*** 

Слова никто не расслышал.

Времени не существует.

Дверь в пространство — за лазерным облучением.

Где-то кукушка в пустой избе кукует.

Волки воют на дрон беспричинно.

Вот такая у нас идет катавасия.

Только погода неизбежно меняется.

Тянет лямку до смерти бедный Савраска.

А умный все так же сосет из пальца:

гной с сиропом, серу с меркурием. Падаль

легко распадается на элементы почвы.

Что гекатомбы? Экая невидаль!

Пока живем, смерть  заочна;

как институт — в коридоре портреты страшные.

Их именами мы все клянемся.

Лишь костер последний шевелится непогашенный

на другом конце города на пустом погосте.

*** 

Вот и все. Вторая дверь закрыта

в преисподнюю, в приемную, куда угодно.

Выйди, вольнонаемный, просто в исподнем,

на свиданье последнее.

на легкий снег, наследить,

уйти не выслеженным.

В назидание молодым следопытам:

в конце концов остаешься наедине

с лесом выжженным,

чаем испитым, диском в окне.

Жалей себя, не жалей, неважно.

Просто послушай — сердце бьется,

оно само все решит, разберется,

и в событий коросте

найдет каплю крови.

Вот это и есть, что остается.

Не осушай, не наклеивай пластыря,

не показывай посторонним,                                   

посторонись при встрече,

и когда-нибудь в будущем, утром ранним,

опять поймешь, что еще не вечер,

не все кошки серы, сестры не идентичны,

и зал ожидания, тот зал просторный,

где хоронят прошлое, ждет в тумане,

за рекой, за всеми мостами

с твоим похороненным делом личным.

Пройди через турникет к полосе отчуждения,

на встречу с собой, посмотри приветливо.

Ты там один, и навстречу судьбе

Скользит по жизни, вслед за метами,

линия жизни, она безответная

*** 

Вроде уже нечего решать.

Горизонт молочный недвижим.

Надо бы, наверно, не спеша,

осознать, что вот она – есть жизнь.

Выступаешь тертым калачом.

Чай остыл, но крепок кофеин.

И никто теперь уж не причем,

и лицом к лицу сидишь один.

Но решаешь снова, как юнец,

куда документы подавать.

Где-то быстро говорит отец.

Головой качает где-то мать.

***   

Неподвижен остаточный воздух

в тайниках анонимного леса.

Путь до станции тихой недолог.

Отправление неизвестно.

Я отмерил остаток дороги,

и на ощупь нашел документы.

Осветив направленье побега,

лунный диск утонул как монета

Позабытого государства.

И на фото, глядящие мимо,

бледны лица с видением счастья,

потускневшие в сепии дыма.

*** 

Литература живет фиолетовым выдохом,

неоновым светом, пионерской дробью,

Змеи ползут по граням надгробья.

Нету лица: нос, уши и брови, и

продолжается без конца,

и простирается в оба.

Я в стороне бормочу  бессмысленно,

косноязычно, с друзьями по счастью.

Пережидаем эру ненастья,

и имярек оживляет имя свое, но

ключ затерялся, и код не разгадан,

каждый сам по кругу мечется,

квортер последний не сдан, затерян.

Но ключ зажурчит и весной обернется

серебряным ключиком,

воздушной лестницей.

*** 

Свободная речь по мере дыхания.

Природа и годы здесь не причем.

Последнее видится на расстоянии

сквозь амбразуру свободы,

кольчуга культуры с чужого плеча ни за что.

Милая девушка, мне бы поближе бы к выходу:

воздух светлее и проще пойти покурить.

По поводу речи: я имяреком на выдохе.

Голос глухой в приглушенный срывается крик.

Да я ни о чем, о своем я, о девичьем.

Я сообщаю им о своем постоянном радении.

Где-то поют мои камни во рту Междуречья.

Месяц ладьей выплывает в канун воскресенья.

Свет от ожога на камне от в небо падения.

*** 

Х.Л.

Жил человек в Таллине, а в общем нигде - нигде.

Среди четырех вампирок, между пяти ошибок.

Всевышнего не гневил, жил как жил по судьбе

и негде поставить было в стекле золотых рыбок.

Писал как писал, догло и нелегко,

выпивал с утра бормотухи — одним духом

с Наташей и Мишей а то и ни с кем. Еще то там кто?

Думали перемелется и не станет мукой. 

Только однажды неизвестно откуда куда

спустилось облако на поля в рентгене

То ль поцелуй перепутал Иуда с утра,

то ли кто не туда пошел по пустыне.

Теперь не видать ему боле когтистых крыш.

И кому в наши дни делов до надгробий?

Бывает выход  один — когда помолчишь.

Такая теперь на весь свет хвороба.

Мутной струей сквозит в вену новый иприт.

Мы дожили до этой беззвучной войны.

Он теперь тихо, как жил,  не дыша, спит

и видит такие вот лучшие сны —

Кого встретил он на своем пути:

Мишу, Наташу, Виталика, имярека.

Сто по утру, клочки бумаги в горсти

евро два или три

чтоб перейти ту реку,

где на том берегу

ждут его, кивая,

черные маки.

*** 

Не важно куда ты идешь по лабиринтам мозга этого города.

Прошедшие встречи, прошедшие дальние проводы.

Бредешь возле кратера черного горького облака.

И ищешь черты своего настоящего облика.

И все же пока ты бредешь и несешь то безумие,

кто ждет за углом? Бессловесные мумии?

Но где-то плывет к океану летучее облако.

Родная душа где-то рядом с тобою колеблется,

и с ней ты уходишь в пределы еще неизвестные.

Черта эта рядом, послушай, слышимость чистая.

Какие-то знаки, сигналы и вести прошедшие.

Но это не важно. Кто знает весь смысл происшедшего?

Сидим в кафе Данте, в Корнелии тихой под деревом.

В круге теней, окружающих ветреным веером,

в дали переулка, где нет ни реки, ни отвесного озера.

Но что-то маячит: луна и ночное молозиво.

И я говорю: вот это останется в памяти.

Лишь только сидеть здесь вдвоем, наблюдая как парами

уходят чужие за горизонт безымянные.

Вот кофе допьем, потом разойдемся — пора и нам.

Андрей Грицман  — поэт, эссеист. Родился в 1947 году в Москве в семье врачей. Окончил Первый медицинский институт им. И. М. Сеченова. С 1981 года живёт в США, работает врачом. Пишет по-русски и по-английски. Окончил программу литературного факультета Университета Вермонта, степень магистра по американской поэзии. Более ста публикаций в литературных изданиях России и зарубежья на русском языке. Стихи и эссеистика по-английски публикуется в американской, британской, ирландской периодике. Издатель и главный редактор международного журнала «Интерпоэзия» (Нью-Йорк). Член Российского и Американского ПЕН-клубов. Основатель международного клуба поэзии в Нью-Йорке.