Крысоловка

Говорят, что я вовсе не умирала…

…Те мальчишки, с которыми я играла,

Повзрослев, со мной оставались мало,

Обещав потом позвонить.

Полагаю, что кто-то меня и помнит,

В заоконном пространстве квартирных комнат

Молча курит, из дома уже не выходит,

И песочная рвется нить.

Я играла для них на своей свирели,

А они спасли себя, повзрослели.

В опустевшем дворе дребезжат качели.

Я на окна гляжу как вор.

Нам так нравилось в теплом песке валяться,

А теперь эти люди меня боятся

Не пускают к окнам своих домочадцев,

И опасливо крестят двор.

И у тех, за кого я была в ответе,

Подрастают большие смешные дети,

Их мамаши кладут засыпать при свете,

Колыбель очертивши в круг.

Их отцы им велят повзрослеть скорее,

И в качели, свирель и песок не верить.

И не дай им Бог приближаться к двери,

Если ночью раздастся стук.

И не сметь замок даже пальцем трогать.

Кто стоит за дверью? Посланник Бога?

Или странник, флейтой манящий в дорогу?

Или серая злая рать?...

Мне так мало надо, чужие дети.

И звучит за дверью на всей планете

То ли детский плач, то ли просто ветер:

«Выходи со мной поиграть…»

***

У истинно верующих тверда и легка рука.

У молодых каждая мысль катастрофически молниеносна.

Учитель, послушайте. Два самых верных Ваших ученика,

Разлили вино, преломили хлеб и свалили в открытый космос.

Прости их, помилуй, Учитель, пресветлый сын Господа.

Ведь ты все равно их уже окончательно спас.

Ты просто хотел, чтобы были по крайней мере апостолы,

А они оказались капитаны космических трасс.

Учитель, Вы им передали свои заветы,

Чтоб свет вифлеемских звезд согревал хоть кусочек Земли.

Но что им до света,

У них - тайна третьей планеты,

Ноль семь на двоих,  и космические корабли.

Учитель, дело не в том, что это правда или неправда.

И дело не в том - обман или не обман.

Проблема лишь в том, что Вы растили Петра и Павла,

А у Вас получились Ким и Буран.

***

Светлый полдень в небе над болотом.
Я лежу спиною на бревне.
Камыши лягушкой большеротой
Распевают песню обо мне.

Чувствую хребтом своим лесину.
Кожу мертвой ветки шелохну.
Здесь гуляла радостная псина,
Лаем разгоняя тишину.

Тянется багульник над трясиной.
Никогда я дальше не умру.
Из собаки выросла осина.
Лучик в паутинке на ветру.

***

Каждый раз зарекаюсь смотреть в твой хохочущий красный рот,
И твержу себе, что урод, и твержу себе, что идиот.
Но при этом на лбу у меня выступает пот,
Характерный для пассажиров "Аэрофлота".

Я глушу в себе эти чувства, как глушат прокисший спирт,
Я твержу себе, что фигня, что смешно, и что просто флирт.
Но при этом в моей груди расцветает мирт.
Возникает дрожь, допустимая для полета.

Вот, к примеру, когда я уже поднимаюсь на трап,
Как-то сразу осознаю, что аз есьм только Божий раб.
Застываю в кресле, на сердце - царап-царап.
Но пристегиваю ремень и твержу себе, что я птица.

И когда высоту набирает испытанный мой самолет,
Каждый раз начинаю дергаться: "Сейчас-то и произойдет!"
Но потом вспоминаю твой красный хохочущий рот,
И поэтому самолет каждый раз неизменно садится.

***

За военную выдержку можешь собой гордиться,
Но когда с твоей головы кто-то снимет во сне фуражку,
Не пытайся сдержаться, не думай остановиться.
Не поможет ни выправка,
И ни медали-бляшки.

Эта нежность пугает ткань твоего мундира,
Он привык прикрывать не трепетный стук, а раны.
И когда ты решишься сказать что-то важное миру,
То тебя не заметит ни Бог,
Ни береговая охрана.

Но когда по утрам болеть начинает сердце,
И вчерашние сны стремительно вдруг приближаться,
Ты, сдирая погоны, смеешься - теперь мне не от-вертеться,
Не напиться-забыться,
И не упасть-отжаться.

***

Константину Сергеевичу Рубинскому

И вот мы выходим к мосту над рекою

И смотрим на темное долгое небо

На том берегу в благодатном покое

Звонарня на церкви застыла как небыль

И вечность ее снова пахнет левкоем

И медом и хлебом

И мы подставляем глаза под созвездья

Тот берег хранит нашу общую память

И если мы даже не вместе, мы вместе

Приходим сюда и становимся нами

Внизу под мостом что-то тяжко нас крестит

И манит и манит

Но там лишь бурлящие черные воды

Кричащее дно и смертельные камни

И если я вниз засмотрюсь хоть немного

И даже на миг отвернусь от звонарни

То ты обними меня нежно и строго

Не разрешай мне

Приблуда

На конечном дыхании чувствуешь запах смолы.
Здесь качаются ветки сосны над верандою старой дачи.
Здесь услышим жужжание первой последней пчелы.
И мы все отдохнем, дядя Ваня, но это пока ничего не значит.

А дубы-колдуны прячут осень в изгибах крон.
И мы все отдохнем, мы споем, разглядим это небо в алмазах.
Мы поймем, кто был тот, кто свой век продувал в лохотрон,
Хотя был от рожденья на трон летним миром помазан.

Мы пройдем этот путь по сухим половицам в ночи,
Мы продолжим наш путь по болотным оврагам и кочкам.
Мы услышим как жизнь в гулких венах прощально стучит,
Утекая как капли ручья с непросохшей к рассвету сорочки.

А пока что напротив сидит целый космос и вертит ключи.
Назвала бы по имени, но - не умею иначе.
Он берет меня за руку, смотрит мне в лоб и молчит.
Но и это пока ничего, ничего не значит.

***

Бойся меня, о хлебе просящую. 
Бойся меня, дары приносящую. 
Бойся меня - взлетевшую, павшую. 
Бойся меня, под вечер уставшую.

Бойся, когда я в автобусе еду. 
Бойся, когда отмечаю победу. 
Бойся, когда я снимаю колготки. 
Бойся, когда задыхаюсь от водки.

Бойся меня - и не сможем расстаться -
Я в одиночку устала бояться.

Метели

Год от года льняная метель
все летит к изголовью кровати
мягкий снег заметает постель
и меня в этом снеге не хватит

первый год на урале бело
я вбегаю в сугробы с разбегу
девятнадцать метелей прошло
и москва улыбается снегу

ветер движет мою колыбель
но чужой в ней ребенок заплакал
двадцать первая злая метель
укрывает как саваном папу

то ли вьюга, а то ли прибой
так играют на снежной свирели
и меня накрывают собой
двадцать девять ревущих метелей

я по снегу иду налегке
и меня уже ждут вдалеке
но останутся после всех лет
белый снег белый шум белый свет

***

Когда твои нервные пальцы сомкнутся на 
Горле моем, - в город придет весна.
Выйдет на свет сирень, потянет чем-то землистым.
Брызги лучей раскалят серый асфальт докрасна.
Пальцам твоим - шея моя ясна.
Мать говорила: «Вырастет пианистом».

Чарка

Так кружится над шпилем туча ос,

Как всё вокруг меня теперь вершится.

И черный конь

Стремится под откос,

Где пахнет упоительно душицей,

Цветущим иван-чаем и смолой,

Дурман-травой и бронзовым левкоем,

И солнце диск качает золотой

Перед глазами.

И таким покоем

Всё дышит,

Что невольно хочешь спать,

Закрыть глаза и верить, что когда-то

Всё это было. Время крутит вспять

Века и вехи, времена и даты....

Так Петр Второй хлебнул из чарки свет

И в Горенки уехал к Долгоруким

К Meine Lieblin gskenigin Елисавет.

К борзым щенкам,

а также прочим сукам.

Ему хмельно.

Он падает в овраг.

И между пальцев царственных песчинкой

Блестит Россия.

Чутко дремлет враг.

И ветер тяжко стонет над лощинкой.

Ему смешно.

Он знает, что на дне

Любой реки,

Любой петровой чарки

Таится то,

Что лишь ему и мне

В подлунном мире кажется подарком.

Ни чертов трон, ни призраков дворца,

Ни рож - что сплошь шакалы и ехидны,

Ни кости деда, и ни кровь отца

Ему отсель, из Горенок не видно.

И мне не видно.

Чарку до краев -

В себя,

Чтоб стать на два часа бескрайней.

А Петр накормит хлебом воробьев

И голубей,

И он покажет рай мне,

В который тоже

после попадет,

Когда болезнь пройдет,

и лоб остынет

Всему придет однажды свой черед,

И Петр Второй, не чокаясь, допьет.

И водка из упавшей чарки хлынет.

Дана Курская. Живет в Москве с 2005 года, родилась в Челябинске. Член Союза Писателей Москвы. Организатор Российского Ежегодного Майского фестиваля современной поэзии. Лауреат российских поэтических конкурсов. Второе почетное место в российском конкурсе "Вечерние стихи" (2014 год), лонг-лист международной премии "Белла" (2015 год), стипендиат Российской программы "Новые имена" с 1996 года.  Лонг-лист премии «Дебют» (2015 год).