Я тоже не ангел,—

Я тоже частенько

У двери красавицы

Шпорами тенькал,

Усы запускал

И закручивал лихо,

Пускаясь в любовную

Неразбериху.

Эта песня, прозвучавшая в популярном кинофильме, создана из стихотворения Михаила Светлова «Большая дорога» (1928). Отредактированный киношный вариант оказался удачнее и ярче затянутого оригинала. Оригинал, между тем, оканчивался строками, которые, с одной стороны, являются проходными у классика, а с другой стороны демонстрируют одну из характерных черт его поэтики:

Простите нам, жены! /Прости нам, эпоха, /Гусарских традиций /Проклятую похоть!

С подобной прямолинейностью, возведённой в статус авторского приёма, мы ещё не раз встретимся в лирике Светлова. Лобовое высказывание как явление речи тем и характерно, что представляет собой полную противоположность поэзии в любой трактовке этого понятия. Именно благодаря прямолинейности определённая часть поэтического наследия Михаила Светлова не выдержала проверку временем; в отдельных образцах мы имеем дело с фольклорными стилизациями, также мы можем говорить об идеологическом рифмовании как об отражении требований эпохи. В качестве примера подойдёт уже приведённое словосочетание «проклятая похоть», приносящее в стихи лобовое морализаторство. Одновременно с этим нельзя не отдать должного другой части наследия автора как бесспорной классике советской поэзии. Нам давно понятен такой расклад, весьма характерный для целого корпуса текстов большинства иконических поэтов первой половины ХХ века.

В 2019 году сразу в нескольких изданиях вышел материал, освещающий гипотезу гомосексуальных мотивов в поэзии Михаила Светлова. Автор материала журналист Евгения Коробкова пишет в одной из своих заметок («Все оттенки голубого поэта Михаила Светлова»): «Предупреждаю сразу, что доказательств нет, и все, что я напишу ниже, — всего лишь интерпретация его стихотворений». Безусловно, такой подход был продиктован требованиями формы газетной публикации, не имеющей статуса литературоведческой исследовательской работы[1].

Однако газетная публикация получила определённый общественный резонанс, несмотря на отсутствие у автора доказательств предложенной гипотезы. Повторюсь, газетная заметка как жанр не требует глубокого изучения предмета: журналисту достаточно дать собственную (зачастую исключительно эмоциональную) интерпретацию проблемы и спровоцировать волну общественного мнения. Так как подробное изучение феномена поэзии Светлова не может быть темой газетной статьи, задача признать или отвергнуть предложенную гипотезу переходит в полномочия критиков и литературоведов.

Загадки «Гренады»

Одним из аргументов, нацеленных на подтверждение гомосексуальности автора «Гренады», оказалось предположение, что ритм данного стихотворения соответствует ритму коротенького гомосексуального гимна «Песня правоведов». Однако здесь не всё так однозначно.

К примеру, Елена Михайлик, исследователь, изучающий поэтику М. Светлова, весьма недоверчиво отзывается о статье М Золотоносова[2], в которой последний рассуждает о ритмическом родстве «Гренады» и упомянутого гимна: «постулированная Золотоносовым кратковременная смена «поэтической ориентации» нуждалась бы в очень серьезных доказательствах»[3]. Сама Михайлик изучает ритмическую связь «Гренады» не с «Гимном правоведов» а с солдатским фольклором Первой мировой войны, ссылаясь на обнаруженные Н.А Налепиным[4] тексты рукописного сборника солдатских песен.

Однако, кроме озвученных выше, существует множество других попыток объяснения ритмических корней «Гренады». Небезынтересной видится связь с немецкой поэзией; известно, что Маяковский называл Светлова «красным Гейнем». Действительно, Светлов зачитывался поэзией Гейне (в переводах Жуковского, естественно), и амфибрахий, которым написана «Гренада», с большой долей вероятности взят именно у любимого немецкого классика. Но даже эта, лежащая на поверхности, гипотеза, не окончательна, и упоминание о ней среди исследователей также ведётся с осторожностью, хотя поэтика Светлова гораздо ближе связана с наследием Гейне, нежели с наследием ЛГБТ-сообщества.

Не менее любопытно родство ритмического строя «Гренады» и текста средневекового еврейского поэта Иегуды Галеви; вокруг этой не только музыкальной, но и смысловой связи уже давно идут дискуссии:

Покину Гренаду, / Покину край милый, / Сиона я должен / Увидеть могилы. (Пер. Н. М. Минского) [5]

Развивая эту мысль далее, стоит сослаться на работы литературоведа Р.Д. Тименчика, где говорится, что образ еврея в российском обществе очень часто выступает в роли потенциального «Другого», на которого направлены «национальные общественные страхи» и «те качества и характеристики, которые в собственной (русской национальной) культуре и «национальном характере» традиционно отвергаются («Тень» в юнгианской терминологии)»[6]. 

Возможно, факт принадлежности поэта Светлова не только к пролетарской, но и к еврейской культуре может объяснить многие не проработанные Е. Коробковой нюансы.

«Мальчиком я Тору разворачивал»

Факт принадлежности к еврейской культуре Светлов никогда не отрицал, а в раннем периоде творчества даже всячески акцентировал.

И я вижу в любимом взгляде

Женских глаз голубей степей,

Как встает их разбойный прадед

И веселой забавы ради

Рвет и щиплет дедовский пейс. («Под вечер», 1923)

В литературе встречаются данные о том, что воспитание мальчиков в традиционных еврейских семьях (особенно в семьях начала ХХ века) предполагало развитие в детях ряда черт, в обыденном понимании трактуемых как женственные, однако эти черты не имеют никакого отношения к нетрадиционной ориентации. Речь идёт не о псевдоантропологической трактовке Отто Вейнингера, а о взглядах, высказанных в том числе Дэниэлом Боярином, согласно которым в древней талмудистской традиции присутствует отличающийся от традиционного «канон маскулинности, требующий от мужчины не столько силы и воинственности, сколько ума и терпения».[7]

Идея о воспитании Михаила Светлова (в детстве — Миши Шейнкмана) в духе национальной традиции даёт дополнительное объяснение темы мужской дружбы в стихах поэта. Она также объясняет появление особой нежности в поведении героев, находящихся на пороге смерти — эта нежность, замечу, направлена не на конкретного человека, а на жизнь в целом, и является своеобразным аналогом прощания. Объяснение этого феномена у Светлова заключается в упомянутом выше каноне альтернативной маскулинности как элементе традиционной национальной педагогики. К слову сказать, время, в которое мы живём сегодня, доказало полную состоятельность такого взгляда на маскулинность.

Элементы указанной выше традиции встречаются в поэме Светлова «Стихи о ребе» (1923), в стихах «Теплушка» (1923) и «Под вечер» (1923).

Детство мнится комнаткой душной,

Свет молитвенный ждет зари...

В этой комнатке

Меня учили быть послушным

И слишком громко не говорить.

Но однажды, уйдя из дому,

Я растаял в большой толпе,

И марсельезу незнакомую

Гортанный голос мой запел.

«Я в гражданской войне не редко…», (1923)

Важно отметить, что роль словосочетания «незнакомая марсельеза» в этом стихотворении близка к роли словосочетания «иностранная звезда Меркурий» из стихотворения «В разведке». Оба оборота «выпадают» из семантической ткани стиха: и там и тут мы имеем дело с так называемым «чужим словом», подобно «чужому слову» Платонова — таким образом формируется эффект остранения.

В поэме «Потоп» библейские аллюзии, связанные с Содомом, даны с присущей Светлову прямолинейностью:

Нас не пустят туда —

Там для избранных Крепость и дом,

Но и эту твердыню

Десница времен поразила.

Кто-то бросился вниз...

Видишь, Джэн,—

Это новый Содом

Покидают пророки

Финансовой буржуазии.

Детский трупик,

Качаясь,

Синеет на черной волне,—

Это маленький Линдберг,

Плывущий путями потопа.

(1932)

Читатель, чья рецепция настроена на волну гомосексуальной эстетики, возможно, зацепится в этих строках за «маленького Линдберга», но этот образ связан не с эротикой, хотя за американским лётчиком Чарлзом Линдбергом в конце 20-х закрепилось игривое прозвище «малышка Линдберг». В данном случае плывущий «путями потопа» детский труп напоминает читателю о трагедии, пришедшейся как раз на злосчастный 1932 год, когда полуторагодовалый сын знаменитого лётчика был похищен и убит. Упоминание же о библейском Содоме в стихотворении, посвящённом индустриальной Америке 30-х годов, говорит само за себя.

Взгляд на женские образы в лирике Михаила Светлова

Вытерла заплаканное личико,

Ситцевое платьице взяла,

Вышла — и, как птичка-невеличка,

В басенку, как в башенку, пошла.

И теперь мне постоянно снится,

Будто ты из басенки ушла,

Будто я женат был на синице,

Что когда-то море подожгла.

(1929)

Рассмотрим в общих чертах, как сделано это стихотворение. Несколькими штрихами обрисована экспозиция: «ситцевое платьице взяла» — описание утра после бурной ночи, времени, когда выясняются обстоятельства, предполагающие расставание партнёров. То, что один из этих партнёров — женщина, не представляет сомнений. Уход из жизни в «басенку» — ситуация, обычная для поэта, у которого женщина как реальный объект вытесняется литературным образом или невнятным в двадцатом веке явлением под названием «муза». Прошу обратить внимание на характерный для лучших стихотворений Светлова неожиданный смысловой поворот в финале: синица улетает и оставляет за собой целое море огня (у поэта в руках не остаётся даже синицы!), и это не та синица, пушкинская, которая «тихо за морем жила», и о которой сразу же вспоминает читатель. Кстати, если уж мы коснулись этой технической особенности стихов Светлова, подобный же смысловой поворот мы можем наблюдать в стихотворении «Двое» (1924), где пуля убивает двоих бойцов и к ним подходит третий — «И холодно стало третьему вдруг/ От жуткого счастья двоих».

Стихотворение «Вытерла заплаканное личико» — довольно известный текст Светлова с ярким женским образом. Сомнительно, чтобы подобный образ возник в стихах поэта с гомосексуальными наклонностями. С бисексуальными — более реально, однако этому «би» должно обнаружиться хоть какое-то внятное доказательство, а его мы до сих пор так и не имеем.

Не имеем, потому что женские образы один за другим являются лейтмотивами поэтики Михаила Светлова: это и Гренада (символический образ родины), и жена, и поэзия («Поэзия — моя держава, Я вечный подданный ее», 1957), и смерть:

Провожаю ее,

      и не вижу ее,

Ни глаз ее,

      ни кудрей.

Белая ли она,

      смуглая ли,

                   или рыжая,

Или только череп у ней.

Я хотел бы тяжелой хваткой

Положить ее на перо

В темный час, когда украдкой

Выбегает она на перрон.

(«Не один, не два раза бессонницей», 1923)

Вспомним стихотворение «Под вечер» (1923), которое ряд исследователей относит к образцам периода «советско-еврейской» поэтики Светлова[8]:

Девушка моего наречья,

По вечернему тиха и смугла,

Приходила ко мне под вечер

Быть любимой и не смогла.

Отчего же девушка, предназначенная поэту родом и кровью, не смогла стать его возлюбленной? Ответ мы находим в том же самом стихотворении:

Оттого ли, что жизнь моя отдана

Дням беспамятства и борьбы.

Разгадка оказывается, опять же, довольно прямолинейной, впрочем, как и расстановка приоритетов лирического героя в тексте другого современника эпохи, А. Фатьянова — я имею в виду знаменитую песню с рефреном «первым делом самолёты». Такой подход весьма характерен для идеологической подоплёки текстов советского времени и не нуждается в дополнительном разъяснении.

В поэме «Хлеб» (1927) весьма незамысловато (а как оно может быть иначе у Светлова?) описан плотский контакт между мужчиной и женщиной:

Помню,

С ней отводил я душу

И голубил её

И ласкал,

Я над милой своей Валюшей,

Словно мост над рекою, стоял.

В этой же поэме «Хлеб», помимо эротической сцены, мы столкнёмся с полным «светловским набором»: здесь и мужская дружба, и русские, и евреи, и упоминание Торы, и многочисленные библейские аллюзии. Но, несмотря на присутствие подобной мозаичности, не нужно искать в светловских текстах лишнюю сложность и двойное, а то и тройное дно. Как было показано, в большинстве представленных примеров мы имеем дело с поэтикой прямого высказывания: в этом заключается как сила стихов Михаила Светлова, так и, в ряде случаев, причина того, что определённая часть корпуса текстов поэта в настоящее время звучит подчёркнуто архаично, в том числе и стихотворение «Четыре пули».

«Четыре пули». Немного о физиологии.

Эта пуля вошла /В мою главную жилу /И бежит,/ Отнимая последнюю силу.

Я всю ночь провожу /На бессонной постели,— /Эта пуля без отдыху/ Шляется в теле.

Приложи только руку — /И нащупаешь ты/Мгновенную выпуклость быстроты.

«Четыре пули» (1929)

С медицинской точки зрения финал стихотворения бессмыслен: извлечь пулю в полевых условиях практически невозможно, а пустить её в дело после извлечения — и подавно. Скорее всего, разгадка стихотворения кроется не в физиологии. По сути, здесь присутствует довольно лобовая (и удачная) попытка описания сути человеческой жертвы, которая приносится ради победы в бою. Эта же идея будет развита в советской военной лирике 40-х годов, вспомним хотя бы стихотворение И. Дегена «Мой товарищ в смертельной агонии» (1941).

В альтернативной трактовке вызывают вопросы и «главная жила», и «бессонная постель», и «мгновенная выпуклость быстроты», однако мне представляется совсем иное объяснение данных метафор.

Действительно, образ пули, гуляющей по крупным сосудам, весьма поэтичен и чрезвычайно притягателен для человека, не имеющего медицинского образования, каковым и был поэт Михаил Светлов. Однако поэт провёл на поле боя немало дней и, не исключено, на самом деле имел возможность наблюдать большое количество разнообразных пулевых ранений. Реальное ранение в «главные» сосуды организма — аорту, лёгочную и полые вены — конечно, не предполагает длительного посттравматического периода, но при проникающем ранении в брюшную полость, сопровождающемся повреждением полых органов или некрупных кровеносных сосудов, послешоковый период в ряде случаев достигает трёх суток (отсюда в тексте появляется «ночь на бессонной постели»). Добавлю, что в зависимости от тяжести ранения, изменение формы живота пациента происходит с большей или меньшей степенью «быстроты»: в брюшной полости появляется кровь и формируется гематома, в результате чего форма живота в ряде случаев почти мгновенно приобретает некоторую выпуклость, размер которой определяется как количеством крови, так и степенью напряжения брюшины[9]. Словосочетание «выпуклость быстроты» может быть расшифровано как описание быстро сформировашейся гематомы, где «быстрота» есть метонимия пули, а также процесса, ей производимого. Характерная иррадиация боли при ранении органов живота (гуляющая боль) может создавать у раненого ощущение движения инородного тела (той же пули) по брюшной полости, хотя на самом деле подобного движения в большинстве случаев не происходит[10].

«В разведке»

Наши кони шли понуро,

Слабо чуя повода.

Я сказал ему: — Меркурий

Называется звезда.

Перед боем больно тускло

Свет свой синий звезды льют...

И спросил он:

— А по-русски

Как Меркурия зовут?

«В разведке» (1927)

Ритмика стихотворения «В разведке» не вызывает никаких сомнительных ассоциаций: истоки её обнаруживаются не в лирике, а в маршевом ритме известных военных песен начала века, написанных на одну и ту же музыку, а именно: «Марш Дроздовского полка» В.П. Баторина 1919г. «Марш Сибирского полка» В.А Гиляровского (1918)[11], «По долинам и по взгорьям» П.С Парфёнова (1920-1922).

В этом стихотворении действительно встречаются неожиданные образы. Одним из таких образов является планета Меркурий, символ единения мужского и женского начал. Он же символ загробного мира — предвестник смерти. Именно эта трактовка выглядит наиболее убедительной в контексте особенностей поэтики Светлова, о которой было сказано выше. Об этом же говорит Дмитрий Быков в своей статье, касающейся стихотворения «В разведке»: «Побеждает-то именно Меркурий — не Марс, не Венера, хотя зарифмовать их было бы проще, и для лирики они традиционней. Вспомним симоновское «Над черным носом нашей субмарины / Взошла Венера — странная звезда. / От женских ласк отвыкшие мужчины, / Как женщину, мы ждем ее сюда». А Меркурий — бог торговли, корысти, приобретательства, и для стихов, написанных в 1927 году, это в высшей степени объяснимо. Ведь Светлов уже успел написать своего «Нэпмана», лирический герой которого ностальгически ощупывает в кармане верный наган. Меркурий — еще и обозначение ртути, жидкого, ядовитого, коварного металла. Разведка окончилась гибелью, статус кво восстановлен, вещи существуют под прежними именами».[12]

Блогер Владимир Клименко (wwp666)[13] довольно убедительно проанализировал данное стихотворение и сделал заключение, что упоминание Меркурия («иностранная планета») очень хорошо отражает статус героев стихотворения — учитывая локацию описываемых Светловым событий (Украина), просьбу одного из героев назвать планету именно «по-русски» (что исключает принадлежность его к петлюровцам или махновцам), и упоминание командира, явно указывающее на принадлежность героев именно к Красной армии.

Полагаю, Светлов не намекал на русский аналог названия планеты Меркурий, хотя бы потому, что сам Светлов, согласно имеющимся у меня данным, никогда не увлекался изучением русской мифологии. К слову: фольклорист Н.В Васильева проследила развитие данного мифологического образа в германской мифологии и утверждает, что в ряде случаев русское упоминание Гермеса (Меркурия) является отсылкой ко всему иноземному, в частности, немецкому[14]. Однако я не буду останавливаться на этой версии, потому что она представляется мне довольно вычурной и сложной, хотя нельзя не упомянуть о возможности подобной трактовки.

Несомненно, Меркурий был одной из любимых планет Светлова, и упоминания о нём в стихах встречаются довольно часто, например, в поэме «Хлеб» (1927): «Тишина/от земли до звезды/ от Меркурия /до Могилёва». Любопытно, что планета Меркурий (ивритское название — Кохав) в иудаике связана с зодиакальным знаком Близнецов, месяцем июнем и днём недели четвергом (ср: «А день… Какой был день тогда? Ах да — среда», В. Высоцкий). Возможно, один боец спрашивал другого не о русском значении названия планеты («звезды», как она именуется в тексте), а именно о еврейском её названии, имеющем массу коннотаций, подробное освещение которых не является целью моего исследования.

Космические символы в лирике Михаила Светлова (в том числе и упоминание «звезды Меркурия»), подробно описал литературовед А.А. Малиновский, поэтому я не вижу смысла более подробно останавливаться на данном вопросе; многие ответы можно отыскать в указанной ниже статье.[15] В дополнение к работе Малиновского можно отметить, что, кроме Меркурия, у Светлова в стихах также обнаруживается и Венера (которая плохо вписывается в концепцию гомосексуальной поэтики):

«Венера! Здравствуй! Сквозь разлуки,/ Сквозь лабиринты старины/ Ты мне протягиваешь руки,/Что лишь художнику видны» («Искусство»,1957),

Кроме того, в стихах Светлова часто встречается упоминание различных «звёзд», что, опять же, очень хорошо соотносится с иудаикой, но вовсе не соотносится с идеей гомоэротического характера поэтики автора.

Заключение

Российское общество довольно традиционно, особенно когда дело касается вопросов полового самоопределения отдельной личности. Тем не менее, к роли традиции как в жизни общества так и в литературе всегда нужно подходить с осторожностью, даже (и особенно) если ты видишь в традиции своего противника. Иногда проблема кроется именно в мелочах, в форме противостояния, а также в материале, с помощью которого это противостояние осуществляется. Поэтика Михаила Светлова мне представляется сомнительным материалом для этой цели. Несмотря на то, что именно на эффект неожиданности и рассчитывал автор материала о гомосексуальности поэта, сенсации не получилось как из-за проблемы с доказательной базой, так и благодаря самой форме подачи материала. Коротко: если берёшь в качестве объекта фигуру уровня Светлова, будь добр соответствовать.

В целом рассмотрение поэтики советского классика через призму гомоэротической символики мне не кажется преступлением. Как доказывает история культуры, гомо- и бисексуальная основа поэтического мировидения присуща многим деятелям искусства, и рано или поздно мы должны обрести лояльность и широту взглядов в этом вопросе. В данном же случае меня смущает не только отсутствие доказательств, но и определённые стилистические особенности упомянутой заметки, характеризующие её не как литературное явление в рамках историко-биографического метода с элементами рецептивного анализа, а скорее как использование литературного дискурса в целях, далёких от искусства.

Было бы любопытно получить настоящие доказательства, позволяющие раскрыть суть текстов поэта-красноармейца в совершенно новой плоскости. Однако при более пристальном изучении поэтического наследия Светлова, а также при ознакомлении с рядом литературоведческих работ, касающихся его изучения, подтверждения остроумным предположениям Е. Коробковой не обнаруживается.

[1] Е. Коробкова. Все оттенки голубого поэта Михаила Светлова. Экспресс-газета, 27 сентября 2019.

[2] Золотоносов М. O huello, или Тайный смысл полковой серенады // НЛО. 1995. № 17. С. 360—363

[3] Е. Михайлик. Гренада» Михаила Светлова. Откуда у хлопца испанская грусть?», НЛО, 2007, №75.

[4] Круглов М. А. Солдатский песенник / Публ. [и вступ. ст.] А. Л. Налепина, О. Ю. Щербаковой // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 1995. — С. 472—487. — [Т.] VI.

[5] Тименчик Р.Д. Чужое слово: атрибуция и интерпретация // Лотмановский сборник. Вып. 2. М.: ОГИ—РГГУ, 1997. С. 86—99.

[6] Виктория Суковатая. Евреи, женственность и русская культурная идентичность: общественные дискуссии конца XIX века в рассказах А.П. Чехова, Еврейская Старина, №2 • 20.06.2012

[7] И.С. Кон. Мужчина в меняющемся мире. — Время, 2009 г. с. 496

[8] Л. Кацис. Михаил Светлов. Лехаим. Май 2007 ИЯР 5767 — 5 (181)

[9] Клинические рекомендации по оказанию медицинской помощи пострадавшим с повреждениями живота и органов брюшной полости в чрезвычайных ситуациях. Под ред. Б.П. Кудрявцева и Е.А Войновского. Общероссийская общественная организация специалистов в сфере медицины катастроф. М., 2015. С. 12 — 15.

[10] Военно-полевая хирургия: учебник / Д.Е Корик [и др.] под ред. В.Е. Корика. — Минск: Вышэйшая школа. 2017. С 234 — 247.

[11] Симаков, В.И. Прапорщик. Новейший военный песенник. Пг.: Издание книжной торговли Н.И. Холмушина; Тип. «Грамотность», 1916. 

[12] Д. Быков. Михаил Светлов. Лехаим. Сентябрь 2008 ЭУЛ 5768 — 9 (197)

[13] [электронный ресурс]: ссылка

[14] Н.А Васильева Русская Хазария". Новый взгляд на историю» - М., "Метагалактика", 2001. - 320с. ("Подлинная История Русского Народа", выпуск 2-3.2001). Стр.255-350.

[15] Малиновский А.А Космические образы в поэзии Михаила Светлова //Русский язык в школе. — 2009. — No6. — С.63 - 68

Ольга Аникина поэт, прозаик, переводчик, эссеист. Родилась в Новосибирске в 1976 году, жила в Москве и Сергиевом Посаде, сейчас живёт в Санкт-Петербурге. Закончила Новосибирский медицинский институт и Литературный институт им. Горького. Член Союза Писателей Санкт-Петербурга. Кандидат медицинских наук, работает врачом с 1999 года по сегодняшний день. Аспирант кафедры зарубежной литературы ЛИ им Горького. Стихи, проза и критические эссе опубликованы в периодике («Сибирские огни», «Новый Мир», «Знамя», «Октябрь», «Дружба Народов», «Новая Юность», «Волга», «Зинзивер», сетевой журнал «Литерратура»). Автор четырёх книг стихов и двух книг прозы. Член оргкомитета Премии «Антоновка 40+».