* * *

Можно я посижу на скамейке немножко,

Погляжу на полоску травы?

Растяни свое длинное тело, гармошка,

Расскажи мне о бывшей любви.

Расскажи мне про голос по имени счастье,

Несмолкающий — хочешь пари? —

Ну, а как вечера одинокие мчатся,

Ты, пожалуйста, не говори.

Можно я посижу на скамейке немножко,

Посчитаю ветвей этажи?

Если ты о любви рассказала, гармошка,

Так о смерти теперь расскажи.

Мужичок незнакомый протянет мне кружку

И на донышко водки плеснет.

Растяни-ка мехи, подыши-ка на ушко —

Что́ за краем последним блеснет:

Только не про цветами заваленный ящик, —

А про ветер и смех у воды,

Про единственный голос, которого слаще —

Лишь твои золотые лады.

* * *

Нашу любовь не видит никто-никто,

Нашу любовь не слышно нигде-нигде:

Тише снежинки, тающей на пальто,

Легче листа осеннего на воде —

Красного, остывающего листа.

Дом ее — ветер, имя ей — никогда.

Тень, как собака, бежит впереди нее,

С острою мордой, с ушками начеку —

Может быть, даже ей отворят жилье,

Может быть, даже в кухне нальют чайку.

Наша любовь — с отметиной на спине —

Лишь бы никто не целился, лишь бы не…

* * *

Когда я вижу эту фоточку —

Скамейка, роза, Амстердам —

Как будто открываю форточку,

Встаю на цыпочки — а там…

Признайся, ведь не так уж часто мы

Вдвоем на лавочке сидим,

Недосягаемы и счастливы,

Под легким облаком седым.

Цветочный рынок, ветер тающий,

Ты усмехнулся — помнишь, да? —

Мол, если не сейчас, когда еще, —

И я ответила — всегда.

* * *

Знаешь, когда Господь

Солнце погасит, рапсод

Последнюю песню споет,

Когда пионер с трубой

Нам сыграет отбой —

Я хочу быть — тобой.

Знаешь, когда Господь

Небес голубой испод

С буквами звезд на нем

Свернет до лучших времен

В свиток тугой —

Я хочу быть — тобой.

Рукой, впалой щекой,

Зачеркнутою строкой,

Голосом, жизнью всей,

Ниткой гусей,

Натянутой над Невой,

Смуглой землей, травой.

Я не хочу вдвоем:

Два — это грех,

Два — это рана, разлом,

Бегство и руки вверх,

Топот, затвор, конвой.

Я хочу быть — тобой.

* * *

Вот так живешь себе на краешке,

Кружит метро, бежит вода,

Торопишься и завираешься,

Не успеваешь никуда.

Приходишь с рынка, жаришь корюшку,

Ныряя в чадную волну,

Вот тут и уплывает горюшко,

Хвостом задумчиво вильнув,

Захлестнуто делами малыми,

Что поважней великих дел,

Нежданными иван-да-марьями,

Залиловевшими везде.

Благословение усталости,

Движенье телу вопреки:

Очнешься — а всего осталось-то —

Уснуть на жердочке строки.

* * *

Да, мое сердце, да, мое сердце, да.

Я не припомню, вторник или среда,

День или ночь, но точно — без десяти.

Память — тяжелая: брось ее и лети.

Выше и выше, с той стороны земли,

Дальше на циферблате — одни нули.

Не вспоминай ни буковки, ни кивка,

Ни пирога капустного из ларька,

Ни из окошка — потной дуги моста,

Ни многоточья с той стороны листа.

Много приманок у памяти — не ведись,

Лучше разглядывай летные шлемы птиц,

Ветра небритые щеки да колесо

Солнца.

             А ступишь на землю — и вспомнишь все.

* * *

Белых ночей серебряная цепочка.

Пруд, магазин, библиотека, почта,

Будка пристанционная и холмы

Скованы ею, и мокрый откос, и мы.

Скованы ею рельсы у переезда,

Вдовые елки, цветущая сныть-невеста,

Вспышки сирени, красный забор, ларек,

Хрупкой веранды светящийся пузырек.

Белых ночей серебряная цепочка

Вьется в траве, на крышу взбегает, точно

Белый огонь меж незагорелых тел,

Каторжник беглый — радуйся, если цел.

Как целовались — над головой звенело.

Все, уходи — пока не взошла Венера.

Крот под ногами роет свое метро.

Быстро темнеет светлое серебро.

* * *

Мы встретимся, как же. На кухне вдвоем

Останемся. Белого в рюмки нальем.

И нам усмехнется курчавый божок.

И быстрая ласка тела обожжет.

И ты о неважном расскажешь взахлеб.

И я положу тебе руку на лоб.

Блеснет из угла, как потерянный страз,

Условная жизнь и условная страсть.

Проснется в виске настоящая боль —

Скажи, что с тобою,

                                  скажи, что с тобой?

* * *

Не привыкай, не привыкай:

Пока друг друга мы любили,

В окошке дрогнули века

И занавески голубые.

Они взлетали на ветру,

Как бабочки, и опадали.

Ты говорил мне — я умру.

— И я. — Но это все детали.

К столу, к бревенчатой стене,

К дымящемуся чаю с мятой,

К теплу, а, главное, ко мне,

А впрочем, и к футболке мятой,

И к гостю, пьяному слегка,

То власть клянущему, то климат,

Не привыкай, не привыкай —

Поскольку все равно отнимут.

Татьяна Вольтская родилась и живет в Петербурге. Поэт, эссеист, автор девяти сборников стихов — «Стрела» (СПб,1994), «Тень» (СПБ, 1998), «Цикада» (СПб, 2002), «Cicada» (London, Bloodaxe, 2006), «Trostdroppar», (Стокгольм, 2009), «Письмо Татьяны» («Геликон Плюс», 2011), «Из варяг в греки» («Геликон Плюс, 2012), «Угол Невского и Крещатика» (Киев, «Радуга», 2015), Избранное (СПб, «Геликон Плюс», 2015), «В легком огне» (Издательские решения, Ridero, 2017). В 1990-е годы выступала как критик и публицист, вместе с Владимиром Аллоем и Самуилом Лурье была соредактором петербургского литературного журнала «Постскриптум». Стихи переводились на английский, немецкий, шведский, голландский, финский, итальянский, литовский языки. Лауреат Пушкинской стипендии (Германия), премий журнала «Звезда» и журнала «Интерпоэзия» (2016). Печатается в литературных журналах «Звезда», «Новый мир», «Дружба народов», «Интерпоэзия», «Этажи», «Новый берег» и др. Работает корреспондентом радио «Свобода/Свободная Европа».