Blake

Н. П.

Пока я был с тобою рядом,
и обнимал тебя пока,
закат завзятым конокрадом
увёл куда-то облака.

И небо просто опустело.
Но впрочем, это не беда.
Пускай слоняются без дела
четыре всадника Суда.

А значит, нам дана отсрочка.
Да только будем ли целей? —
лицо белее, чем сорочка,
сорочка — ангела белей.

Госпел для Серёжи

С. П.

А хорошо бы — выпал белый снег,
(какое-никакое — всё же чудо)
и по нему уходит человек,
уходит насовсем из ниоткуда.

А есть ли Бог? А Бог наверно есть.
Лишь потому я так уверен в этом,
что вот — сирень, готовая расцвесть
и отцвести потом холодным летом,

что снег пойдёт, пускай и не сейчас,
чудесный снег чудесною зимою,
что слёзы собрались у наших глаз,
как звери подобрались к водопою.

По-птичьему

Тане А.

Никакого различия

между этим и тем.

Прокричи мне по-птичьему —

Виф-ле-ем! Виф-ле-ем!

И какая нам выгода,

что застыл на бегу 

алый выродок Ирода

на кипящем снегу?

Пусть с известной поправкою

на фламандский снежок,

и с поправкой на — тявкает

нидерландский Дружок.

Это воздух рентгеновский,

этот воздух насквозь.

Никуда мы не денемся.

Что сбылось, то сбылось.

И вояки валлонские

пробегают, крича,

то дворами эстонскими,

то сквозь парк Ильича.

Протуберанец

Январю 1987 посвящается

И поймёшь ты, что времени нету,

что перрон — не обычный перрон,

и недаром примешан к рассвету

акустический дёготь ворон.

Всё, казалось бы, в полном порядке,

можно долго не спать по ночам

и любимые светлые прядки

целовать, ерунду бормоча,

а вот это — минутное что-то,

что вмешалось в вагонную дрожь.

Лёгкий запах купейного пота

на предсмертный совсем не похож.

Впереди ещё — танцы и шманцы.

И закуришь. Какая же стынь!

Спичка крохотным протуберанцем

полыхнёт, как сухая полынь.

А в небе

Т. В.

Живу вполне обыкновенно —

опять грешок, ещё должок.

А в небе над имперской Веной

взмывают флейты и рожок.

Там из-за белой занавески

взлетают прямо в небеса

и тонут в херувимском блеске

грешки, должки и чудеса.

Как будто так оно и надо —

жить грешным делом не всерьёз, 

чтоб улыбалась серенада

глазами горькими от слёз.

Франциск и Клара медитируют здесь

Тане А.

-1-

Пролетают птицы низко-низко,
крыльями прохладу потроша.
Что у Бога есть для фра Франциско?
Самое тяжёлое. Душа.

А ещё? Ещё — довесок духа.
С нежностью, понятной им одним,
ласточки летают легче пуха
и страшней, чем молнии, над ним.

-2-

Ну что, сестра моя, начнём?
Вот рощица ничья,
здесь Бог склонился над ручьём,
и пьёт Он из ручья.

Какой-то бросовый лесок,
и ворон "Кар!" да "Кар!"
Тут арматурины кусок,
а там — прошёл пожар.

И всё приблизилось к концу.
Всё — выдох, а не вдох.
И пить здесь как-то не к лицу.
Но Он — и пьёт и Бог.

Вода мутна и нечиста.
Воняет креозот.
Такие, в общем-то, места,
где Он смывает пот.

Где от усталости берёз
один лишь миг до нас,
принявших форму Божьих слёз
в ресницах Божьих глаз.

Когда холодно

1. F32

И опять — то плащи, то пальто,

и красивые шляпы из фетра.

Начинается осенью то,

что всегда начинается с ветра.

Ты всегда начинаешься с губ —

горьковатых, полынных, неброских.

Этот ветер осенний сугуб,

унося навсегда отголоски

то ли сказанного не всерьёз,

то ли просто — попытки последней

обойтись без предательских слёз,

если смотрит в глаза собеседник,

если смотрит в лицо потому,

что спрягает глаголы небрежно —

ты умрёшь, мы умрём, я умру, —

улыбаясь и жутко и нежно.

2. Фонарь

Н.

Страшно, не страшно — не важно.

Важно, что строчки горчат

белой полынью бумажной,

плачем июльским волчат.

Скоро осенние пляски,

скоро дерюга зимы.

Сколько беды и «фетяски»

выпьем, любимая, мы?

После — закроются веки,

после — не спрашивай — где? —

чёрный фонарь у аптеки

не отразится в воде.

3. Scottish motif

Страшна гримаса нынешнего лета

и кажется, что это навсегда

течёт на руки августа-Макбета

холодная упругая вода.

Так зябко, зыбко всё. А уж под вечер,

когда полоска алая блеснёт,

меня от беспокойства не излечит

и самый сладкий, самый пьяный мёд.

Как будто вышел, а кругом — болота,

цветущий вереск, пустоши, холмы.

И август, еле сдерживая рвоту,

не может руки жуткие отмыть.

Пеньков Владислав Александрович, автор трёх стихотворных сборников и ряда публикаций в отечественной и заграничной периодике ("Нева", "День и Ночь", "Знамя", "Крещатик", "Эмигрантская лира", "Студия", "Плавучий мост", "7 искусств", "Сетевая словесность", "Белый ворон", "Иные берега", "Топос", "45 параллель", "Вышгород" и другие). Член Союза российских писателей. В настоящее время проживает в Таллине.