В переводе с птичьего
Еще чуть-чуть и сад остепенится,
Затеплится, заварится... Еще –
Вернутся недоверчивые птицы,
Доверчивые сядут на плечо.
Как облако из чайника, как вата
Из куклы, перекроенной сто крат,
Появится мое – Не виновата.
Распустится твое – Не виноват.
Нахлынет май – то мять меня, то маять,
Укачивать под простенький мотив,
И прошлое останется на память,
А будущее выйдет, не простив.
Отчаянье разделится на гроздья,
Тоска влетит в незапертую грудь.
Придешь домой – повесь меня на гвоздик,
Гулять пойдешь – в прихожей не забудь.
Любить легко. Но тем сильнее жажда,
Чем ближе недоступная вода.
По-человечьи – ты меня однажды...
А я тебя по-птичьи – навсегда.
До нашей эры
Смотришь в слепое окно, понимаешь – влип
В этот осенний сплин, в перехлесты лип,
В то, что несется по небу от и до,
И западаешь клавишей – нотой до.
До нашей эры деревья шагали врозь,
Это сейчас у каждого в сердце гвоздь.
Вот и сиди прикидывай, что больней?
Сколько бы ни было осени – все о ней.
Сколько бы ни было истины – вся в вине.
Вечер рисует тыквенного Моне.
Пробкой размахивая, кланяется бутыль.
Смотришь на дно, уговариваешь – остынь.
До нашей эры и после – не та, не тот.
Что же внутри колоколит, глаголит, бьет?
Это прощается дерево день за днем
С вырвавшимся гвоздем.
Меня здесь больше нет
Меня здесь больше нет. Нe больше и нe меньше
Песка на берегу, ракушек на песке.
Кричат со всех сторон покинутые вещи
По-птичьи – на простом, понятном языке.
Как море прячет свет, как голову роняет
Заплаканный закат – почти не разглядеть :
Посмотришь и пропал – от края и до рая –
Уже не то, что жизнь (совсем не то, что смерть).
Меня здесь... Ни меня, ни возгласа, ни тени,
Ни тяжести слепых, нагретых солнцем плит,
Ни трепета в груди, ни книжки на коленях –
Вкус яблок на губах. И больше не болит.
Во всем такая простота
Светает нехотя. Свечей
Обкусанные губы пухнут.
Вот коврик у двери – ничей –
Ползет на кухню.
Там, ломким пальчиком грозя,
Часы отряхивают время,
И маятник стучит – Нельзя.
И тень. И темень.
Из безрукавок сквозняков
Так тянет нежностью и мятой,
Что огорошена любовь –
Вы что, ребята?
Во всем такая простота,
Что вспоминать ее и плакать.
Чем гуще проголодь листа,
Тем слаще мякоть.
Чем изумленнее ладонь,
Тем изумительнее тело,
И сердце падает в огонь.
Ну вот.
Cгорело.
О начале
Оставшись, я уже не убегу.
Мы будем жить с тобой на берегу,
Делить еду и легкую работу,
Перебирать задумчиво песок,
Рожать детей, креститься на восток
И соблюдать, как водится, субботу.
В кувшине глина. В облаке вода.
Рука в руке... Прощать и обладать,
Чтоб не терять необходимый трепет,
Не в этом ли святая благодать?
(Когда в саду распустится беда,
Заголосим, но губы не разлепим)
Я не о том, любимый, не о том
(Уносит море тело, память, дом,
Знакомые до обморока лица)
Я о начале. Все-таки уйду.
Остаться, это значит на беду,
Как и на счастье, взять и согласиться.
И нет счастливее
Проснёмся – цветёт восток,
Спускается – ниже, ниже.
Прости мой щенячий восторг,
Иди же ко мне, иди же.
Пока немоту холста
Крадут голоса и пятна,
Побудь со мной – непроста,
Заманчива, непонятна.
Ещё ни разлук, ни ссор,
Ещё горячо и сладко,
Что ж я, как последний вор,
Гляжу на тебя украдкой –
Любуюсь. И весь твой свет
Небесный – мне мёд и млеко.
А сердце болит, и нет
Счастливее человека.
В нерассказанном лесу
В нашем нерассказанном лесу
Сосны держат небо на весу
И, души игольчатой не чая,
Нежно ранят теплые бока,
Чтоб слезились солнцем облака,
Как цветочным чаем.
Посреди пернатых трав и крох
Мы с тобой не более, чем вздох
Радости. Бывает же удача.
Насмерть заблудившийся в лесу,
Я тебя укрою, унесу,
От иголок спрячу.
У костра, где угли и закат,
Будем слушать музыку цикад,
Сочинять бесхитростные песни.
Впрочем, что нам песни и цветы,
Вот сидим на кухне – я да ты –
Лучше – есть ли ?
Лада Миллер. Родилась в Новгороде, жила в Воркуте, училась в Саратове. После окончания Саратовского медицинского института уехала в Израиль, затем в Канаду. Живет в Монреале, работает врачом. Печаталась в нескольких сборниках и альманахах, в периодике в Сети. Книга cтихов «Голос твой» вышла в свет в 2015 году.
Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»
Смерть Блока
Роман Каплан — душа «Русского Самовара»
Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»
Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»
Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже
Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца
Покаяние Пастернака. Черновик
Камертон
Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»
Возвращение невозвращенца
Смена столиц
Земное и небесное
Катапульта
Стыд
Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder
Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»
Встреча с Кундерой
Парижские мальчики
Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи