в Немало-Яицком автономном округе

оленеводы живут с открытыми окнами,

потому что, случись такая оказия,

комар в окно все равно не пролазит,

стесняется

ночи здесь удивительно теплые

немальцы спят на снегу с оленьими тёлками

шкуры рыхлят костяными тяпками

и на рогах как гамаки их растягивают

мягко так

случается, день не на шутку затягивается

немальцы латают пимы да малицы

чумы ломают да делают сызнова, де

не затеряться в окружающей их среде,

в которой

сидят немальцы со своими немалками

мошку гоняют немалыми палками,

глядят, как мальцы их, немало-яицкие

на бегу за ягель цепляются

маются

выходя до ветру, не забудь о хорее,

потому что олешек почти звереет,

а перед тем, как выкопать ямку,

гони его трехэтажным ямбом

все равно вернется

главком по китам у них — юнга Дудочкин,

бывалоча — свистнешь, а он уже туточки,

и, что характерно, мужик ни разу

китов не возил меньше двух баркасов,

полных

навалит их, значит, на берег горкой,

коты сбегаются, ныряют в ворвани,

и то сказать, — здесь коты такушшие,

что двух китов в одиночку кушают,

радуются

северное сияние перетекает в летнее

солнцестояние, и время движется петлями,

белые медведи к весне становятся бледными,

карибу прирастают оводами, слепнями

толстыми

сплетнями прирастают талые пустоши,

камнями, стлаником, гусями, судорожно

впитывая в себя вертолеты

шпаро, геологов, водку паленую

злющую

до Карибов далёко, как карибу до разума

а разум отказывает, если глазу

зацепиться не за что, кроме мхов да осок

да болот между сопок, где твой голосок

одинокий

передает разве варганчика дребезжание,

где тундра в травах натужно рожает

человека, и все подвиды его,

на южном берегу Северного Ледовитого

океана

Снова лето к тебе подойдет

Позабудь про блаженный уют.

Комары кахетинское пьют

из тебя, и с тобою пьянеют.

Да и сам ты, подобно Энею,

на печальное море глядишь,

и печальная треплется лента

на плече загорелого лета,

и в кармане твоем — гладь да тишь.

Зацелованный волнами пес

тебе верную службу принес

на зеленом подносе залива,

подошел, мокрый нос, как малину,

на ладони твои положил

и глазами спросил — Уезжаешь?

И тоска словно море большая...

— Понимаешь, дружок — это жизнь.

Защекоченный травами кот

тебе вечную верность несет

и к ногам опускает. А верность

поутру себя чувствует скверно

и не дышит. А ты эту мышь

на ладони положишь, подуешь,

обругаешь кота-обалдуя,

и обоих, живучих — простишь.

Снова лето к тебе подойдет,

улыбнется собака, и кот

как умеет, тебя пожалеет.

И волна на бегу ошалеет —

это — лета отчетливый вздох.

Бьется тонкая жилка в ключице,

если что-то теперь и случится —

ты уже ни к чему не готов.

Юркий зимородок синий

Юркий зимородок синий

осторожной острогой

протыкающий корзину

частых веток над рекой

Красный зимородок храбрый

достающий из воды

растопыренные жабры

и колючие хвосты

Переплеск лазурных крылий

алой грудки пустячок

ты — тревожный красно-синий

проблесковый маячок

Ты комочек аметиста

в Посейдоновой браде

с тонкой рыбкой серебристой

на серебряном шесте

Наблюдающий сторожко

мирозданья тишину

над текучею дорожкой

убегающих минут

Сам себе богоугодный

смертоносной острогой

из вселенской непогоды

добывающий огонь

эта женщина

          «...вселенная - место глухое»

                                       Б.Пастернак

эта женщина, девочка, фея бумажной трухи,

что слагает стихи, невпопад свои прелести тратя,

и ложится под утро, устав от больной чепухи,

на кисельных полях тридевятой заветной тетради

занимается утро,  скисает молочная взвесь

обливных облаков, под неспешного грома рулады,

и пребудет с тобою отныне, вовеки и днесь

изумительно-синее, в тонких прожилках прохлады

на плите заворчит молоко и затеет побег

обернется в цвета побежалости флюгер на спице —

это пятит привычную ношу старик-скарабей

и сажает на мокрую кочку — слегка охладиться

эх, калина-малина, лучок, сельдерей, пастернак, —

это  стрелы в спине, это — слёзы вселенной в лопатках —

сорок строчек гороха — и лилии — по сторонам,

точно — лист из последней, еще не закрытой тетрадки

не похожая голосом на площадных горемык, —

то ли звезды в листве, то ли шепот в ответ — она слышит —

на затейливых скатах упрямым горохом гремит

скарабеева терема пирамидальная крыша

эта женщина... в листьях травы, и в траве языка

обитавшая долго, — под вечер, с холодной досадой

понимает внезапно: пернатую рифму искать —

что горох под периной, — ей некогда — да и не надо

Гражданское

Каштаны листья сбросили.
Бредет себе один
по осени, по осени
свободный гражданин.

Не венчана — не брошена,
спешит себе одна
красивая, хорошая
гражданская жена.

Светло и по-есенински,
среди родных осин,
в больничке алексеевской
грустит гражданский сын.

Над ними, 
в небе, крашенном
под сталинский ампир,
тепло и по-домашнему
царит гражданский мир.

Казаков Игорь Михайлович. 1954 г.р. Окончил ф-т вычислительной математики и кибернетики МГУ им. М.В.Ломоносова в 1977 году.

Участвовал в  поэтическом семинаре Кирилла Ковальджи при журнале «Юность». Публикации: литературный журнал "Окна", Ганновер, 2010, литературный альманах «Белый ворон», Екатеринбург — Нью-Йорк, 2013. Финалист программы «Вечерние стихи» (совместный проект Портала городских новостей «Вечерняя Москва» и литературного портала stihi.ru), сезон-2014.