождаясь от тела, проходит через огромное сопротивление («как сквозь рожь»). Возможно, это ассоциируется с плотными слоями атмосферы, которые преодолевает летчик — но на дальнейшее повествование атмосферные и природные явления (в отличие от Данте) почти не влияют. В следующем слое она обретает невесомость и теряет все признаки живого тела: она перестает дышать, весить, слышать («оттяготела»). Это конец страданиям и конец воспоминаниям (в последний раз вспоминаются «сыпняк в Москве» и другие приметы доэмигрантского быта).

Движение становится все легче — и «третий воздух пуст» (а не густ, как первый).

Далее душа окончательно расстается с телом — «старая потеря тела через воду» (скорее всего, имеется в виду крещение — но крещение на каком-то новом уровне, посмертное). Но если физические ощущения пропадают, то все органы поэтических, творческих чувств, напротив, обостряются и приумножаются: умерший попадает в идеальное место для творчества. Где воздух «цедче сита творческого», и «глаза гетевского», и «слуха рильковского». Где «шепчет Бог, своей — страшася мощи». Где ухо становится «чистым духом» и «чистым слухом».

Наконец, достигнув седьмого неба, Цветаева провозглашает: «основа мира — лирика». На этом небе «дитя — в отца»: то есть поэт обнаруживает всю свою божественную природу.

По сути цветаевский парадиз, ее совершенный космос — это рай для поэтов, сфера высшей, идеальной реализации его творческой энергии.

«Поэма воздуха» бросает новый свет на мотивы предыдущего произведения — «Новогоднего», где описаны другие составляющие цветаевского рая. Который «не без-, а все-язычен». И не «тот свет» — а «наш свет», область поэтов. Где дается новый «ряд значений и созвучий новых». И где, возвращаясь к «Поэме воздуха», — «полное владычества лба» (голова с крыльями): полное торжество поэтической мысли. И одновременно ее полное одухотворение: когда шпиль готического храма нагоняет собственный смысл (происходит соединение духа и разума).

 

О Рае — непосредственно Дантовом — последние дневниковые записи Цветаевой на чужбине. Точнее, уже на палубе корабля «Мария Ульянова», возвращавшего ее на родину в июне 1939 года. «Прочла в Nouv<ells> Litteraires («Новости литературы») — замеч<ательно> о Рае Данте. А я думала — скука. Счастлива, что у меня есть Данте — проз<аический> перевод avec texte en regard (с подстрочником), старый. Прочту — Парадиз». (Илья Фаликов. «Марина Цветаева. Твоя неласковая ласточка», Мск. «Молодая гвардия». 2017 г.)

Из этого признания можно сделать два интересных заключения. Одно такое: первоисточник Цветаева или не читала, или читала мельком (не дочитала). То есть, получается, что собственно Дантов Рай, ассоциаций с которым так много, в особенности в последней из этого ряда поэма, в оригинале ей хорошо известен не было. Этот парадокс требует, возможно, отдельного исследования, но по крайней мере очевидно: все мировое искусство так густо настоено на «Божественной комедии», что не обязательно знать ее в оригинале, чтобы аппелировать к ней.

Но более важен для нас другой вывод из дневникового признания: эта тема волновала ее всегда, со школьной скамьи, интерес был серьезным и не угасал до последних лет жизни.

 

Максим Гликин, поэт, писатель, журналист. Заместитель главного редактора телеканала «Дождь». Родился в 1969 г. в Москве. Окончил МИИТ. Член Союза писателей Москвы, лауреат премии журнала «Дети Ра». Автор трех книг публицистической прозы и сборников стихов «Я — метролль», «35 времен года» и «Сдается угол». Стихи и эссе публиковались в журналах «Знамя», «Юность», «Дети Ра», «Арион», «Дружба народов», «Крещатик», «Зинзивер», «Плавучий мост», «Литерратура» и др. Организатор литературных акций и фестивалей в рамках проектов Клуба кураторов литфестивалей России.

10.10.20183 817
  • 4
Комментарии

Ольга Смагаринская

Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»

Павел Матвеев

Смерть Блока

Ольга Смагаринская

Роман Каплан — душа «Русского Самовара»

Ирина Терра

Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»

Ирина Терра

Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»

Елена Кушнерова

Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже

Эмиль Сокольский

Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца

Михаил Вирозуб

Покаяние Пастернака. Черновик

Игорь Джерри Курас

Камертон

Елена Кушнерова

Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»

Людмила Безрукова

Возвращение невозвращенца

Дмитрий Петров

Смена столиц

Елизавета Евстигнеева

Земное и небесное

Наталья Рапопорт

Катапульта

Анна Лужбина

Стыд

Галина Лившиц

Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder

Борис Фабрикант

Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»

Марианна Тайманова

Встреча с Кундерой

Сергей Беляков

Парижские мальчики

Наталья Рапопорт

Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи

Уже в продаже ЭТАЖИ 1 (33) март 2024




Коллектив авторов Самое важное — в нюансах
Галина Калинкина Текст найдёт писателя и задушит
Михаил Эпштейн Зияние, или Заклятие кистью
Николай Грозни Признак Будды
Юлия Медведева Роман с Индией
Александр Курапцев Кумаровские россказни
Ефим Бершин С чистого листа
Дмитрий В. Новиков Волканы
Марат Баскин Жили-были
Павел Матвеев Встреча двух разумов, или Искусство парадокса
Ефим Бершин Чистый ангел
Наталья Рапопорт Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи
Алёна Рычкова-Закаблуковская Взошла глубинная вода
Анна Агнич Та самая женщина
Юрий Анненков (1889 – 1974) Воспоминания о Ленине
Елизавета Евстигнеева Яблочные кольца
Владимир Гуга Миноги с шампанским
Этажи Лауреаты премии журнала «Этажи» за 2023 год
Галина Калинкина Ольга Балла: «Критика — это служба понимания»
Михаил Эпштейн Лаборатория чувств. Рассказы о любви.
Наверх

Ваше сообщение успешно отправлено, мы ответим Вам в ближайшее время. Спасибо!

Обратная связь

Файл не выбран
Отправить

Регистрация прошла успешно, теперь Вы можете авторизоваться на сайте, используя свой Логин и Пароль.

Регистрация на сайте

Зарегистрироваться

Авторизация

Неверный e-mail или пароль

Авторизоваться