За разнотравьем памяти
как странно за минуту до расстрела
упущенное время повзрослело
и тронулось серебряным умом
над тихой рощей в медном купоросе
утиный вождь прокладывает осень
почувствовав её в себе самом
сезон охоты пуще чем неволи
камыш обводит зеркало кривое
где плещется рябая высота
здесь не слышна заезженная трасса
а тишина похожая на здравствуй
рождается с упавшего листа
ещё сентябрь
пахнущий грибами
брусникой и сырыми погребами
так словно мы не вышли в города
так будто от земли не отрывались
корнями необузданно свиваясь
склоняясь к колыбелям по родам
за разнотравьем памяти — деревня
ещё разлука не заматерела
не надо
ничего не говори
вразрез с тоской
обманута собой же
нечаянная верность длится дольше
на поворот кудрявой головы
От камина
после имени пауза после паузы темнота
я спешу по коридору разговаривает вода
велосипедная камера мотор снято
свято
это план генштаба телефонная трубка мира
я однажды научу тебя прикуривать от камина
осторожно ещё затяжка ещё застёжка
ждёшь как
голубые бабочки вспыхнув уйдут под купол
ибо точное время мучеников и кукол
половина шестого от сотворения мира
мимо
нам давно четырнадцать или недавно тридцать
поутру в одном из нас умирает птица
чтоб в другом родиться
а когда обнажённая правда уже одета
я не знаю зачем должно продолжаться лето
с сумасшедшими лучшими дерзкими но не с нами
и оно не знает
Перспектива
пока любовь кончается на здец
две крайности ответчик и истец
выкручивают лампочки в парадном
постой не одевай их в имена
настолько сумасшедшая весна
что можно спорить с фотоаппаратом
они за нас
присяжные за них
попросишь звонаря: перезвони
и колокол замрёт на полуслове
с таблеткой от войны под языком
он будет дожидаться высоко
когда птенец проснётся в птицелове
заглядывая Богу в объектив
порой не различаешь перспектив
но чувствуешь:
наверное успели
а что до них — смеются
дураки
узнав как звонко ранят каблуки
бессмертные щербатые ступени
отцы и дети
птицы и ловцы
необходимость взлётной полосы
предполагает смелость экипажа
у них в запасе белый парашют
и маленький кальян под анашу
и чёрный ящик
так
для эпатажа
Кровь у августа густа
кровь у августа густа
и с брусничного куста
капли бережно снимая
осень — баба с кузовком —
повздыхает ни о ком
желтоглазая
немая
у неё не расспросить
кто за Бога на Руси
или кто за человека
ходит павой по траве
нянчит эхо в подоле
чтобы песню не коверкать
По незапамятной Тарусе
по незапамятной Тарусе
гуляют дряхлые старухи
в последних поисках тепла
в скупом дожде на босу ногу
в своём уме и слава Богу
их бесконечность истекла
стоят у каменной Марины
а Он приходит на смотрины
всё не решаясь выбирать
которой раньше умирать
Кондуктор курит на подножке
кондуктор курит на подножке
такой же рыжий как борян
рябиновые неотложки
летят к разбитым фонарям
четыре детства по трамваям
и только в пятом по любви
нас со стихами покрывали
нас со стихами берегли
в карманах ныло в окна дуло
коньяк не старился никак
а осень красилась как дура
бродила ноги в синяках
и целовались мы хамея
и отражались от стекла
и танцевала саломея
где анька масло разлила
у мироздания в наброске
смотри какие молодцы
светлановские недопёски
неопытные образцы
мы жили по диагонали
звуча открыто налегке
на каждом радиоканале
на каждой радиореке
не усреднённые огранкой
и логикой как таковой
пока ночная петроградка
несла трамвай сороковой
нам снова нечего бояться
нам снова нечего терять
я начинаю повторяться
ты начинаешь повторять
кондуктор курит на подножке
такой же рыжий как борян
рябиновые неотложки
летят к разбитым фонарям
Ленинградский синдром
вечный турист запускающий дрон
пара таджиков старуха с ведром
вся твоя улица вкратце
непреходящий стокгольмский синдром
только уже ленинградский
в небе свинец а в ногах зеркала
вычисли тангенс шестого угла
чтоб на пяти не прощаться
строчка из блока коньяк из горла
это совсем не про счастье
по вечерам маяки сигарет
вместе с бронхитом за выслугу лет
в каждом замызганном сквере
осень даёт мерлезонский балет
камень становится зверем
стой не его ли ты кормишь с руки
так что внутри дребезжат позвонки
если приходит под окна
дома где медленно с красной строки
в нас заживают подонки
Витиеватость кованых перил
витиеватость кованых перил
кастрюля для герани и окурков
бегонии не выросли в придурков
но кто-то подоконник побелил
пытаясь снять невидимую бронь
в тринадцатой опять стрекочет зингер
а батарее варежки с резинкой
уверенно командуют: огонь!
идёт в собес морзяня костылём
васильевского острова сокровищ
почётный сильвер константин петрович
другая жизнь поросшая быльём
она тебя не схватит за грудки
не заорёт в лицо: привет пропащий!
другая дверь другой почтовый ящик
другой звонок — и долгие гудки
Яна Юшина. Родилась в 1979 году в Загорске Московской области (ныне Сергиев Посад). Окончила Московскую Государственную Академию Приборостроения и Информатики. Живёт в Москве. Победитель поэтического конкурса «Заблудившийся трамвай» им. Н.С. Гумилёва 2018 года.
Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»
Смерть Блока
Роман Каплан — душа «Русского Самовара»
Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»
Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»
Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже
Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца
Покаяние Пастернака. Черновик
Камертон
Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»
Возвращение невозвращенца
Смена столиц
Земное и небесное
Катапульта
Стыд
Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder
Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»
Встреча с Кундерой
Парижские мальчики
Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи