Возвращение. Ненадолго
А рванули, Рай, за старую церковь -
Поваляемся в пахучей полыни?
Знаю, выросла, но все-таки Верка,
И глаза все те же - серое в синем.
Облака над нами - белая вата,
То, большое - как пузатая панда...
Знаешь, бабка говорила: когда-то
Здесь тюремщики хлебали баланду.
Здесь? А в церкви - ты не слышала, Райка?
Их гоняли по Вороньже работать,
А потом давали черную пайку,
Вертухаил старый дедушко Зотов.
Твой папашка не дает алиментов,
У пивной все ошивается бочки,
А у матери у Божией ленты
Как у Майки, у завмаговой дочки.
Райка, бабка говорила, что ходит
Бог невидимо по улицам нашим.
Подсказал бы, что помрешь через годик -
Заплатил бы, может, пьяный папаша.
Райка, в церкви, говорят, Бога нету -
Там цемент, горбыль, щелястые доски,
И четыре или пять вагонеток,
А святых-то забелили известкой.
Не известка - так залезть, поглядеть-ко,
Говорят, святые были - как мы же,
Ну не все, а третья часть - малолетки,
Кто в огне и на кресте-то не выжил.
Хорошо лежать в полыни и кашке,
Да пора мне уходить из июля.
Ты смотри, не перепачкай рубашку,
Божья Матерь заругает - грязнуля.
Мне ведь, Райка, сороковник - хренею,
А тебе осталось ровно двенадцать.
Мы обнимемся по-детски - за шею,
Я приду еще...пора расставаться...
Полетела? Ну, счастливой дороги.
Я стою, и перехвачено горло.
Ты спроси там, Рай, у Господа Бога:
Можно сделать, чтобы дети не мерли?
По рукам
Не врите - не ходила по рукам.
А если так - какое ваше дело?
Сосед Витюха, пьяница и хам,
Меня качал смешно и неумело,
И лапой, мокрой после огурца,
Казал козу и гладил: баба будет.
А бабка материлась у крыльца:
Положь дитё, обсосок ты иудин.
Не врите - не ходила по рукам.
Хоть были руки. Были. Обнимали.
Я знала звуки рая - не райка,
Чужой, такой понятной мне печали:
"Азохен вей" и "Шема-Исроэль".
...в отцы годился. Что ж, кидайте камень.
Кидайте, ну! Подглядывайте в щель,
Как щён дворовый плакал под руками.
Не врите - не ходила по рукам,
Хотя давала. По рукам давала:
В кафешках, возле пьяного ларька,
В прокуренной чугунности вокзала.
И руки мне давали: закурить,
Пирог с картошкой, валенки - зима же...
Я их любила: около корыт,
Станков, кастрюль - в земле, муке и саже.
Не отрекусь. Не брошу. Не отдам
За все ключи от грёбаного рая.
Не врёте. Я ходила по рукам.
И буду продолжать, пока живая.
По любви, по жалости, по дури
В старом доме возле полустанка -
Грядки, пень, ворона на трубе -
Тощая усатая цыганка
Мне расскажет о моей судьбе.
Не соврёт: ведь я с еёшным Шурой
Втихаря курила в гараже.
Он теперь в колонии в Кунгуре,
Третий срок доматыват уже.
Эх, судьба: по краешку, по бровке,
Выше ворот, "Примою" дымя...
Травы в рост и общие столовки,
И постель, согретая тремя:
По любви, по жалости, по дури...
Не жалею - это слабакам.
"Сара, как там Шурка-то в Кунгуре?"
"Говорят, отпустят к сорока,
А его рожденье, Верка, в мае,
Значит, десять месяцев ещё..."
Солнце за окошком поднимает
Над дорогой правое плечо,
Над дорогой, над судьбой корявой,
Над страной, огромной, как судьба,
Где смешались правый и неправый,
Храмы, тюрьмы, лодки и гроба.
Где, какие б ни справляла даты,
И какой бы ни дурманил хмель -
Зэкам, работягам и солдатам
Вечно греть мне душу и постель...
Дым
В Старом Каменске топят печи,
Дым летит в Таборы, в Сысерть.
Утверждают, что время лечит:
Врут, наверное - только смерть.
Отпустила, иди. Но все же
Веки щиплет каленый дым:
Где-то бродит в тумане ёжик,
Тот, который не стал моим,
Потому что мое - не сроки,
А морошковые срока,
Черный ворон да две сороки,
Да в чекушке на полглотка.
Непростым да негладким - вечно
Вместо туфель носить пимы...
В Старом Каменске топят печи,
Над Россией стоят дымы -
Над Россией, в которой ёжик,
Лисы, лошади, воронье...
Боль на дым из трубы похожа:
Никуда не девать ее.
Случайно
Кому - в тиши домашнего мирка
Дремать и наводить на кухне глянец,
А мне - случайной бабой у ларька
Листать вагоны, дождики и пьяниц.
Случайно греть картошку на плите,
Шуршать ночной сатиновой рубашкой,
Пойти на скрип калитки в темноте -
Закрыть забыли после полторашки,
Вернуться, вынуть старое пальто:
Накинь, мужик, продует от порога,
И слушать, как выкладывают то,
О чем не говорят жене и Богу.
Послушают со мной пушистый Кысь
И календарь на стенке - Брюс Уиллис...
...а утром так случайно разойтись,
Как будто - никуда не расходились...
Родилась в Каменске-Уральском сорок лет назад. Живет там же. Работает участковым фельдшером. Стихи пишет около пяти лет.
Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»
Смерть Блока
Роман Каплан — душа «Русского Самовара»
Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»
Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»
Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже
Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца
Покаяние Пастернака. Черновик
Камертон
Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»
Возвращение невозвращенца
Смена столиц
Земное и небесное
Катапульта
Стыд
Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»
Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder
Встреча с Кундерой
Парижские мальчики
Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи