***
Вхутемасовка, алкоголичка,
красноглаза старуха, жадна,
на спирту полыхает как спичка,
а сгореть не сгорает она.
Где холсты, что писала когда-то?
Где листы и чеканка? – На дне
поллитрухи, в пустом стакане,
и багровое ухо заката
от стыда полыхает в окне.
Мы на равных, как с гением гений,
разговариваем навзрыд.
И преемственностью поколений
по утрам от обоих разит.
1976
* * *
Вам преподносят уроки,
полную правду поведав,
первостатейные строки
второстепенных поэтов.
Путь их вам кажется узким,
грезилось вам не об этом.
Дай мне приблизиться к русским
второстепенным поэтам.
1980
САГА
Мед поэзии, Одина дар,
с каплей крови моей медовуха,
тайный гной, превращенный в нектар,
из распухшего детского уха,
детский смех на лужайке, когда
глохнет весть о глобальной потраве,
детский лепет о правде и славе,
мед поэзии – просто вода.
В лучшем случае – квас. Напоказ
в некий час богоборцы и боги
сообща поплевали, и квас
из плевков получился в итоге.
Щедрый Один, ширяя у звезд
хищной птицей, являющей чудо,
мед поэзии вылил оттуда,
где у птиц наблюдается хвост.
1982
ВТОРОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ
Прорицатель Тиресий сказал Одиссею: – Вперед!
Судовое весло на плечо положи, Одиссей,
и в последнем скитанье тебе попадется народ,
тот, что моря не знает и пищи не солит своей.
Ты пойдешь сухопутьем, по пыльной дороге сухой,
и увидишь ты путника, путника с тощей сумой,
и заинтересуется путник тобой горячо:
«Это что за лопата твое украшает плечо?»
И тогда, Одиссей, ты весло свое в землю воткни!
Посейдону пожертвуй барана, быка и свиней
оплодителя вепря – и в дом возвратись, Одиссей.
Рокового скитанья прекрасные кончились дни.
Это будет вторым возвращеньем к любимой жене
и последним, – Тиресий сказал Одиссею при мне.
1986
***
Посетитель пещер, состоящих из спален,
только тень оставлял на потресканных стенах.
Относительно честен, почти гениален,
заплутал в жилмассивах, догадках и генах.
Удавалось к широкой дороге пробиться
из шиповничьих зарослей дикорастущих.
Между ребер впивалась глухая обидца
на собратьев, двукрылых и кровососущих.
И когда с молодцами захожими квашу,
начинаю на крике хлестаться крапивой,
черной кровью небесную радугу крашу.
Ненормально и нехорошо. Некрасиво.
Извещенный о том, что на русской равнине
не угнаться за волком лихому теляти,
я себя потерять не успел по причине
уважительной – нечего было теряти.
1989
***
Легко мне было пару лет назад
настроиться на эолийский лад.
Молчит струна, и нет волны чудесной,
и дефицитно легкое вино.
Соскальзывая со скалы отвесной,
неумолимо падаю на дно.
Когда исчезну, только алкаши
нальются за помин моей души.
Я сам лакал из лужи непотребной,
я сам себя давно видал в гробу.
Рыдай, рванина. Музыкой волшебной
я заплатил за русскую судьбу.
1990
ВАСИЛИЙ ПЕТРОВ
Посредственный Петров, потемкинский клеврет,
царицын лизоблюд,
отерся от плевков, наветов и клевет,
а днесь – и не плюют.
Августу возлюбя и трепеща о ней,
производитель од
свой подвиг совершил, когда обрел Еней
усердный перевод.
Попович в школярах, о порке не забыв,
искательный пиит
допущен во дворец, не столь сребролюбив,
сколь чадоплодовит.
Пегас его взлетел среди скользящих кляч
с Невы, одетой льдом,
когда – отец – исторг неоплатимый плач
о сыне молодом.
О роковых стезях народов и царей
шумит и не затих
на ледяных полях настоянный Борей –
александрийский стих.
Открою фолиант, Фелицу возлюбя;
на гениев – лимит.
– Проклятая война! Кто выдумал тебя? –*
Петров ошеломит.
1991
* Стих из «Плача на кончину его светлости Григорья Александровича Потемкина-Таврического, октября 5 дня» Василия Петрова.
***
На лестничной площадке докричим,
у нас на то есть множество причин,
козе понятно, только я и прав,
а твой давно испорчен телеграф,
и вообще: ты кофе-то пила?
а вообще: ни пуха ни пера!
Твой лифт без остановки поутру
к земному опускается ядру,
пронзая мглу мерзлотных холодов,
подземных переходов и ходов,
а я кричу, косматый и босой,
на лестничной площадке сам с собой.
Я пролетаю по твоим пятам,
Валгалла или тартар – где ты там?
Месторождений угольных промеж
о папоротник руки не порежь!
Оплакав белизну родных костей,
не приведи мне полный дом гостей!
А день пройдет, как тысячи других,
в которых мне тебя подменит стих,
с одной поправкой – роза расцвела
на плоскости рабочего стола.
И лишь бы, лишь бы гости не пришли,
когда вернешься ты из-под земли.
1992
***
Груды развалин, руины, трущобы, разруха –
кома Москвы.
Кто обнаружил при этом присутствие духа –
я или вы?
Кто обнаружил себя на безлунном вокзале,
в жиже людской,
в черной блевотине, в спячке, в разгуле, в развале?
Я не такой?
Тьма попрошаек свалялась у шапок ушастых.
Юность моя,
здравствуй вокзал, процветай милицейский участок,
ночь соловья.
Ах, старшина, что ты портишь бумагу ночами,
что за листки
ты заполняешь, когда голосят за плечами
годы тоски?
Руки заломят – на что эти белые руки?
Ни мозоля.
Что же мне светит, коль выберусь из-под разрухи?
Ваша заря.
Курский вокзал – и пернатый, конешно, из Курска,
и не умрут,
вечно ночами курсируя, птицы искусства –
русский маршрут.
О соловьиная ночь! Извержение почек.
Кто вам сказал,
что в протоколе – чужой пошатнувшийся почерк?
– Курский вокзал.
Выживем все, чуть не все доживем до получки.
Солнечный май!
Кто тут прошел, купола разнося на полушки?
Разве Мамай?
Выпусти, брат, ибо общие наши хворобы,
ямы и рвы,
груды развалин, руины, зиянья, трущобы,
кома Москвы.
1992
***
Прикинуться ветошью и не отсвечивать,
тусовка апостолов тоже как сор.
А ты не из пастырей стада овечьего,
другие пускай проповедуют с гор.
Лечить бесноватого нечем – и нечего,
искать виноватого – тоже не впрок.
Прикинуться ветошью и не отсвечивать,
пореже высовываться за порог.
1992
Илья Фаликов. Род. во Владивостоке (1942), по образованию филолог (ДВГУ, 1965). Книги стихов: «Голубиная падь» (М.: Современник, 1980), «Ель» (М.: Советский писатель, 1982), «Клады» (М.: Молодая гвардия, 1983), «Месяц гнезд» (М.: Современник, 1986), «Ласточкино лето» (М.: Советский писатель, 1990), «Книга лирики» (М.: Предлог, 2003), «Ком» (М.: Кругъ, 2007), «Сговор слов» (совм. с Натальей Аришиной; М.: Прогресс-Плеяда, 2008), «Сто стихотворений» (М.: Прогресс-Плеяда, 2012) и др.; книги эссеистики о поэзии «Прозапростихи» (М.: Новый ключ, 2000), «Фактор фонаря» (Владивосток: Рубеж, 2013); четыре романа в прозе, опубликованные в толстых московских журналах; книги в серии ЖЗЛ «Евтушенко. Love story» (2014), «Борис Рыжий. Дивий камень» (2015), на подходе – «Марина Цветаева. Твоя неласковая ласточка». Премии «Комсомольской правды» (1965), журнала «Вопросы литературы» – фонда «Литературная мысль» (2000), Фонда Генриха Белля (ФРГ, 2001), журнала «Арион» (2004), журнала «Эмигрантская лира» (поэзия метрополии, 2014). Почетный диплом премии «Московский счет» в номинации «Лучшие книги года» за книгу «Сто стихотворений» (2013). Живет в Москве.
Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»
Смерть Блока
Роман Каплан — душа «Русского Самовара»
Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»
Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»
Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже
Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца
Покаяние Пастернака. Черновик
Камертон
Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»
Возвращение невозвращенца
Смена столиц
Земное и небесное
Катапульта
Стыд
Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder
Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»
Встреча с Кундерой
Парижские мальчики
Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи