***

Тот человек, что подобрал котёнка,

Когда за гаражами падал снег,

Натурой был возвышенной и тонкой

И сложный был, по сути, человек.

Вились снежинки, медленно паря,

В люминесцентном свете фонаря.

Из-под ворот — ободранный, субтильный —

Котёнок к человеку подошёл,

И назван был со временем Матильдой,

Когда его определили пол.

Живя с людьми, мяукающий звонко

Всегда получит миску молока, —

Не знаю, как отсутствие ребёнка,

Но друга заместит наверняка.

Любил людей, но был с причудой зверь:

Сбегал в подъезд, лишь приоткроют дверь.

Тот человек — в большом был да и в малом —

Одновременно: жертва и злодей;

Считал себя, конечно, либералом

И не любил, как следствие, людей.

— Мы как в плену! Бессмысленно геройство!

За нами не пойдёт на брата брат!

Свои тираноборческие свойства

Утратил основной электорат… —

Так думал он, блуждая по кустам,

Когда искал Матильду тут и там.

Но жить рабом, каким-то унтерменшем —

В родной стране! — он будет — оттого,

Что полюбил одну из русских женщин —

Ту, что на днях оставила его.

— Она ушла! Скажите-ка, на милость!

Таким вот, как она, благодаря,

Тут со страной любви не получилось!.. —

Так думал он, страдая втихаря

Среди дворов, на каждом повороте

Топчась и подзывая: «Мотя! Мотя!»

Не слишком полагаясь на возможность

Возврата либеральных конъюнктур,

Он материл возвышенность и сложность

Своей наитончайшей из натур.

На старый — весь затоптанный, помятый —

За гаражами выпал новый снег.

— Мы как в плену! Повсюду @бинаты! —

Так думал тот несчастный человек,

Себя пытаясь честно обмануть,

Что, может, всё получится вернуть.

Но был момент, когда ему приснилось,

Что с женщиной возобновилась связь;

И со страной любовь восстановилась;

Вернулось всё… Матильда не нашлась.

* * *
Словно “Буря и натиск”, когда не по Гёте, а так,
Недалече от мест, где живёт по наитию Пригов,
Я пишу на манжете твоём, как на чистых листах,
Как люблю и привык, авторучкой полжизни продвигав.
Так, по ходу годин, мой оцепленный розами, мозг
Выдаёт на-гора (и пока не увял вместе с ними).
Наводя по утрам, по привычке, сомнительный лоск,
Я мараю стихи, что не выглядят даже моими.
Монологами Федр — не заменится пение муз,
Но попробовать можно, и я, лишь бы как, попытаюсь.
А тебе всё равно, только б был хоть какой-нибудь вкус.
Иногда он сдаёт. И нередко. Что сделаешь? Каюсь.
Так высокая речь, для того чтобы выйти в тираж,
Переходит на сленг окосевшего в баре бойфренда,
Так идут напролом, критикуя чужой макияж,
Так сжигают мосты. Так рождается микроЛЕГЕНДА.
Заходи же ей в хвост эскадрилией, полной любви,
Где в казарме тишком до полуночи дрочат пилоты.
Многоточий в судьбе — словно лишнего спирта в крови,
У того, кто набрал, бог весть где, перед сном обороты.
Недалече от мест… Недалече от эдаких мест,
Где болит до сих пор позабытая в юности рана,
Я несу, день и ночь, свой писательский маленький крест.
Эскадрилия спит. И её поднимать ещё рано.

* * *

                  Наш роман с тобой до полуночи,
                  Сука здешняя, коридорная.
                                          А. Галич

Чьи-то лица припомнятся,
Кто-то ближе подвинется —
Это просто бессонница
И чужая гостиница.

Как жила? Припеваючи?
Не в особом экстазе ведь,
Расскажи мне о Галиче,
Если сможешь рассказывать.

Может, все перемелется,
Может, снова навалится —
Не вдова, не изменница.
Не дала… Что печалиться?

Не княжна, не снегурочка.
Светит тусклая лампочка.
Ты ждала его, дурочка?
Не воротится, лапочка.

* * *

Мой кот не знает, что умрёт.

А я — не знаю — как…

И лес умрет. Не так как кот,

А как-то так — фигак! —

И нет ни елей, ни осин,

Не станет ничего.

Мой кот глядит, как будто сын,

Родное существо.

А лес стоит, поджав живот,

Не чувствуя, стоит, —

Что всё сгорит, что не сгниёт,

Что не сгниёт — сгорит.

Я жил когда-то без кота

И убедился в том,

Что без кота и жизнь не та,

Не то что жизнь с котом.

А лес встречает первый снег,

Дрожа березняком,

Где потерялся человек

С веревкой и мешком.

Он шёл и всё вперёд глядел,

И всё глядел вперёд…

Но отношенья не имел

Ни я к нему, ни кот.

Мой кот глядит, как будто сын

На мир и на людей,

Как сорок тысяч верных псин

И добрых лошадей,

И он не знает, что умрёт.

А я — не знаю — как.

И кто кого переживёт,

Не ведаю. Вот так.

* * *

Обойти себя невозможно лесом,
Как сплошную боль не поставить в угол.
Побывав хоть раз под имперским прессом,
Не пойдёшь Толстым за крестьянским плугом.

Дык послухай, друг (что не стал мне братом),
Дописав свою без помарок повесть —
Не носи тоски на лице помятом,
А неси печаль — что попроще, то есть.

Что вошло легко, то выходит туго,
По утрам седа в зеркалах Геката,
Если даже встал в середину круга,
Все равно стоишь поперек квадрата.

Так, свернув рога, заплативши вено,
Воздвигая храм на словесной жиже,
Испросив руки, преклонив колена,
Получаешь в глаз… но об этом ниже.

Спой, Боян, о том, как кладут за ворот
А потом дерут всей дружиной целку,
Я там был вчера, да не помню город,
Хоть забил с князьком на прощанье стрелку.

Но для встречи час не из лучших, княже,
Не бегут на зов по коврам холопи,
На лице печаль — не белее сажи,
И на небе темь, какунегравжопе.

Вот и вся любовь, о которой ниже,
У виска вертеть отучившись пальцем,
Говорю о том, что родней и ближе,
Получив серпом по мозгам и яйцам.

* * *

Жизнь ушла на покой, под известным углом.
Затянув ли, ослабив ли пояс,
Возвращаясь в себя, кое-как, чёрт-те в чём,
Ни в былом, ни в грядущем не роюсь.

Жизнь ушла на покой, как слеза по скуле,
Был мороз, был февраль, было дело.
И весь месяц мело, видит бог, в феврале,
Но свеча на столе не горела.

Ни свечой на пиру, ни свечой в полутьме,
Никакой ни свечой, ни лучиной
Не осветишь себя целиком по зиме,
Ни поверх, ни до сути глубинной.

Возвращаясь в себя, забирай же правей.
Забирая левее на деле…
Не мело в феврале — ни в единый из дней.
Нет, мело! Но мело — еле-еле.

Жизни не было. Так самый трезвый поэт
Написал на полях — видно, дрожжи
Со вчера в нем ещё не осели, — иль нет! —
Это я написал, только позже.

Только раньше ещё, но в который из дней —
В феврале ли, в апреле, в июле?
Жизнь ушла на покой — так-то будет верней.
Жизнь ушла — и её не вернули.
 

Максим Жуков родился в 1968 году в Москве. Поэт, прозаик, журналист. Постоянно живет в Евпатории. Выбрал "провинцию у моря". Выпустил в московских издательствах три книги. Но, как ни странно, столица его не особо жаловала в плане литературных наград, а вот Санкт-Петербург — напротив; здесь он стал лауреатом конкурса Таmizdat (2007), победителем конкурса "Заблудившийся трамвай" (2012) и обладателем Григорьевской поэтической премии (2013). По логике вещей, следовало бы осесть на благосклонных к нему берегах Невы, а он верен Крыму. В интервью обычно сетует на то, что любовь к инвективной лексике препятствует публикации его лучших стихов в российских СМИ.