***
Хорошо мне в пещере моей
Словно тело она Выходить из нее —
что душе отлетать из костей
Вот вода из расщелины Тихо идет
прорастает и каплет Поставишь кувшин —
и к закату он полон прозрачным плодом
Есть на склоне над светлой долиной еда:
фига старая в облаке липких даров зерна сытные
распирают их изнутри Вот лоза
обнимает ограду из камня Вокруг
нестерпимое солнце: весь мир как слеза
бесконечен и мал
***
Над горою Арбель небеса высоки
В тихом Доме Собраний ни стен ни дверей
Наши души легки наши реки пусты
но все это — до срока
до зимних дождей
Если б силы хватило то бросить бы жизнь
и застыть как варан над базальтом полей
А Cпаситель придет и найдет и спасет
на колючей горе
над долиной Арбель
Как занозы от трав запустенья — в глазах
жженье сладкой надежды но перст на устах
Приходи же мы ждем мы готовы терпеть
жизнь на свете
и темную-темную смерть
МАМШИТ*
Пропасть с трех сторон мертвой долины.
На краю у дороги лежит,
как сосуд, возвратившийся в глину,
крепость с нежным названьем: Мамшит.
И тяжелое золото света
вытекая наверх из сосуда,
обращает в себя горизонт.
Это вынести трудно, как слезы
тех, кто любит. Там в центре огня —
баптистерий медового цвета,
крестоцвет византийского сна.
Был язычником — стал неофитом.
Под колоннами сизыми, снизу —
есть ступени до верхнего дна.
Ни стена не поможет, ни башни,
ни наемных убийц гарнизон.
Рано ль, поздно ль — из мути безбрежной
смерть-кочевник приносит разор.
Скорпион со змеею на месте
тихой чести и действенной грусти.
Но остался, вот видишь, узор:
луг мозаики перед тобою,
птицы гимны поют на заре,
рдяно-розовые, голубые,
и корзины плодов в сентябре.
Геометрия тонкой беседы,
каждый звук словно солнечный блик,
и живая попытка бессмертья —
райский сон полустершихся букв.
*Мамшит (Мемпсис) — византийский город на пути из Иерусалима к Красному морю
***
Синий лен на террасе под соснами
и долина в предгорьях твоих —
это больше, чем время
и что оно
с нами делает, теплыми, сонными,
жизнь снимая, как кожу с живых.
Кто уходит — тот все же останется
тенью в зеркале, светом в окне.
Он здесь дышит, как бабочка в танце,
в напряженно-прозрачном пространстве.
И цветы, ослепительно-ясные,
как сигнальные светят огни.
Место жизни — спасенье от времени.
В гулкой чаше долины завис,
словно облако на рассвете —
пена млечная, алые нити —
пар дыхания всех,
кто жил
здесь.
В ДОЛИНЕ ВЕЛИКАНОВ*
В Долине Великанов
кофейни и сады
Мы жили очень странно
не зная — стоит ли
В полях горчицы сонной
и жизнь — анжабеман
когда живой как мертвый
и мертвый как живой
И облака в зените —
зеркальные следы
всех нас кто шел сквозь эти
висячие сады
* Эмек-Рефаим (ивр. Долина Великанов) — улица в Иерусалиме
ИЗ ПИСЬМА
Я тоже почти не выхожу из дома
никого не вижу У Ионна Мосха кажется
есть рассказ про отшельника в Лавре Герасима
(откуда источник истории про Герасима и Муму)
К нему ко входу в его пещеру
приходили мать и сестры из Иерихона
и просили выйти, что-то приносили а он
их избегал Оттачивал дар слез Подвиг
мало кому доступный Полнокровность
аскезы
***
Иерусалим: запрокинутое лицо.
Горы вокруг: плечи.
Дни — удары пульса.
Он ждет, когда мы проснемся.
Когда мертвые откинут
тяжелые каменные одеяла
кладбища на склоне горы,
а живые — остановят машины,
выйдут из них, возьмут за руки детей,
и увидят то, с чего все началось:
узкий мост света
над ямой долины.
Александр Бараш — поэт, прозаик, журналист. Родился в 1960 году в Москве. С 1989 года в Иерусалиме. Автор семи книг: четырех книг стихотворений, двух томов автобиографической прозы, составитель антологии избранной современной поэзии на иврите. Автор текстов группы "Мегаполис".
Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»
Смерть Блока
Роман Каплан — душа «Русского Самовара»
Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»
Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»
Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже
Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца
Покаяние Пастернака. Черновик
Камертон
Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»
Возвращение невозвращенца
Смена столиц
Земное и небесное
Катапульта
Стыд
Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder
Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»
Встреча с Кундерой
Парижские мальчики
Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи