Одесса, пятидесятые
(венок восьмистиший)
*
Соборка была без Собора. Базарная без базара.
Электричество отключали намного чаще, чем воду.
Анекдоты были сплошь о евреях — Абрам и Сара.
Битюг к молочному, напрягаясь, тащил подводу.
Трамваи ходили, кто-то висел на подножке.
Фикус в доме был популярнее прочих растений.
Рыбий жир принимал трижды по маленькой детской ложке.
Имена долговечнее людей и строений.
*
Имена долговечнее людей и строений.
В памяти пенсионеров гвозди старых названий,
фрагменты сказок и детских стихотворений,
ржавчина и грязца коммунальной ванной.
Идешь, семеня, по длинному коридору.
Над соседским чайником облако пара.
Во дворе десять кошек. Не прокормить эту свору.
Дневная жизнь ужаснее полуночного кошмара.
*
Дневная жизнь ужаснее полуночного кошмара.
Не то, что опаснее, скорее — однообразней.
От выпитого — дух перегара и стеклотара.
От жизни — сплетни, одна другой несуразней.
Кто с кем, когда, зачем, скрип кровати и стоны,
На железной лестнице не сосчитаешь ступеней.
Безносые кариатиды. Облупившиеся колонны.
Течение будней нелепее сновидений.
*
Течение будней нелепее сновидений.
Оторвешь страничку — прочитаешь на обороте
календарную хронику чьих-то смертей и рождений,
прочесть в газете статью — все равно, что увязнуть в болоте.
Это Одесса, детка, пятидесятые годы.
Частично разрушена и слегка неопрятна.
В старом порту швартуются трофейные теплоходы.
Чего-то недостает. В реальности — черные пятна.
*
Чего-то недостает. В реальности черные пятна.
Вроде чернильной кляксы в пожелтевшей тетради.
Хожу вдоль бульвара к Пушкину, туда и обратно.
Воронцовский дворец как зверь в чугунной ограде.
Львы стоят на колоннах. Ворота на цепь закрыты.
Лица с плакатов глядят пристальней, строже.
Сами живем не впроголодь. Были бы дети сыты.
Всматриваешься, вспоминаешь — ни на что не похоже!
*
Всматриваешься, вспоминаешь — ни на что не похоже!
Очередь в баню. Мама идет вдоль Привоза.
Ищем, где подешевле, поищем, находим все то же.
Вроде мир на земле, но в воздухе чувствуется угроза.
Что-то случилось в Венгрии. Где-то стреляли в рабочих.
Есть путевка в профкоме — почти бесплатна.
Бабушка вяжет. Котенок разматывает клубочек.
Речь ушедшего сбивчива и невнятна.
*
Речь ушедшего сбивчива и невнятна.
Или слух притупился, или язык изменился.
Но погода тепла и, говорят, благодатна,
И дух торговый кое-где сохранился.
Но спать пора. На окнах занавески свисают.
Тебя кладут в кроватку, словно на смертное ложе.
и волны памяти накатывают и угасают,
как гул толпы или шум листвы, что, впрочем, одно и то же.
*
Как гул толпы или шум листвы, что, впрочем, одно и то же,
как помехи в радио на мутных волнах эфира,
образ города монотонней, взрослей и строже,
он хорош по-своему на фоне задворок мира.
Бывший дворец Нарышкиной ныне райком комсомола.
На стене — Ленин и Сталин — два сапога пара.
У Одессы женское имя, но в то время она — беспола.
Соборка была без Собора. Базарная без базара.
***
Соборка была без Собора. Базарная без базара.
Имена долговечнее людей и строений.
Дневная жизнь ужаснее полуночного кошмара.
Течение будней нелепее сновидений.
Чего-то недостает. В реальности — черные пятна.
Всматриваешься, вспоминаешь — ни на что не похоже!
Речь ушедшего сбивчива и невнятна,
как гул толпы или шум листвы, что, впрочем, одно и то же.
***
кто-то пришел из-за реки кто-то спустился с гор
кто-то поднялся с морского дна кто-то свыше слетел
и все голоса плывут в небеса и сливаются в хор
потому что людские тела не хуже небесных тел
кто-то пятится кланяясь кто-то стоит столбом
кто-то боком ходит как краб глазки на стебельках
кто-то с постели утром встает с трудом
ходит со скрипом и держит себя в руках
но в чем-то все сходятся с марса не отличишь
в какой телескоп ни гляди как ни напрягай взор
где человек где волк где летучая мышь
кто поднялся с морского дна кто спустился с высоких гор
***
она пережившая зиму сорок седьмого
в сорок девятом была в санатории в сочи
видела пальмы колонны и статуи выпивала немного
ходила на танцплощадку возвращалась в палату к ночи
был не сезон и темнело довольно рано
мерзла бы но захватила серый платок пуховый
пастух и свинарка ей улыбались с экрана
видела много раз но фильм смотрелся как новый
собственно и она работала в животноводстве
гремела ведрами пойло наливала в корыта
но в кино все иначе чем в жизни чуть меньше скотства
больше музыки песен плясок и рожа у всех умыта
а тут еще пальмы статуи и кипарисы
странно но тут к себе сильнее чувствуешь жалость
весь вечер пыталась вспомнить имя известной актрисы
так и не вспомнила а спросить постеснялась
***
если мужчины носят кители без погон
но с орденскими колодками значит конец войне
если у всех на устах воровской жаргон
значит не воровать стыдно в этой стране
если днем в глазах людей угнездился страх
значит ночью жди воронка и незваных гостей
если детство сгорает на пионерских кострах
ближе к старости жди плохих новостей
думай что вечной ночью светло как июньским днем
что скорая едет быстро и медицина крепка
и то что было землей водой воздухом и огнем
снова вылепит и укрепит сталинская рука
но нет двуглавый орел держит все в стальных коготках
и сердце горит не дольше тонкой церковной свечи
из хлебзавода развозят батоны на деревянных лотках
и выгружают в булочных в глухой советской ночи
***
черный ход сегодня единственный ход
ступени середины позапрошлого века
скука передается из рода в род
нет в жизни счастья считай калека
каждый шаг отдается болью особенно верный шаг
в ржавом почтовом ящике письмо из погибшей державы
летом шум листвы осенью шум в ушах
вспоминаешь ушедших но не вспомнишь такой оравы
помнишь только обрывки фраз или фрагменты лиц
память это ковчег с пробоинами забвенья
останься на самом дне в уголке притулись
черный счетчик щелкает он считает мгновенья
***
атеистка бабушка просила не поминать хвостатого к ночи
но на ночь читала мне сказки о мертвецах и бесах
от еврейства нам достались слова на идиш одно другого короче
и еще полкило мацы из синагоги на песах
от эпохи царизма осталась подшивка журнала "Нива"
буквы ять фита и ижица твердый знак в окончаниях после согласных
всей эротики обнаженная всадница леди Годива
всех сокровищ кладовки в коммунах грязных и непролазных
все это еще существует на задворках памяти где-то
вывески и витрины парикмахерские ателье индпошива
то воды нет то света то ни воды ни света
и каждое утро в ящике газета скучна и лжива
керосин покупали для лампы примуса и керогаза
зимой одевались в серое сливаясь с собственной тенью
боялись соседей доноса как раньше боялись сглаза
и спускались в царство Аида ступень за ступенью
Борис Херсонский (родился в 1950 г, в г Черновцы). Поэт, переводчик, эссеист. Автор многочисленных журнальных публикаций и поэтических книг. Лауреат ряда международных премий, в том числе стипендии им. И.Бродского. Стихи переводились на английский, французский, шведский, нидерландский, итальянский и немецкий языки.
Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»
Смерть Блока
Роман Каплан — душа «Русского Самовара»
Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»
Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»
Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже
Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца
Покаяние Пастернака. Черновик
Камертон
Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»
Возвращение невозвращенца
Смена столиц
Земное и небесное
Катапульта
Стыд
Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder
Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»
Встреча с Кундерой
Парижские мальчики
Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи