Из жизни статуй

Ты – юноша-горнист. Я – девушка с веслом.
Мы собирали металлолом. 
На кладбище тракторов ты шепнул мне «Иди сюда,
Я покажу тебе сенокосилку героя труда»…

Лил дождь, а мы в кабине комбайна одни. 
И капли барабанили марш, ползли по стеклу.
Грузовики сновали по шоссе, их огни
Выхватывали из темноты, как горн прижимался к веслу. 

В спину впечатались ромбы сиденья, обод руля. 
Где-то там, вдали по радио слышался гимн.
Мне представлялось, как демонстранты движутся мимо Кремля.
И я двигалась, двигалась все быстрее навстречу им.

Утром мы проснулись поздно, проспали гудок.
Стало тесно. Форма – скомкана на щитке. 
В крыше была течь, красный галстук промок.
«Раз и, два и» – утренняя гимнастика по радио вдалеке.

Теперь на наших постаментах растет трава.
От дождя и снега как скорлупка потрескался гипс.
У меня нет рук. У тебя наполовину отколота голова.
Ты обветрен. Сер. Ты готов упасть. Но держись, горнист.

***

Ты мне волк, я тебе лиса.
Не ходи на мою территорию, в мои леса.
Здесь овраги, снег как саван, и ночь – в глаза.
И в моих лесах орудует лисий бог.

Ты мне волк, я тебе лиса.
Мы с тобой чужие, два диких пса.
Не попасть лисе в волчьи небеса,
Даже в волчьем платье, в непроглядный смог.

Ты мне волк, я тебе лиса,
Ты мне серым оком не гляди в глаза,
Там, над волчьим лесом гремит гроза,
Кто с волками выл – до костей продрог.

Лисий бог силен в платье из огня,
Он от воя волчьего спасет меня.
Стая волчья пробежит, как серый дым,
Но останется лис невредим…

***

Когда говорю с вечностью –
Напомни, как правильнее: на «вы», на «ты»?
С промедлением лучника в момент натяжения тетивы?
С осторожностью санитара, снимающего бинты?
С поспешностью пулеметчика, с невозмутимостью разведчика?

Или это как по Млечному Пути 
На цыпочках, босиком, не чувствуя высоты? 
Или это как идти по молочной пенке?
По золотой каемке тарелки?
По той голубой венке на твоем виске? 
Красться, пытаясь попасть в чужие следы,
Тающие на мокром морском песке?

Или это как белую нитку вить из облака?
Или это как синюю нитку вытягивать из твоей шали?
Помнишь, той ночью мы дышали друг другу в шеи?
Помнишь, тем летом мы бежали наперегонки возле реки?
Порой мне так не хватает твоей мимолетной шалости,
Алости рта, 
Не вечности, а вроде бы малости, 
Которая уже никогда,
Потому что не там и не та...

***

И ему говорят: «Уходи из кадра!»

Чтобы стали открыткой залив, вокзал, ратуша.

В этом кадре ты – абракадабра.

Ты – трагически-затхлая туша с ухмылкой кадавра.

Только все же, несмотря на Аид,

Так болит твой заношенный вид.

Пусть пластически кадр занимает Дева

И грудастые плодородные нивы.

А тебе бы в мифы, тебе лучше в Фивы

Ты хромай туда, ты иди, Эдип.

Со своей клюкой и ебливой мамой.

Чуть живой, беззубый, что ты лезешь в кадр?

От тебя вместо замка, ратуши и залива

Лишь туман – трагический, несчастливый.

Уходи – плешивый, слепой, лохматый.

От тебя тоска во дворцы-палаты.

За тобой собаки – кусать за пятки.

Злых мальчишек стайка – в тебя рогаткой.

И кричат: «Эдип, царь горы песка!

Уходи из кадра, пока-пока!»

И кричат: «Лохмотья твои, заплаты –

Без царя в голове ты и без зарплаты!»

Уходи из кадра, иди-иди!

Со своей древнегреческой тьмой в груди.

Пусть будет в кадре замок, залив, затишье.

Пусть будет в кадре дева из Пятикнижия.

Пусть будет юный, кудрявый демон.

И с голой Йоко – худой голый Леннон.

И Луна в кадре. И снег. И поле.

Но если уж горе, то в верном миноре.

Пусть будет в кадре вечность, но без изъяна.

И старики. И скатерти. И поляны.

И никаких пророческих слез.

И никаких заезжих античных звезд. 

Гора

Гора говорит:
«Левый склон ноет, пятый утес саднит от свай.
На третьей спине дед-грек вырыл колодец.
В южном ущелье неизвестные строят сарай.
Я жду тебя, Магомет, без немногого тысячу лет.
Каждый день на земле и на небе вижу сотни примет:
Ураганы, затмения солнца, наверно, с десяток комет, 
А тебя все нет…»

Гора говорит: 
«Зимой, под вечер, иногда случает камнепад.
Каждую осень меня умывает дождь,
Укрывает лохмотьями листопад.
Мальчишки прибегают с диапроектором
К восточному склону летними вечерами. 
Чудак-ученый, подражая Набокову, 
Носится по предгорьям за бабочками и жуками.
Две старухи-грузинки сплетничают на тропинке к колодцу.
Ящерицы и медянки на огромных камнях наслаждаются солнцем.
Все цветет, пахнет медом, пронизано смехом и светом.
А меня тянет к тебе, Магомет, безответно,
За компанию с западным ветром…»

И гора идет к Магомету, переваливаясь на варикозах.
А вокруг – пасторальные сцены: пастухи и пастушки,
Индюки и индюшки, шмели и стрекозы.
Кто-то сеет и пашет, кто-то рубит и косит,
Кто-то любит, не любит, ревнует, 
Умирает, болеет, хмелеет, 
Не боится, не верит, не просит.

И гора идет к Магомету «по лесам, по долам». 
Цитирует «я иду», наблюдая, как вещи превращаются в хлам.
Наблюдая, как пыль превращается в лица.
Не успевая ничто пожалеть и ничем удивиться.
Гора идет к Магомету, сквозь туман, по ночам, без дороги.
Утверждая, что правда – в ногах. И не чувствуя сбитые ноги…

***

В этот самый момент
Кто-то лезет в петлю́.
И говорит: «The end!
Больше не могу!
Больше не люблю!»

А потом замечает
В приоткрытой форточке облачко. 
И что внизу, через парк
Бежит девушка 
В сиреневой кофточке. 
И что крылатка клена
Медленно кружит над крышей.
И ветер на чьем-то балконе
Джинсовку и юбку колышет.

И он думает: «Честно слово,
Теперь как-то смешно и неловко».
И петля превращается снова
В аккуратный моток веревки.

Улья Нова – автор пяти книг прозы, в том числе сборника рассказов «Реконструкция Евы». Роман «Лазалки» переведен на болгарский язык. Рассказы, повести, стихи публиковались в журналах «Знамя», «Дружба народов», «Юность», «Лиterraтура», «Tuulelohe», в сборниках проекта ФРАМ и др. Состоит в СП Москвы. В настоящее время живет в Риге.