***
В юности почему-то я не терпел битлов,
Не выносил физически – до судорог, до мигрени,
Их сладкие завывания мне представлялись злом,
Я был отходом от нормы, уродом от поколенья.
Теперь я к ним безразличен – звучат себе и звучат:
Слова вполне безобидные и музыка недурная.
На что я в них так наскакивал, от чего давал стрекача?
Что я такого слышал в них, ни слова не понимая?
Чем дальше отходит молодость, чем тише её шаги,
Тем облик её нелепей и тени на нём чернее.
Неужто ещё немножко – и не различу ни зги?
Она ведь мне не чужая, ведь я был когда-то ею!
Над чёрным озером времени с мелкой его волной
Проносятся годы птицами и делаются похожи.
Когда я пытаюсь думать о жизни, прожитой мной,
Я пробую вспомнить разное, но вижу одно и то же –
Только страх и желание, желание или страх,
Будто другого и не было, а было – так испарилось.
Будто чужое, враждебное, слышавшееся в битлах,
О жизнь мою раскокошилось и в жизнь мою превратилось.
***
В окне – фонарь, сугроб и смёрзшееся время,
Недвижная сосна и чёрный фон – панно.
И больше ничего. Как говорили в Риме:
Есть только то, что есть. Иного не дано.
Но стоит, сняв очки, прикрыть глаза ладонью
И взгляд направить внутрь как Гамлет предлагал,
Враз сменятся внутри ведущий и ведомый,
И рухнет частокол шаблонов и лекал.
Одиннадцатый день в душе не слышно лютни,
У времени конфликт с постылой кривизной.
Но есть же мир, где всё прямей и абсолютней –
И улица, и дом, и мишка заводной.
Там годы коротки, там – долгие минуты,
Там лето во сто крат короче, чем зима,
Там круглый-круглый сон, там нити, а не путы,
Там все часы стоят, а жизнь идёт сама.
Лишь вспомни – вот и всё, удерживать не надо.
И порча, коль была, на этот день снята.
Надень очки. Смотри, не отрывая взгляда
В окно – а там глазурь, мерцанье, красота.
***
Не живётся – и всё. Как ни кинь, как ни глянь,
Всё какая-то оторопь, стылая дрянь.
Заморочки, оборочки, свечки, герань...
Пива я не люблю – на фига мне тарань?
Я всегда цепенел в это время, когда
Вместо дивных снегов - под ногами вода
И каких-то забот набегают стада –
Чемоданная чушь, чепуха, чехарда,
Череда человеческих честных потуг
Заслониться тщетой, отодвинуть испуг,
Успокоить себя, что не сразу, не вдруг,
Или наоборот – что мгновенно, без мук.
Не живётся – и всё тут. Об этом и речь.
Может, век поменять или память рассечь,
Или радость движеньем факира извлечь,
Чтобы прыгало сердце до уровня плеч?
У природы запас превращений и фаз:
Уголь, грифель, графит, безупречный алмаз.
Если, что-то прекрасно – не нужно прикрас,
Ну а если не очень – найдётся отмаз.
Можно жить – не тужить и в судоку играть,
Можно песню сложить и рукав замарать,
Можно выдумать страсть и избрать себе рать,
И опять воевать за какую-то пядь.
Почему бы не жить? У меня под окном –
Чёрно-красная птица с большим хохолком,
А немного подальше стучит молотком
Добронравный сосед, ремонтируя дом.
И поёт молоток: тук-тук-тук, тук-тук-тук...
Что ж так бесит меня этот правильный звук?
ПАРАЛЛЕЛЬНЫЕ ЖИЗНЕОПИСАНИЯ
Эйнштейн разрабатывал общую теорию поля.
Фрейд разрабатывал общую теорию пола.
Оба были достаточно знамениты.
Обоих интересовали естественные магниты –
Точнее: как устроено всеобщее притяжение.
У обоих было богатое воображение.
Лорд Байрон, в порывах волен, верил в литературу.
Лорд Кельвин, даже не болен, мерил температуру.
Оба были достаточно знамениты
И – каждый по-своему – имениты:
Байрон был лорд по рождению, Кельвин стал им за градус.
Непохожие наслаждения им доставляли радость.
Дарвин занимался воспроизводством и эволюцией.
Маркс занимался производством и революцией.
Оба были достаточно знамениты.
Рональд Рейган считал, что оба они бандиты.
Физиолог Павлов, который мучил собачек,
Отзывался о Марксе так же, а о Дарвине думал иначе.
Циолковский в своём уме бороздил космическую пустыню.
Мичурин, роясь в дерьме, растил землянику размером с дыню.
Волей Сталина оба сделались знамениты.
И были б давно забыты,
Когда б не вошли они в фавор у фольклора –
Арбитра истории, адвоката и прокурора.
Маршал Брежнев, поручик Ржевский, комдив Чапаев –
С целой армией адъютантов и раздолбаев –
Повсеместно чтимы и знамениты.
Их имена не сойдут с орбиты,
Потому что курирует это настоящий ариец –
(характер нордический, выдержанный) штандартенфюрер Штирлиц.
***
Дело – к старости, и время тает,
И пора бы подбивать итог.
Почему мне не надоедает
Вид пчелы, присевшей на цветок?
Был я, как и все, страстей игрушка,
Был обидчив и довольно зол.
Что осталось в памяти? – Лягушка,
Фрак скворца, кузнечика камзол,
Хвост собаки, скачущей в прихожей,
Белочек апрельских чехарда...
А от жизни собственной, похоже, -
Только смесь нахальства и стыда.
***
Словно в зеркало заднего вида
Я бросаю на прошлое взгляд –
Нет, не мёртвая там пирамида,
А движенья прерывистый ряд.
Словно в зеркале заднего вида
Всё несётся, летит на меня –
Вот грохочет былая обида,
Вот мелькает удача, звеня.
Мне не надо по прошлому гида,
Всё я помню, однако оно,
Словно в зеркале заднего вида
Перспективою искажено.
Вот и мнится иная планида
В пёстрой яркости этих картин...
- Хватит зеркала заднего вида,
Ты смотри на дорогу, кретин!
***
Эх, Назёмка ты, Назёмка,
Человеческий назём….
Вера Кузьмина
Так живёшь в незнанье райском,
Вдруг очнёшься – вот те на! –
Где-то в Каменске-Уральском
Некто Вера Кузьмина...
Вроде рвётся там, где тонко,
А попробуй – разорви.
Это – русская сторонка,
Область пьянства и любви...
Всё, хорош. Скажи «спасибо».
Но на леске, как вчерась,
Бьётся пойманная рыба –
Обезумевший карась.
Свет блестит, мелькают пятна,
Кроет власть любую масть.
Это память, вероятно.
Только бы не сорвалась!..
Леопольд Эпштейн родился в 1949 году в городе Винница (Украина) в интеллигентной еврейской семье. По образованию – математик (мех-мат МГУ, 1971). Работал программистом, старшим научным сотрудником, ассистентом вуза, рабочим сцены, кочегаром в котельных на угле и газе, каменотёсом, дворником.
В 1987 году Леопольд Эпштейн эмигрировал в США. С тех пор живёт в Массачусеттсе. Работал программистом, с 2014 года – на пенсии.
Стихи он пишет с 12 лет. Автор пяти сборников: "Грунт" (1993, Бостон, США), "Фрагмент" (2001, Тенефлай, США), «Спираль» (2008, Винница, Украина), «Промежуточный финиш» (2009, Ростов-на-Дону, Россия) и «Сопротивляться и не бунтовать» (2010, Таганрог, Россия), десятков журнальных публикаций.
Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»
Смерть Блока
Роман Каплан — душа «Русского Самовара»
Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»
Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»
Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже
Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца
Покаяние Пастернака. Черновик
Камертон
Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»
Возвращение невозвращенца
Смена столиц
Земное и небесное
Катапульта
Стыд
Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder
Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»
Встреча с Кундерой
Парижские мальчики
Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи