Х  Х  Х

Куда носили, где похоронили —

не ваше дело, наше барахло.

Кто говорит, что тело уронили?

Оно под почву странствовать ушло.

Скажите, не выбалтывая лишку,

когда припрут хозяева земли:

«Здесь нет его — откидывайте крышку,

и вообще — туда ли вы пришли?»

Здесь осень поминают аква-витой,

небесный саркофаг свинцов

и по тропинке зябкой, непобритой

спецы ведут спецов.

РЕЧФЛОТ

Поговори чуть-чуть со мной,

мне холодно весной.

Возьми меня в свой флот речной,

в свой дивный флот речной.

Хотя бы юнгой в экипаж,

пусть я уже не юн.

Работу мне любую дашь,

хоть вычищать гальюн.

Я век стоял на берегу,

терял часы и дни.

Уже я видеть не могу

плавучие огни.

Какой оклад, какой расход —

расскажешь мне потом.

Возьми меня на теплоход,

идущий под мостом.

Где чардаш бьется о фальшборт

и палуба в дыму.

Где кровь шампанская течет

сквозь Тверь и Кострому.

Не отходи, побудь со мной,

мне сердце успокой.

Возьми меня в свой флот речной,

не нужен мне морской.

Хоть крысой в трюм меня впиши,

хоть судовым червем.

Последней браги для души

из Волги зачерпнем.

Потом глумись и веселись

весь бесконечный век.

Но хоть до Астрахани, плиз,

не списывай на брег.

ПРИКИНЬ

Бивис, они сказали: Белла Ахмадулина.

Прикинь, чувак: Белла Ахмадулина.

А у нас намусорено, накурено.

Хата не натоплена, не намолена.

Пивные банки, шмотки, засохший гамбургер.

Кровать подпирают не помню чьи книги.

Бивис, они сказали: Шопенгауэр.

Элитный жилой поселок на Новой Риге.

СОН АХИЛЛА

Рядом навалены гвозди и доски,

блещет извёсткой земля.

Снятся Ахиллу родные березки,

снятся вдали тополя.

Снятся Ахиллу родные могилы,

девичий стан у плетня.

Снятся отцово ружье и бахилы,

рыжая грива коня.

Всё как положено снится Ахиллу —

прочь бы из этих земель.

С девушкой той, а не с другом-громилой

ужин делить и постель.

Речью родною и трапезой бедной

жить бы и жить под уклон.

Не опьяняться музыкой победной,

не штурмовать Илион.

Сад проредить, починить бы ограду,

вычистить гниль из пруда.

Так ведь и надо? А может, не надо?

Или же все-таки да?

Дремлют вокруг азиатские сопки,

Малая Азия, блин.

Вражьи засады, козлиные тропки,

ухает сыч-муэдзин.

Душное лето десятого года

неутолимой войны.

Та же природа и та же погода,

те же троянские сны.

PRO DOMO MEA

Я живу на улице Голубинской,

в живописной заднице столицы.

Про меня не пишет критик Шубинский,

Айзенберг брезгливо сторонится.

Я дружу с лесными берендеями,

береста мне лучшая бумага.

Где-то меж арабами и геями

тихо плачет обо мне Гаага.

А придет в Россию демократия,

и меня в течение квартала

увезут в жестокую Голландию

в кандалах и клетке из металла.

И вдоль трассы М1/Е30

до границы самого ЕСа

будут провожать меня сестрицы,

лисоньки из Битцевского леса.

НА ПИЛЕ

Никакущий человек из никаковья

переехал, поселился в Подмосковье

и по пятницам играет на пиле

попурри из лучших песен на земле.

Мыши пляшут, насекомые народы

на линолеуме водят хороводы

и вращается панельное жильё

и вокруг него соседское бельё.

Все тут пилят, но один теперь играет,

и никто, само собой, не умирает,

лишь порой себе отпилит невзначай

гнев, гордыню, сладострастие, печаль.

Хорошо явиться в город ниоткуда,

не страшиться ни суда, ни пересуда

и смотреть, как путеводная звезда

звать зовёт, но не уводит никуда.

Д. ДАВЫДОВУ

«Биология страшна» —

говорит поэт Давыдов.

Воспалённая десна

и происхожденье видов.

Вот у Бога зашибись,

он простым узором вышит.

Наша лимфа, наша слизь

ровных линий не колышит.

В Боге нечему болеть,

нет в нем нервных окончаний.

Только опера-балет

неорганики начальной.

В Боге спрячемся от бед,

от уродливых мутаций.

Плюс еще, что Бога нет,

а раз нет — чего бояться?

Поднимаясь над собой,

меркнет стадо индивидов.

«Я люблю кровавый бой» —

говорит поэт Давыдов.

КОРОЛЕВА УЖЕЙ

«Мало времени», думает, «времени нет,

остаются тоска и привычка».

Но из горла карабкается на свет

безголосая дева-певичка.

А прислушаться — в голосе все-таки есть

что-то тонкое, колкое: перья

вместо ватмана бегло царапают жесть

и судьба ошибается дверью.

Это раненый голос кукушкина льна

озарил шелковистые склоны

и сквозь ветви на убыль несется луна,

за себя оставляя дракона.

Что же делать? Бежать на вокзал, брать билет,

или так, без билета, прокатит?

Только мы уж решили, что времени нет

и на новые главы не хватит.

Этот голос — дорога: темна, далека,

и нет веры тому кривотолку,

как под утро четыре вальта-жениха

подступили к лесному поселку.

Пусть их дождик с околицы гонит взашей,

распекая морзянкою доски

и гуляет одна королева ужей

и из подданных вяжет авоськи.

Игорь Караулов родился в 1966 году в городе Москве, где проживает и по сей день. Окончил географический факультет МГУ. Женат, двое детей. Автор четырех поэтических книг. Публиковался в журналах «Знамя», «Новый мир», «Волга», «Арион», «Новый берег», «ШО», «Воздух», «Критическая масса» и др. Лауреат Григорьевской поэтической премии (2011 г.). В последние годы выступал в качестве публициста в газете «Известия», на сайтах «Свободная пресса» и АПН.