Имаго
Крыла раскинув — сам себе распятье —
И веско застывая на распутье,
[Так в стрекозиный мезозой в лиловом платье,
Так в стрекозиный рай с щемящей грудью]
Впадаешь нежно — сам себе имаго —
И воздух пьёшь сетями из прожилок,
Тебя стерпела белая бумага,
Бумага твои мысли ворошила.
Поймает карандаш на тонкий грифель
Полёт твой, к тени навсегда пришпилит.
И станет жить cтрекоз cмотритель в книге —
С руками врозь и крыльями навылет.
Стрекозьи тропы
Минуты.
Я ещё мерцаю,
покуда кровь моя шуршит.
А на глаза обол иль под язык?
Как ни готовься к смерти —
не узнаешь…
…………………………………………
Фасеточное зрение души
умножит предикаты, атрибуты,
а мир мелькнёт,
хвостом щелкнёт,
как будто
в плодах околоводных и не жил,
не зрел женьшенем
в лоне мандрагоры,
крапивную рубашку не носил,
четырёхкрыло не носился в горы…
……………………………………………
Впечатываешь жизнь свою в пробелы
стрекозьих троп,
и не хватает тропов,
чтобы сказать,
как жизнь свою
творил.
Синелька
Пенный ветер,
не пеняй на мою немоту.
Я — просто девочка хрупкая
с рыбкой во рту.
Я — просто колокол
лаковый без языка.
Молчу пока.
Мучнистой росой
колокольчиков зёв забит.
Медовой пчелой
синий воздух звенит.
Забыт
венчик шёлковый,
чалится в тень дичать.
Синельке молчать.
Молчанка-волчанка-ветрянка,
Да чтоб её!
Это слова воздушит
песни моей забытьё.
Рот на бантик,
губки на узелок —
Беззвучья зарок.
Девочка хрупкая,
вырви меня с корешком.
Мы — крови индиговой, обе — дичком
взрастали былинкой. Безгласно.
Там — твой, а здесь —
колокол мой.
Слышишь?
Молчат.
Травой.
Крапивный сон
Крапивный сон,
случившийся ожог,
листок, собой проткнувший желобок,
согнувший наспех олово и жесть,
искавший дом.
Двудомный сон.
Нашест — как перст — в одном
для братика с недотканным крылом,
там воздух ходуном,
нательный крест.
Теперь тебе, Элиза, поделом.
Другой зелёный дом
сквозь сны растёт:
в мурашках зреет муравьиный мёд,
хлещу себя крапивною косой,
и Бенедикт* уже познал покой,
покинув куст.
Но заострён мой сон
и наконечником в себя
опять ведом.
* По преданию Преподобный Бенедикт Нурсийский бросился в заросли крапивы, чтобы победить искушение блудными помыслами
Исход
И в жизни жасмина бывают дверные проёмы,
остывшие руки, и пальцев нехитрая мудра.
Уходит жасмин в полнолунье молчаньем бездонным.
И — зачинается утро.
И в жизни растений бывают холодные губы,
но смерть возвышает обещанным проблеском истин.
Сквозь пенную дрёму сквозят пригвождённые кисти.
И ветка — деревом Будды.
Дерево
Господь меня узрел:
Я на земле лежал.
Я зрел. Во мне произрастало дерево.
Трещали кроны,
и лесной пожар
сожрал меня уже оцепенелого.
И было дымно,
влажно и легко,
курили облака мой дым мигреневый.
И камедью слеза
из тучных облаков
янтарно оплывала на расселинах.
Я — жёлудь
со столетней головой.
меня втоптать легко в ваш ад асфальтовый.
Меня лудит и будущая боль,
зудит Его любовь
с изнанки.
Во мне
невидимые птицы на ветвях,
и души не рождённые галдят,
как замыслом Его и было велено.
Под вашими ногами я — голыш,
покуда вдруг какой-нибудь малыш
во мне случайно не увидит дерево.
Ксана Коваленко. Николаев, Украина. Образование высшее, педагогическое. Преподаватель иностранных языков. Автор книг стихов "Синие-яблоки-черные" и «Книга ангелов и стрекоз», публикаций в электронных альманахах: «Ликбез» (2010, 2013), «45 Параллель» (2013), «Новая Литература» (2010). Печаталась в журналах и антологиях: «Поле литературное» (Подолье, 2005), «Арт-шум» (Днепропетровск, 2010), «Камбала» (Донецк, 2010), «Лава» (Харьков, 2011), «Склянка часу» (Канев, 2011), «Журнал ПОэтов» (Москва, 2011), «ЛитЁ» (Харьков, 2012), «Согласование времен» (2012) и др. Инициатор и соорганизатор Всеукраинского поэтического фестиваля «Ватерлиния» (Николаев). Дипломант и лауреат ряда всеукраинских фестивалей (Всеукраинского поэтического фестиваля «Сambala” 2010, Донецк, поэтического конкурса «Над временем и тяготением», 2012, Запорожье, поэтического конкурса «Лужарская долночь» журнала «Лампа и Дымоход» в номинации переводов, 2013, Москва). Финалист международного фестиваля «Славянские традиции – 2011» и фестиваля «Провинция у моря – 2013», Одесса – Илличевск.
Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»
Смерть Блока
Роман Каплан — душа «Русского Самовара»
Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»
Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»
Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже
Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца
Покаяние Пастернака. Черновик
Камертон
Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»
Возвращение невозвращенца
Смена столиц
Земное и небесное
Катапульта
Стыд
Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»
Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder
Встреча с Кундерой
Парижские мальчики
Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи