На вопросы Ирэны Орловой отвечает Леонид Давидович Гофман — российский композитор и теоретик, дирижёр, педагог, руководитель научно-образовательного центра «Арнольд Шёнберг курс». Для творчества Л. Д. Гофмана, композитора, воспитанного в традициях Ново-венской школы, стало определяющим обучение у Филипа Гершковича (ученика Альбана Берга и Антона Веберна). Специально для «Музыкальной гостиной» журнала «Этажи» Леонид Давидович вспоминает своего учителя, размышляет о композиции, гармонии по Шёнбергу, теории и анализе формы.
Леонид Давидович, вы — единственный человек, которого Филип Моисеевич Гершкович (сам Гершкович предпочитал писать свое имя — Филип, ред.) считал своим учеником. Как и когда вы познакомились с Гершковичем и захотели стать его учеником?
В мои молодые годы я не знал музыки Шёнберга (такой возможности не было), но мне было известно, что Шёнберг, помимо всего прочего, был гениальным педагогом. Конечно он привлекал внимание, как запретный плод. А оголтелая, лишенная чувства собственного достоинства критика, наводила на мысль, что правда на стороне композитора. Впрочем кое-что из его сочинений мне удалось послушать и неожиданно появилась возможность скопировать «Шесть маленьких пьес для ф-но» ор. 19. Они поразили меня!
Тогда же я услышал, что в Москве живет Ф. Гершкович — настоящий ученик Веберна. Я позвонил ему, он назначил встречу.
Дело в том, что я заканчивал Ипполитовку и думал о продолжении учебы. Общение с профессорами консерватории и Гнесинки оставляли дурное послевкусие. Помимо музыкальной вкусовщины, меня отталкивало их, несвойственное настоящему художнику, явно преувеличенное самоуважение. Я встретился с Д. Шостаковичем и тоже остался более чем разочарованным. Я просил его подсказать мне серьёзного педагога, а вместо этого он засыпал меня совершенно незаслуженными комплиментами.
Прослушав мои пьесы, Филип Моисеевич сказал: «вы талантливы, но это ничего не значит…» А я ведь и сам так думал! Он дал мне первую лекцию и мне стало абсолютно ясно, что за ним правда.
На последнем курсе училища я стал учиться у Филипа Моисеевича.
Ради родителей я поступал в Гнесинку и получил у Пейко и Муромцева «два» по специальности.
Вот этому я был очень рад, потому что понимал, что одновременно быть в институте и у Гершковича для меня невозможно.
Я стал его учеником на шесть лет и другом на всю оставшуюся жизнь.
Как проходили уроки с Гершковичем? Как удалось ему обратить вас в свою веру?
Он учил меня гармонии по Шёнбергу, полифонии по Фуксу и анализу формы.
Это — практический курс, иначе говоря — профессия... Если бы это был вопрос веры, то что-либо принять на веру я вряд ли бы смог.
Главное для музыканта любой специальности — это, конечно, гармония. Шёнберг в своём гениальном «Ученье о гармонии» (Harmonielehre) преподаёт тональность с исчерпывающей полнотой — от диатоники до «парящей тональности». Он воспитывает в ученике гармоническую логику и чувство единства стиля. Этим надо владеть. Иначе попытки сочинять атоническую музыку обречены на «баховизмы с фальшивизмами» (как прекрасно сострил С. Прокофьев).
Почему Гершкович так нервно относился к тому, что «его используют, как обувную ложку»?
Наверное это требует объяснения. Ведь люди, претендующие на звание ученика, это вполне и даже скандально известные композиторы. Вроде бы это должно только льстить педагогу. Когда Гершкович получил немецкую газету с фотографиями, где было сказано, что он «отец русской додекафонии» (которую никто не писал), он бегал взад-вперёд по комнате, как тигр в клетке, и, заполняя своим голосом квартиру и весь подъезд, отчаянно кричал: «Я такой же отец русской додекафонии, как бабушка русского минета!»
Почему так?
Во-первых, честолюбие Филипа Гершковича не позволяло ему быть тщеславным. Во-вторых, это противоречит истине: за шесть уроков (или того меньше) нельзя получить композиторское образование, это абсурд. В-третьих, «обувная ложка» означает, что побудительным мотивом был не сам Гершкович и Ново-венская школа, а титул «ученик ученика Веберна». Причем фамилия самого ученика Веберна уже ничего не значит. Шнитке, читая мне статью «Памяти Филипа Гершковича» до её публикации, произносил такой текст: «Гершкович на своих уроках говорил только то, что говорил ему Веберн». И только после моих яростных протестов родил следующий эвфемизм: «Он словно рассказывал ученикам то, что когда-то ему рассказывал Веберн». Что так же неверно, как и сама тенденция низвести творческого музыканта на уровень эпигона. Как будто задача учителя — не воспитание музыканта, а передача некой складируемой информации. Самореклама — движущая сила композитора. И здесь все средства хороши. На вопрос — «кто были ваши учителя?» — Шнитке отвечает в характерном для себя стиле: «Бах, Голубев и Гершкович». Странная весьма эклектичная троица. В чем смысл её? Голубев — действительно его профессор по композиции. Поставив Гершковича рядом с Голубевым, получаем намёк на то, что Шнитке также посещал уроки Гершковича. Но если вы усомнились в этом, то всегда можно отыграть: «А что?.. разве я посещал уроки Баха?»
Но проблема для Филипа Моисеевича была конечно не в этом: он не хотел выглядеть смешным. Музыка этих, хотя и вполне талантливых композиторов, не имеет ничего общего с Австро-немецкой традицией. «Ученик Веберна» (почему не Берга? Гершкович был учеником обоих) они понимали, как хороший маркетинг. И Гершковичу войти в историю этаким невеждой, не понимающим разницу между Ново-венской культурой и «русским авангардом», это было не к лицу и не под силу.
Есть ли у вас ученики, которые продолжают линию Шёнберг-Гершкович-Гофман с такой же преданностью и страстью?
Я называл мою школу «Научно-образовательный центр «Арнольд Шёнберг курс». Только не нужно думать, что Шёнберг преподавал додекафонию. Преданность и страсть к музыке — вот что возникает в общении с Шёнбергом и его учениками. Учение о композиции состоит из трёх предметов: гармония, контрапункт, теория и анализ формы. Чем же НВШ отличается от консерваторской программы? Только качеством. Мой педагогический опыт показывает, что чем более одарён ученик, тем менее он приспособлен к изучению гармонии методом гармонизации. А убогое понимание тональности, как «высоты лада», никак не приближает молодого музыканта к пониманию Брамса и Малера. Но более того, и Моцарт с Бетховеным остаются Terra Incognita.
«Арнольд Шёнберг курс» посещают не только композиторы. Это и пианисты, и дирижеры, и теоретики. Все, кого интересует искусство композиции, кто хочет усовершенствовать своё понимание музыки. Посвящённое Густаву Малеру «Ученье о гармонии» Шёнберга еще и сегодня ждёт своего учителя и ученика.
Такая уж судьба у тех, кто видит дальше других. Многие малопонятные вещи были для Шёнберга совершенно ясны. И многие вещи, которые казались вечными истинами и поэтому не бравшиеся под сомнение, после Шёнберга оказались не столь просты и очевидны либо просто несостоятельными. Он предупреждал, что вторая половина ХХ века будет переоценивать в нём то, что первая недооценивала. Время идёт, аудитория Шёнберга ширится, а суеверия остаются прежними. Как можно пойти дальше, не освоив предшествующего?
Два понятия революционер и реформатор нельзя произносить на едином дыхании. Это две совершенно разные оперы. Первое — это ленинское, идущее от незнания «ввязаться в драку, а там…» будь что будет. Второе — реформатор — предполагает, что он происходит из консерватора, предполагает наличие прочной связи с великими мастерами, обладание их культурой. Это не отрицание вечных ценностей, а вскормленное на классических критериях движение к небывалому.
А что такое «музыка»?
Позвольте мне прочитать вам, что я написал об этом в моей статье:
«Что такое музыка, мы узнаем уже из фольклора; что такое искусство, мы узнаем из классики, почему и необходимо её изучать. Конечно, это должно быть нашей постоянной работой. Разве литература и филология не сообщающиеся сосуды? Попробуйте оторвать Мандельштама-поэта от Мандельштама-филолога. В принципе, композиция любого автора отражает, прежде всего, глубину его понимания того, что есть искусство. Анализируя классику, мы можем усовершенствовать наше представление о предмете. И если мы (дай-то Б-г) перестали считать, что величие романа заключается в том, что он — "энциклопедия" или "зеркало революции", и согласились принимать за содержание поэзии саму поэзию, то это уже могло бы означать, что сделан важный шаг в правильном направлении: от словоблудия вокруг музыки к музыкознанию, то есть к тому, чтобы начать мерить искусство мерой искусности».
Ну и последний, традиционно банальный вопрос: вы много и успешно сочиняете в разных жанрах. Какие у вас планы, надежды, мечты?
Что-то планируется. Что-то мерещится... Например, нужно добиться 7 раз подтянуться на турнике.
Беседовала Ирэна Орлова
март 2017
Леонид Давидович Гофман — российский композитор и теоретик, дирижёр, педагог, руководитель научно-образовательного центра «Арнольд Шёнберг курс», заслуженный деятель культуры и искусств СТС, кавалер ордена «Служение искусству».
Ирэна Орлова родилась в 1942 г. С 15-ти лет по сегодняшний день преподаватель фортепиано. В 1980 г. эмигрировала в Израиль, где, продолжая преподавать, работала в психиатрической больнице "Эзрат Нашим" музыкальным терапевтом. В 1983 г. вышла замуж за выдающегося музыковеда Генриха Орлова и в 1985 г. переехала с ним в США, город Вашингтон, где живет и работает в музыкальной школе в настоящее время.
Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»
Смерть Блока
Роман Каплан — душа «Русского Самовара»
Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»
Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»
Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже
Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца
Покаяние Пастернака. Черновик
Камертон
Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»
Возвращение невозвращенца
Смена столиц
Земное и небесное
Катапульта
Стыд
Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder
Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»
Встреча с Кундерой
Парижские мальчики
Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи