***
Вот я и ты.
Вот Мишка - твой кузен.
Он безмятежно постигает дзен.
В гостях сидит, уткнувшись носом в книгу.
Вот Мишкина невеста Ира О.
Поёт "под крышей дома своего",
но также любит Моцарта и Грига.
Вот ты и я.
Вот наши кореша.
Они идут, вселенную кроша
своими озорными сапогами.
И нам ещё друг с другом хорошо,
и даже глупый анекдот смешон.
И только бесконечность перед нами.
Вдыхая жизнь и выдыхая сон,
мы выбрали Созвездие Весов,
взлетая ввысь и опускаясь наземь.
Но как бы ни был долог тот полёт,
однажды кто-то нас перечеркнёт,
как строчки неудачные в рассказе.
Охта
Он тихо жил, оставленный женой,
двумя детьми, сестрой и младшим братом,
с овчаркой Найдой, старой и мохнатой...
Соседи пили водку за стеной,
ругались в хлам, смотрели телевизор.
Он слышал их, он тоже так хотел,
но спать ложился в вязкой темноте,
а голуби бродили по карнизу,
шуршали, булькали, вели свой птичий спор,
потом куда-то с шумом улетали,
быть может в небо турций и италий..
Молчал ночной прохладный летний двор.
Он утром с Найдой выходил гулять,
светило солнце, просыпался дворик,
и постепенно отступало горе,
чтобы вернуться вечером опять.
А люди шли кто в парк, а кто в кино,
Спокойный вечер тихо приближался,
и шпиль собора в небе отражался,
как отблеск жизни, прожитой давно.
***
Ещё пока дела в порядке,
дни беспечальны и легки,
жую в "Минутке" пирожки,
и в разлинованной тетрадке
пишу дурацкие стишки.
Ещё иду, кольцо со змейкой
крутя на пальце на ходу.
Мне завяжи глаза - найду
и у Казанского скамейку
и горку в Сашкином саду.
Вот старый домик в треуголке,
вот пёс приблудный во дворе.
И колют памяти иголки.
Разбилось время на осколки
в моём волшебном фонаре.
Молчание ягнят
Остывает в синей кружке чёрный чай,
я за стол сажусь и правила учу:
Мне по правилам положено молчать.
Я послушная - поэтому молчу.
Хоть с берёзы оборви последний лист,
хоть иглу сломай несчастному ежу,
хоть пытай меня, бессовестный фашист,-
ничего тебе, фашисту, не скажу.
Не пытайте: "отчего да почему".
Ночь безмолвствует, безмолвствует народ.
Так молчала безответная Муму,
под корягою воды набравши в рот.
"Не лепи" - учила мама, - сгоряча,
ибо хуже будет вскорости самой".
Мы ягнята, нам положено молчать,
мой хороший,
мой хороший...
мой не (мой)....
Об утопленниках
Зачем ты был со мною нежен?
Зачем надежды подавал?
И из-за острова на Стрежень
гремя челнами, выплывал?
Я в лодке билась без сознанья,
а ветер лодочку качал,
но ты был глух к моим стенаньям,
и говорить не мог – мычал.
Я чуяла – конец уж близок,
я так страшилась глубины!
Но поняла – для Бедной Лизы
все были жребии равны.
Уходит поезд первым рейсом,
лечу под поезд мотыльком.
Нет… погодите… тут про рельсы.
А я писала о другом.
Так вот: скроив бульдожью харю,
и даже не сказав: «Пардон»,
вскричал: «Арриведерчи, Дарья!»
и я упала в Тихий Дон.
Прошли года, но и поныне,
под вечер выйдя на крыльцо,
увидите, как прут графини
в пруд изменившимся лицом.
***
За окном чернеют ели, вместо снега серый мрак, из насиженной постели мне не вылезти никак. Не оглянешься - и святки. (так сказал один поэт). У меня дела в порядке - воли нет и счастья нет. В небе лунная дорожка, а по ней идёт луна, и сиреневая кошка приуныла у окна. Небеса над головою. Сердце, в прошлое летя, то как зверь порой завоет, то заплачет, как дитя. Я плачу всегда без сдачи и смирению учусь. Отчего же я не плачу? - Оттого, что я смеюсь. Жизнь идёт и всё в смятенье, только в гулкой пустоте не садитесь на колени безобразные не те! Приходи ко мне, Глафира, раздели со мной обед. Погляди - стакан кефира и пятнадцать штук котлет. Приходи ко мне, Гертруда, да испей со мной вина. Я ещё живу покуда, и представьте - не одна. Почитаем Эврипида и про страшный дантов ад, поболтаем, как хламиды в окружении монад. Под изящные беседы незаметно жизнь пройдёт....
Море, сны, субботы, среды....смотришь - там и Новый Год....
а***
Когда мы встретимся с тобою
через каких-то тридцать лет,
я буду бабкою седою,
ты будешь старый лысый дед.
А может, ты не будешь лысым,
а будешь, например, хромым;
Мы встретимся под кипарисом,
или под яблоней, где дым,
а может под другим растеньем;
Я буду толстая, в платке;
С тобой столкнёмся днём весенним,
или осенним. Налегке.
Или, к примеру, с чемоданом
ты на вокзале выйдешь вдруг,
проездом из Биробиджана.
А я – проездом в Кременчуг;
Ты не прошепчешь мне: «Родная,
ты хороша и молода».
Ведь мы друг друга не узнаем
и разойдёмся.
Навсегда.
Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»
Смерть Блока
Роман Каплан — душа «Русского Самовара»
Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»
Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»
Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже
Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца
Покаяние Пастернака. Черновик
Камертон
Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»
Возвращение невозвращенца
Смена столиц
Земное и небесное
Катапульта
Стыд
Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder
Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»
Встреча с Кундерой
Парижские мальчики
Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи