О книге Владимира Гуги «Мама нас точно убьет!»

Эту рецензию начну с одного достаточно дерзкого утверждения, о котором можно и нужно многотомно спорить — советской литературы не существует! То есть она существовала, и, в некотором смысле, продолжает существовать, но не как литература, а как обозначение периода русской литературы в коммунистическое, тоталитарное время. Без свободы, абсолютной свободы, никакой литературы быть не может, как не может быть философии или истории и много чего другого производного «от». «А, как же… — возразят мне, и начнут сыпать десятками уважаемых, замечательных фамилий, — разве Искандер, Булгаков, Астафьев и сотни других не писатели, да они переведены на десятки языков мира, их читают!?» Чтобы быть последовательным, сейчас отвечу коротко — нет, не писатели, они вынуждены были сдерживать себя, цензурировать, бояться за свою жизнь и свою семью. Хотя, конечно, есть точно не писатели — Марков, Феликс Кузнецов или Кочетов и иные тысячи членов Союза писателей СССР.

Русской литературе еще только предстоит вернуться к литературе как к свободному, безоглядному, художественному размышлению о мире и человеке. Все, что читаю сегодня из новой русской литературы, рассматриваю только с точки зрения этого процесса возвращения. Он идет, может, не так бурно, не обвально, но он идет в прозе, в поэзии, и совсем медленно, полагаю, в критике — ведь давно надо было это уже произнести — советская литература иногда совсем мертвая, готовая к кремации, иногда живая, но травмированная, почти повсеместно — интеллектуально покалеченная.

Теперь — «о».

Вот маленькая книжка, в сто страниц, тираж, как всегда, ничтожный: «Мама нас точно убьет». Писатель Владимир Гуга — яркий пример возвращения к свободной русской литературе. «Ах! — слышу я крики. — Там, наверное, сплошная чернуха и мат, вот она ваша свобода, нам такой не надо!» Чернухи там нет совсем, никто никого не убивает, не разоблачает, мат попадается, как же без него теперь, когда рядом, кругом и всюду столько продажных мерзостей, лизоблюдов, властных воров и бандитов? С этим, наверное, никто спорить не будет?

105 страниц на 36 рассказов, получается 2,83 страницы — одна история или средняя температура по больнице. Больница большая, просторная, хоть и уменьшенная в 1991 году по краям — называется «Россия», общество, люди, перепутанные и заблудившиеся, странно любящие и уверенные, что лучше них никого на белом свете нет. Вот для примера рассказик — друзья со школы, три мушкетера, так было в детстве. Дюма! Высокие чувства, высокие отношения, геройство — «один за всех, а все за одного». Красиво? Да, только теперь это по-другому — скрывая друг от друга, школьные дружбаны спят с сестрой одного из троих, такая теперь любовь и дружба. И рассказ так называется. И кажется даже смешно, забавно. Как будто бы.

Денис Драгунский в анонсе сборника рассказов Владимира Гуги предупреждает «это книжка не для слабонервных», и он прав — даже лирический рассказ о странностях любви заставляет задуматься о чудовищных, гигантских размерах постсоветской зависти и злобы, или о том, как мы все не замечаем ставшее нормой человеческое и моральное уродство. Тут уже не только «квартирный вопрос их испортил», тут про метастазы. Но весело, с огоньком.

Только кажется, что рассказы Гуги — абсурд, а разве не абсурд — новости одного дня: эвакуация из более ста школ или удар ножом человека за замечание, которое он сделал молодому человеку в продовольственном магазине, или подростки, избившие милиционеров, то есть полицейских, или ведущий государственного телевизионного канала, избивший приглашенного им гостя — это не абсурд?

Вот рассказ «Етитская сила» о силе красоты некой нагой Е. — такое продолжение «кускиной матери», которую наш «великий кукурузник», и одновременно спаситель, автор оттепели, показывал в ООН в пятидесятые годы. Красота — страшная сила, принятая на вооружение для третьей мировой войны. А что? Почему нет? Надо же дать надежду на победу, мы же без победы и надежды не можем, не живем, мы же не какое-нибудь «холеное импортное лицо», как выражается свободный писатель. Уникальная деформация народа или телезрителей, что часто, на самом деле, одно и то же, становится главным предметом свободной литературы Владимира Гуги. Писатель находит точные слова — «вляпались в культуру», это когда экскурсоводы «расстреливают туристов «длинными очередями имен и научных терминов», и вот этот народ без реальных опор, в кромешной лжи, без веры и надежды в пустой церкви, в пустой голове, в полудреме живет, выживает уже не одно поколение, озабоченный только тем, что называет — «личным».

На что надеется народ при такой зарплате и повальном обмане? На сказку. На чудо. На то, что шкаф сам пойдет, вышибет стену и, истерзанный надсмотрщиками офисный планктон эвакуируют, и рабочий день закончится несколько раньше. А есть иные варианты, кроме сказки и чуда? Усталым и измученным кажется, что нет.

Гуга — писатель «пасмурного настроения», которое обволакивает, как туман всю российскую жизнь, новую и старую, «до» и «после» — брежневское и путинское. Неким ключом к книге Владимира Гуги служит рассказ, ставший названием книги «Мама нас точно убьет!» Пробабушка и внучка снимаются на старый трофейный фотоаппарат, и время как бы переворачивается — они меняются возрастом. Потом еще одна попытка пересняться, как бы перестроиться, потом другая — все, как в нашей жизни, но ничего не меняется — девочки становятся бабушками, мальчики — дедушками, остаются фотографии на память, но все стоит на своих местах. Когда этот трансформирующий прошлое в будущее аппарат сломается, рассыплется на куски, тогда мы увидим реальное и заживем настоящим, но «мама нас точно убьет», теперь уже, видимо, за сломанный с волшебным свойством фотоаппарат. Хочется уточнить у автора — а кто мама? Кем работает?

Очень своеобразно Владимир Гуга воспринимает время — оно стертое, соединенное в одно целое, слепленное массовой культурой, где бюст на рояле «напоминает одновременно Чайковского и Ленина». И действительно, приходит рабочий, непонимающий ценности музыкального инструмента, рабочего тоже звать неспроста — Петр Ильич, и начинает крушить старый рояль, расстроенный, но все еще хороший, кувалдой. Смешно, весело, но безумно грустно. Сюжетики у Владимира Гуги такие вот…

Может показаться, что это некоторая случайность в поворотах фабулы, случайный подбор лиц — бедных, страдающих, бомжеватых, работающих, но ничего не зарабатывающих, иногда их называют, почему-то, средним классом. В иные времена такая «житуха» выглядела, как успех в жизни, а теперь сказать, что ты принадлежишь к среднему классу — это или прибедняешься, или просто не можешь признаться, что ты — голь, нищета. Вот последние и есть герои писателя Владимира Гуги. Он смотрит на них с состраданием, с пониманием, не осуждает, не грозит пальцем — так делать нельзя — живут, как могут и пусть живут.

Вот стоят на железнодорожной платформе люди, будущие пассажиры, ждут, ждут поезда, а может и лучшей жизни ждут (этот рассказ завершает книгу), часть «пассажиропотока» смотрит на белочку за забором, возле кустов. И это была не «драка или изнасилование», как подчеркивает автор, это было совсем необыкновенное явление — «бесплатный зоопарк», имеющий бездну аллегорий. Позволю себе длинную цитату: «Допустим, белка — это любовь, а забор — череда обстоятельств, ложных убеждений, прогнивших семейно-бытовых традиций. Или белка — это Россия. Юркая, быстроглазая Россия с большим пушистым хвостом, а забор — это тупая феодально-полицейская власть, отделяющая свободолюбивый народ от своей Родины. Или белка — это просто жизнь, а забор — скопище комплексов, заблуждений, ошибок… Или белка — это Бог, а забор — дьявол, который никак не дает людям соединиться с Богом». Да, у писателя Владимира Гуги кружится голова от обилия аллегорий, локальных ответов на каждую человеческую жизнь — она у всех, надо сказать, кружится. Так все запутано, что будто сделано специально — понимать не надо, расшифровывать это нагромождение и отделять Петра Ильича от Владимира Ильича, как бы и не надо. Потому что невозможно, где силы на такой интеллектуальный труд найти бесконечно усталым людям?

Тяжелая работа — правда. Художественно и по смыслу тяжелая. Настоящий литературный труд настоящего писателя. Вторая книга. Первая была посвящена разборкам с детством в московской окраине, а эта уже по самой гуще, серьезно, тут уже с «белочкой», подхваченной от пьяного «ты меня уважаешь?» приходится разбираться. Тут теперь надо браться за большую форму и идти дальше в русскую литературу. В свободную, без лжи и цензуры. И самоцензуры. Но ничего — нас убьют, а мы как-то в-выживем!

Григорий Каковкин — писатель, драматург, журналист, режиссер документального кино. Окончил философский факультет МГУ, член КиноСоюза, Союза журналистов России. Живет в Москве. Печатался в журналах «Знамя», «Дружба народов», «Октябрь», «Вестник Европы» и других, работал в «Известиях», «ЛГ», на ТВ, главный редактор ряда журналов. Роман «Мужчины и женщины существуют» вошел в лонг-лист литературной премии «Большая книга» в 2012 году. В 2016 году в издательстве РИПОЛ-классик вышел роман «Теория и практика расставаний». В 2019 вышел роман «Вот!» в том же издательстве.