***

Какая разница, куда рвалась стрела,

вздохнуло небо, траектория была

подредактирована.

Под руками Бога

тревога, облаченная в дожди,

цукаты листьев, сбившихся с землей,

смиренны, только вынести не могут

попытки прикоснуться ни одной.

А может, ничего, лишь пелена,

качаясь, гонит пористую пыль,

белок небесный, колкий снего-дырь.

И ты стоишь, как будто у свободы

на выданье, но, кажется, в плену,

как будто по кадык, но утонул,

за полем, посветлевшим до озноба,

под перезревшей тяжестью луны.

И ничего не понимаешь, чтобы

сносить остатки слов и головы.

Город, моя печаль

Лечишь, как рай заимствуешь.

Кто из нас одинок?

Выйду к тебе на исповедь,

Будто бы на манок.

Знай же, покуда-временно

Счастье мое взаймы,

Город разбудит северный

Шорохом домовым.

Пересчитай саженями —

Не оступиться бы —

Петельками, паденьями

Значимость сей татьбы.

Кто у кого в запасниках,

Город, моя печаль?

Чтобы рукою ангельской

Сердце мое качать.

Оконное. Карнизное

По весне открываются окна чуть-чуть или настежь,

Выпуская сюжеты квартирных историй наружу.

Сквозь москитные сетки ритмично ругается Настя,

Защищая свой мир от всегда раздраженного мужа.

Огрызается Федя на вечный бубнеж бабы Мани,

Не справляясь с бушующим юным весенним гормоном.

Ведь Тамара с Петром, что снимают квартиру под нами,

Веселят и смущают вечерним и утренним стоном.

Слева Ирка пытается жить по режиму младенца,

Разрываясь порой у окна в одиноких рыданьях.

Справа ванна напротив окна, и в одном полотенце

Бродит в поисках счастья самец в перманентных свиданьях.

Рассекречены коды историй живущих в квартире,

Где у каждого свой Дон Жуан и своя Мона Лиза.

Где раскрытые окна в прямом сообщают эфире,

Миллионы историй, летящих над каждым карнизом.

Я видела

Я видела, как главное шоссе

толкает пробки, замедляя время.

Как домик из цветных карандашей

переживает смену поколений

за тот февраль, который виноват.

Где окна выставляя, как мишени,

горели лампы в сотни киловатт,

но не спасали. Вечер на колени

набрасывал то платье, то ладонь,

еще не веря, что теперь напрасны

и эта затянувшаяся боль,

и детская иконка под матрасом.

И сколько бы

не падал свежий снег,

пока февраль дожевывает зиму,

я тороплюсь преодолеть парсек

от звезд

до разноцветных первых примул.

Совиное

Когда сова своим вечерним уханьем

чешет меня за ухом

и гонит сон,

когда хочется говорить,

будто пить в жару,

но

только не в телефон...

Когда каждый вдох, будто каменный,

перекатывается

в ночи,

когда страшно мне, будто маленькой:

три точки, три тире...

А ты — молчишь...

Когда хочется не кричать,

а тихо выть

и сжимать в руках

то ли пальцы свои хрустящие,

то ли свой обалдевший страх.

Когда знаю, что мне бы слово,

мне бы сказку твою ко сну,

а ты ищешь причину, повод,

веру, солнце, закат, весну

или музыку...

Сколько-сколько

Нот заветрено,

Сколько слов.

Ночь скребется по окнам ветками

И раскачивает

Сов.

Люлька

Балконная люлька, этаж предпоследний

И ветер с поземкой-косой.

А слов натолклось-то, как тапок в передней...

Да голос — замерзший, босой.

Качает, качается прошлое в прошлом,

Но из перспективы окна

Зовешь ты: хорошая, веет хорошим.

А я повторить не смогла.

Маленькое Лето

                            Л.

Никто не плачет.

Девочка в халате

не плачет.

Ей достался чудо-мальчик,

который не умеет говорить

и думает, что сок растет в столовой.

И мамы нет. И нет такого слова.

Она смеется. За руку берет.

Потом смеется. На руки берет.

Потом берет и не уходит вовсе.

И за окном кромсает листья осень

на полотенце стираных дорог.

Весна чудит. Но Маленькое Лето

сегодня строит домики из лего,

а завтра в магазине купит сок.

Никто не плачет.

Девочка в халате

смеется.

Молча курит по ночам.

Там маленькие туфельки в прихожей,

усталость и озноб, и страх по коже.

И тихое такое «не отдам».

Как тогда

Входишь в утро, как в печальное облако, в серый дым,

Ищешь светлое и прозрачное, горсть воды,

Ищешь памятно, по инерции — кто же там,

Кто встает, стебельком колышется по ветрам,

Раздает улыбок взвесь из авоськи чудных билетов —

Сумасшедший счастливый, ласточка на лету.

Входишь в утро ты, как в вечную мерзлоту,

Стынут-стонут и стынут-стонут слова во рту.

Растираешь пальцами стих чудака-поэта.

Растираешь пальцами — что же такое там,

Что, как время, больно клацает по вискам,

Потому что прежней веры не отыскать,

Потому что новой правды не взять в аренду.

На снегу следы твои ёлочкой, как тогда.

Как в руке вода.

Морское

                          М.В.

Когда я вынимаю руками водоросли —

они холодные.

Я их выжимаю, как мысли

в поисках счастья.

С них капли глубокие, длинные

спускаются змейками по моим загорелым запястьям...

Когда ветру нравится запах моих волос —

он играет ими.

Они гладят мне щеки

и липнут к губам, как живые,

в поисках слов.

Я ладонями провожу по лицу,

отворачиваюсь и делаю очень глубокий вдох.

Когда песок закрадывается ко мне в босоножки —

он колется.

Я разуваюсь, вытряхиваю его,

зная, что зря.

Он уже пристал к моим пальцам, как липкие крошки,

и я сижу на нем и его же счищаю с себя.

И я опрокидываюсь на спину,

а руки — в стороны.

На огромнейшем небе ночь и звезды.

Одна звезда.

Это для безразличных других небо звездами порвано.

Но когда Я смотрю, то она все равно — одна.

Я бесконечно шепчу ей такое важное и далекое.

И не чувствую ветра,

не помню, колется ли песок.

И уже не с холодных водорослей,

а из твоей меня

слезы катятся мимо щек.

Такие же длинные и глубокие,

как любовь моя...

Екатерина Канайкина. Москва. Поэт, журналист. Победитель (2-е место) международного литературного форума "Славянская Лира-2016" в номинации "Поэзия. Свободная тематика". Финалист международного музыкально-литературного фестиваля "Интереальность" в номинациях "Городская лирика" и "Любовная лирика" в 2017 году.