Она была неинтересной. Во всех смыслах этого слова. Может, Создатель и задумал придать некоторую привлекательность чертам ее лица, но отвлекся в самый ответственный момент, а когда спохватился, было уже поздно. С уходом молодости и свежести этот просчет стал проявляться все явственней, пока со всей безжалостностью не обозначился на пятидесятилетнем лице Нины Анатольевны Заречной. При этом глупой ее никак нельзя было назвать, скорее, наоборот. В школе она быстро решала задачки сначала по арифметике, потом по алгебре и тригонометрии. Геометрия и физика тоже давались ей легко, а химия и вовсе была любимым предметом. Правда сочинения, написанные мелким аккуратным почерком, выходили у нее скучными, но грамотными. Она с легкостью поступила в ФинЭк в переломный момент истории государства. Никаких особых способностей в финансовых науках у нее не обнаружилось, но сессии она сдавала исправно и писала неплохие курсовые. Виктор Коршунов был ее однокурсником. Как и почему он приглядел Заречную, сказать никто не мог. Вроде и не красавец, но высокий и довольно складный, он мог завладеть сердцем любой будущей финансистки, но на лекциях и семинарах упорно садился рядом с Ниной, а после занятий провожал ее до метро. Она в свою очередь писала ему контрольные и курсовые работы. Через два года у них как-то особенно заладилось сотрудничество, которое они приняли за любовь. Накануне скромной свадьбы, показательная пышность тогда еще не вошла в моду, иногородний Коршунов перевез свои вещи из общежития в двухкомнатную квартирку Заречных. Маму уплотнили в проходной, где она и так уже давно кантовалась, не мешая дочери осваивать премудрости финансовой науки. Женщина деликатная и незлобивая, начитавшаяся русских классиков в юности, Алевтина Ивановна проводила дни в очередях за продуктами и готовкой обедов для молодых. Сидя на кухне в трениках, Витя с удовольствием поедал котлеты и борщи, нахваливая тещеньку. Иногда они с Ниной приносили в бидончике разливное жигулевское пиво и помогали Алевтине Ивановне лепить пельмени. И все было бы хорошо, если бы не отсутствие малейшего шороха за тонкой перегородкой после того, как там гасили свет. Это беспокоило Алевтину Ивановну, она тревожно вглядывалась в лицо дочери, которое оставалось непроницаемым. Что-то непонятное происходило между молодыми, но происходило это втайне от Алевтины Ивановны, привыкшей к откровенным разговорам с дочерью, которая сейчас молчала. Однажды в приоткрытую дверь ей удалось увидеть супружескую незастланную постель. Подушки лежали в разных сторонах кровати. Супруги спали валетом. Долго это продолжаться не могло. Через полгода Витя тихо съехал, так и не успев прописаться. Нина Заречная пару раз показалась на кухне с заплаканными глазами. На вопросы матери она ответила, что у нее с мужем оказалась половая несовместимость, они разводятся, а она переводится на вечерний. «Какая такая несовместимость? — удивилась Алевтина Ивановна. — Импотент он, что ли? А женился тогда зачем?» Все ее сбережения ушли на свадьбу дочери и котлеты для зятя. Нине пришлось сесть на обслуживание коммунальных платежей в ближайшей сберкассе. Третий курс закончить ей удалось, но и только. В стране началась разруха и Заречные выживали как могли вместе со всеми. Так что Чаечка, как любовно звала ее мама, подрядилась еще и мыть пол в той же сберкассе.

Тем памятным вечером она немного замешкалась: дверь не закрывалась, пришлось отскабливать намерзший на пороге снег. За этим нехитрым занятием ее застала молодая приветливая дама в импортной шубке. Разговорились. Дама назвалась Илоной. Оказалось, что она давно присматривалась к Нине, но ждала удобного случая предложить ей кое-что. «Что?» — удивилась та. «А вот пойдем ко мне в офис, там и поговорим».

В офисе, как громко называлась небольшая комната в ЖЭКе, Илона достала из сейфа банку растворимого кофе и колбасу сервелат. «Я долго сидеть не могу, меня мама ждет», — виновато сказала Нина, отведя глаза от деликатесов, разложенных перед ней. «Так мы быстро», — блеснула золотыми коронками Илона. И вправду, все произошло быстро, даже очень. Мгновенно закипел электрический чайник, из которого разлили кипяток по откуда-то взявшимся сервизным чашечкам. Помешивая кофе изящной ложечкой, Нина успела рассмотреть кольцо с аккуратными брильянтиками на пальце Илоны, пока та нарезала тонкими ломтиками сервелат. Вот он: укол легкой зависти под лопатку. Хотя, почему «легкой»? Вовсе нет. Зависть осела в ее душе, как кофейный осадок на дне чашечки. Борясь с этим чувством, Нина что-то отвечала щебечущей Илоне, пока та вдруг не сменила тон и не спросила вполне серьезно:

— В бухгалтеры ко мне пойдешь?

— Так я ж не закончила ФинЭк.

— Мне твой диплом не нужен. Мне нужен человек для оформления документов. Ты девушка скромная, выпячиваться не будешь, так что — соглашайся. Деньги поначалу будут небольшие. Если дело пойдет хорошо — прибавлю.

И Нина, не задумываясь, согласилась. А с какой стати отказываться от единственного предложения, когда вокруг непонятно что делается и

неизвестно как долго так будет?

Первое задание было неожиданным. Илона отправила Нину в парикмахерскую на Невском: «Рассмотри там все как следует, в смысле помещения: приличное или нет. Окна, полы, может, заглянешь в подсобку. Мне нужны детали.» Денег при этом никаких не дала. Пришлось сначала долго ждать раздолбанного троллейбуса, а потом чавкать по расквашенному снегу («Надо же, даже Невский не хотят чистить!») и искать эту самую парикмахерскую.

— Стрижка? Покраска? Перманент? — женщина за стойкой в предбаннике цепко охватила Нину взглядом, а когда та немного замялась с ответом, пришла ей на помощь:

— Маникюр?

— Да, маникюр.

Парикмахерская была пуста. Ни одного клиента. Две девицы в передничках с оборками и взбитыми прическами лениво переговаривались, не обращая внимания на Нину. Она успела разглядеть облупленные стены, увешанные выцветшими фотографиями красавиц с «халами», сплетенными из волос, и красавцев, смахивающих на певца Льва Лещенко. Грязные окна, потолок со следами протечек, изношенный линолеум на полу. Мерзость запустения, одним словом. Маникюр делать ей не торопились. Минут через двадцать из-за занавески выкатилась еще одна сонно-ленивая сотрудница, оказавшаяся маникюршей. Усадив Нину за столик, она опять скрылась за занавеской, пообещав вернуться с горячей водой в мисочке. Прошло минут пятнадцать. Наконец, мисочка появилась на столе перед Ниной. Гримаска пренебрежения пробежала по лицу маникюрши, когда она принялась обрабатывать заскорузлые пальцы клиентки. Нине ничего не оставалось, как сглотнуть унижение и приступить к невинным вопросам, отрабатывая задание Илоны. Маникюрша заметно оживилась. «У меня раньше, до того, как вся эта хренотень с ценами упала на нашу голову, по пятнадцать-двадцать человек в день на маникюр записывались. Место-то какое, в самом центре. Лучше не придумаешь, — начала она. — Чаевые ляхи жгли. Домой только на такси ездила. А теперь что? — пилочка засновала по ногтям, сочувственно кивающей Нины. — Вчера весь Невский прошла, хотела кошке рыбы купить. Ни-че-го. Две банки горошка в одни руки на Садовой давали. Нало́жила ей в тарелку, говорю: «Ешь!» Она на меня посмотрела с укором, честное слово! Понюхала-понюхала, да и поела!» И еще что-то в том же духе, пока, наконец, не настал черед последнего вопроса: «Вам лак какой?» Нина выбрала скромный. И залюбовалась точными движениями кисточки, аккуратно наносящими лак на ее вполне теперь прилично выглядевшие ногти. «Сушитесь!» — маникюрша тяжело поднялась из-за столика и удалилась за занавеску. Сгорая со стыда, Нина рванулась к кассе. На маникюр денег хватило, а на чаевые — нет. Память об этом унизительном чувстве преследовала ее потом многие годы.

Довольно скоро стало понятно, чем занимается Илона, вернее, на чем она пытается заработать. Торопливый перевод социалистической собственности в частную открывал разнообразные возможности для таких предприимчивых дам, как она. Визит в парикмахерскую принес свои плоды: Илона долго разговаривала с кем-то по телефону, произнося непривычные слова типа «аукцион», «залог», «аренда с выкупом» и бог знает что еще. В офисе появились незнакомые люди, не желавшие представиться Нине. Склонившись над какими-то бумагами, незнакомцы шушукались между собой, кося на нее глазами. В этом было что-то неприятное. Нина накинула потертое пальтишко и вышла на улицу. Подмораживало. У гастронома выстроилась длинная очередь — там что-то давали. Пристраиваться в конец не хотелось. Холодно. И она решила навестить девчонок, оставшихся сидеть в сберкассе. Нельзя сказать, чтобы встреча кого-то обрадовала: сберкасса закрывалась, настроение у всех было подавленное.

— Ну ты-то успела вовремя пристроиться, — у девушки, заменившей Нину на коммунальных платежах, недобро сузились глаза.

— Да, пристроилась, как говно в проруби.

Это признание почему-то всех обрадовало. Ледок возникшей было неприязни растаял, и все защебетали, как всегда, о своем, о женском и трудном.

Парикмахерскую на Невском продали-таки на первом в городе аукционе, о котором Заречная узнала по телевизору, немного удивившись скрытности своей начальницы, но, поразмыслив, решила, что та просто не хотела брать ее в долю.

Так получилось, что первую свою сделку Нина провернула без участия Илоны, мотавшейся по всевозможным встречам и аукционам. Тогда в офис заявился не совсем уже молодой человек в кожаном пальто и енотовой шапке. Разговорились. То да сё. Он искал подходящую площадь в нежилом фонде для туристического бюро.

— Ничего для меня не найдете? — на стол перед Ниной легла коробка финских шоколадных конфет, перевязанная золотистыми тесемками. Глаза из-под надвинутой на лоб енотовой шапки смотрели заискивающе и выжидательно.

— Конечно, найду.

И ведь нашла: только-только закрывшуюся сберкассу, на которую не успели слететься арендаторы, промышлявшие в старом городе в поисках подходящих помещений. Илоне осталось только удивляться проворности помощницы, с которой та заполнила все нужные бумаги. Человек в енотовой шапке расплатился двумя турпутевками в Финляндию. Заречные вернулись из соседней страны, очарованные изобилием в тамошних магазинах и красотами суровой белоснежной зимы. Обмененных денег хватило на несколько баночек сыра «Виола» и пару теплых перчаток.

По-настоящему Илона развернулась, когда ее офис, а проще — комната в ЖЭКе, стала называться «Агентством по продаже и найму жилья». Тогда-то кое-что начало перепадать и Нине. На ее пальце засверкали маленькие брильянтики, со вкусом подобранные к аметистовым серьгам. Продав свою двухкомнатную квартирку на Кирочной, она купила трехкомнатные хоромы на Суворовском с высокими потолками, просторной кухней и коридором, в котором, по словам мамы, можно было кататься на велосипеде. Сначала там развешивали постиранное белье, но приобретенная итальянская стиральная машина с сушкой вернула квартире благообразный вид. Появился и телевизор с видеопроигрывателем. Теперь Заречные проводили вечера за просмотром иностранных фильмов. Эротические сцены вызывали бурную реакцию Алевтины Ивановны. Она негодовала на их изощренную откровенность: «Мы с твоим отцом делали это по-простому, по

рабоче-крестьянски, и ничего, не жаловались!» — ища поддержки, она поворачивалась к дочери, пытаясь разглядеть сочувствие к своей прожитой в неведении жизни. Нина молча отмахивалась или шипела: «Не мешай смотреть, мам». Особенно Заречной-старшей не нравилась демонстрация любви однополых пар: «Мужики целуются! Тьфу! Вот смотреть-то противно!» — но при этом смотреть продолжала. Что-то все больше тревожило ее в, казалось бы, такой спокойной жизни, и это «что-то» было одиночеством дочери. «Может, тебе женщины нравятся?» — рискнула однажды спросить она, козырнув осведомленностью в нетрадиционных отношениях. Нина только пожала плечами и тихо сказала: «Я, наверное, вообще не по этой части.»

Убедиться в своей догадке ей пришлось в Анталье, модном у изголодавшихся по южному солнцу петербуржцев, курорте. Мансур, так звали околачивающегося возле отеля турка, пожиравшего глазами бледнокожих северянок, высмотрел в толпе одинокую фигуру Нины. Не привыкшая к такому назойливому вниманию, она была смущена и, сказать по правде, польщена, хотя прекрасно понимала всеядность толпящихся у входа в отель молодых людей, казавшихся ей на одно лицо. Две недели Мансур ходил за ней по пятам, прищелкивая языком, пока она не уступила и не провела его втихомолку в свой гостиничный номер. Ничего нового ее тело не испытало, а то, что с ним было проделано, даже отдаленно не напоминало виденное Ниной в эротических фильмах. Стоя под душем, уже после того, как Мансур удалился, она с отвращением вспоминала нечто похожее на кусок раздувшейся кровяной колбасы, оставившей в ее теле липкий след. Дома Алевтина Ивановна, зорко всматриваясь в загоревшее лицо дочери, осведомилась по-деловому: «Ничего там не подхватила, у турок-то этих?» Нина только пожала плечами. На ее счастье ничего подхвачено не было.

Ну а дела шли все лучше и лучше: агентство Илоны переехало в новый офис, в городе пропали очереди за продуктами, засверкали витрины магазинов, улицы заполнились иномарками, даже люди стали выглядеть по-другому, как-то наряднее и спокойнее, без следов злобной угрюмости на лицах. Двор Заречных озеленили, посадив под их окнами саженцы кленов и разбив клумбы вокруг детской площадки. Но после наметившегося благополучия накатилась черная полоса. Сначала исчезла Илона. Вместе они прошли через страшные девяностые, умудрились сохранить бизнес, а когда жизнь стала налаживаться и можно было расслабиться, с Илоной что-то случилось. О ее пропаже заявили родственники. В офис к Заречной приходил пару раз следователь, но она, кроме того, что ее начальница собиралась на яхте отправиться со своим другом в Швецию, ничего не знала. Через какое-то время пустая яхта, дрейфующая в Финском заливе, была обнаружена. И никаких следов ни Илоны, ни ее друга. «Нету тела — нету дела!» — пошутили в милиции, прекратив розыски. Много лет после этого загадочного исчезновения Нине казалось, что Илона промелькнула где-то в толпе. Она прибавляла шаг, пытаясь нагнать исчезающий призрак, но всегда останавливалась в горьком разочаровании. Без Илоны дела пошли хуже. От аренды офиса пришлось отказаться и начать вести дела из дома, благо для этого и нужны-то были всего компьютер с телефоном. Ну а потом стало плохо с Алевтиной Ивановной. Начав говорить, она забывала слова и не знала, как закончить фразу. Это очень ее смущало и сердило. Еще хуже было с чайником, который постоянно подгорал на плите, с ключами, которые она никогда не могла найти, с дверью, которую перестала закрывать. Однажды, после похода на Некрасовский рынок, она не нашла дорогу домой. Ближе к вечеру Нина стала обзванивать приемные покои больниц, морги и отделения милиции. Ночью в одном из отделений Алевтина Ивановна нашлась. Пришлось срочно обратиться к врачам. Самые худшие подозрения подтвердились: болезнь Альцгеймера. Даже сама больная была сломлена диагнозом. Всегда энергичная и неунывающая, она потеряла интерес к жизни за пределами квартиры. Целыми днями в халате, надетом поверх ночной рубашки, она шаркала по комнатам разношенными шлепанцами, останавливаясь то за спиной Нины, сидящей за компьютером, то перед окном кухни. Что она там видела, сказать было невозможно. Общаться с дочерью она перестала. Постепенное угасание разума сопровождалось разладом во всем организме. Через какое-то время Нина уже не могла одна справляться со всеми болезнями Алевтины Ивановны. Пришлось нанять соседку сидеть с больной и бегать в ломбард закладывать и перекладывать кольцо с брильянтиками и прочие более или менее драгоценные вещи. В один из таких набегов она наткнулась на бывшего мужа. Витя Коршунов раздобрел и словно бы покрылся слоем жирка под отлично подогнанном «Армани». Судя по глазам и улыбке, зла он не помнил, да и зла-то, в общем, никакого в их короткой совместной жизни не было.

Каждый раз вспоминая эту встречу, Нина Анатольевна удивлялась тому, с какой простотой Коршунов откликнулся на ее беду. Девять лет болезни мамы слились для нее в один непрекращающийся кошмар и ей страшно было даже подумать о том, чтобы она делала без его помощи. Деньги он стал давать, как только увидел бывшую тещеньку в ночной рубашке со всклокоченными седыми волосами, уставившуюся на него невидящими глазами. «Боже мой, Нина, она не узнала меня», — только и смог сказать потрясенный увиденным Коршунов. Потом он переписал на бывшую жену свою голубую «Мазду», правда, себе купил новую иномарку, благо, директор коммерческого банка, мог позволить себе не только это. Он же нанял тещеньке профессиональную сиделку, после чего Нина из благодарности, а может, и не только, стала заезжать на полученной «Мазде» в шикарную квартиру Коршунова на Васильевском, пока его новая семья отдыхала в какой-нибудь экзотической стране. Об импотенции говорить уже не приходилось, как-то наладилось даже это, и Нина, вдобавок ко всему полученному от бывшего мужа, в один из таких наездов забеременела. Ни о каком ребенке, пока была жива Алевтина Ивановна, не могло быть и речи. Нина сделала аборт. «Хоть бы она скорее умерла», — все чаще и чаще крутилось в голове Чаечки. Поместить мать в дом для престарелых она не решалась, обещав ей этого не делать и дать умереть в собственной постели. Правда, обещание было дано давным-давно, когда Алевтина Ивановна еще что-то соображала и была вполне вменяемой. Умерла она-таки в своей постели. Нина всегда начинала плакать, когда вспоминала вдруг осмысленный и все понимающий прощальный взгляд матери перед тем, как она вздохнула и тяжело выдохнула в последний раз. Стало ли Нине легче после смерти Алевтины Ивановны? В каком-то смысле, да. Но вместе с освобождением к ней пришло чувство одиночества. Коршунов исчез, сославшись на желание сохранить семью, все-таки, у него были дети. На прощание он снова ее облагодетельствовал, пристроив в Сбербанк на приличную зарплату.

Если свое пятидесятилетие Нина Анатольевна отметила в ресторане вместе с приятельницами, то на следующий год в этот день она сидела одна на кухне с бутылкой шампанского. Что может прийти в голову женщине, сидящей в халате у окна кухни со вторым бокалом шампанского в руках? Она может смотреть на свое отражение, проступившее в темном окне, за которым шумят кроны подросших за тридцать лет кленов. Деревья сажали всем двором, когда соседская девочка пошла в школу, а сейчас Нина Анатольевна помогает ей вытаскивать коляску с младенцем и завистливо заглядывает под надвинутый на его личико чепчик. Свою фотографию в белом фартуке и красным бантом-пропеллером она долго хранила между стекол серванта, пока однажды не убрала в альбом, вставив в специальные прорези, и не удивилась тому, как точно они подошли размеру фотографии, видимо, у изготовителя все было продумано, включая обложки, обшитые плюшем для мягкости и удобства рук того, кто однажды заскучает по родным лицам, откроет альбом и заплачет, а потом задумается над своей жизнью, разглядывая тех, кто уже давно умер. Как много говорят лица умерших, почему она не замечала этого раньше, когда все они были живыми и все еще можно было исправить.

Так о чем же она думает сейчас, позевывая у кухонного окна, пока в ковшике на плите булькает вода с куриным диетическим яйцом? Смешная закуска для шампанского в свой день рождения. Телевизор, удобно примостившийся на высоком холодильнике, показывает новости из Европы вперемешку с прогнозом погоды. Дождь опять. Хорошо, работа совсем рядом: пройти наискосок через двор мимо детской площадки и вольера для выгула собак, обогнуть разросшиеся кусты по тропинке, и сразу упереться в заднюю дверь Сбербанка. Всего-то пятнадцать минут. Никаких стояний на остановках. Впрочем, кто сейчас на них стоит? Девочки подъезжают на своих тачках, лихо паркуясь возле самых дверей, а ее «Мазда» за ненадобностью отдыхает во дворе под окнами квартиры. Когда была жива мама, Нина Анатольевна возила ее по врачам да по процедурам, а сейчас и поехать-то некуда, вернее, никуда не хочется. Впрочем, нет. Кое-куда ей хотелось. Она даже на карте отыскала это место: Ванкувер. Канада. И где-то там же река Фрейзер и гора Бейкер. Какие красивые слова. Это вам не Шибалово с Кузьминкой. Это на другом полушарии земного шара, в другом полушарии мозга. Но хотелось ей туда по странной причине: там жила сладкоголосая вещунья таролог Лена, на которую Нина Анатольевна набрела случайно в интернете. Эротические фильмы давно перестали ее интересовать, телевизор включался скорее для того, чтобы наполнить голосами и звуками тишину пустой квартиры, а вот за компьютер она кидалась в первую же подходящую минуту. А когда такие минуты были неподходящими? Так она и проводила все время, сначала сидя за столом, а потом лежа на диване или в кровати, пристроив на животе купленный лэптоп. Зачем же изменять привычкам в свой день рождения? На этот раз лэптоп послушно устроился возле полупустой бутылки шампанского. Приветливая Лена начинала на «ютубе» расклад карт в далеком Ванкувере для всех желающих узнать свою судьбу независимо от места их проживания и времени суток. Ее внешность ничем не отличалась от внешности женщин, толпящихся в супермаркетах, стоящих на остановках автобусов, живущих на одной лестничной площадке. Кто знает, может, в этом и был секрет ее успеха. Не так уж и мало на земле некрасивых одиноких женщин, вот и Нина Анатольевна приготовилась в очередной раз узнать, что ей «по судьбе» да чем «сердце успокоится».

— Что у меня будет с этим мужчиной? — вкрадчиво начала Лена, тасуя колоду карт короткими неухоженными пальцами, всегда унизанными кольцами, которые она меняла в непонятной для ее поклонниц зависимости.

Ни один мужчина не был замечен на обозримом горизонте Чаечки, но она внимательно вслушивалась в доброжелательную интонацию голоса далекой вещуньи.

— Он, по мнению высших сил, «Восьмерка мечей». Ну что ж, мужчина в каких-то проблемах. Будет ли он с вами соответствовать? Сейчас посмотрим. Так: «Тройка жезлов». У него есть перспектива стать лучше, но он нашел себя в проблемах. Враги обложили его со всех сторон, но «Тройка жезлов» показывает, что он выберется. А по третьей карте видно, что со временем этот мужчина станет очень обеспеченным человеком, с ним бедности точно не будет, — продолжала щедрая на обещания таролог, — слева добавим, — вытащенная из колоды карта мягко шлепнулась на отведенное ей место, — что в жизни у него происходило, что вызвало «Восьмерку мечей»?

Нина Анатольевна всегда переживала за неизвестных ей мужчин.

— Девочки, смотрите с левой стороны вышла карта «Смерть»! Не бойтесь, это карта трансформации. Ему надо трансформировать свою жизнь: выбраться из вот этих обид.

— Ну, слава-те, Господи! Хватит мне смертей, — в напряженные моменты Нина Анатольевна закуривала сигарету.

— Справа карта «Солнца». Он по судьбе вам, девочки. Рядом с «Королем пентаклей»! Это карта успеха и счастья. Расклад советует вам с ним встречаться, если вы еще не замужем, потому что по мнению высших сил он выбирается из каких-то потерь по «Восьмерке мечей», он заморачивается. Жизнь его побила здорово. А знаете, может, у него сглаз. Проделки колдунов — это такая гадость, но он может им противостоять.

Проделки колдунов в день рождения и появление «Восьмерки мечей» в судьбе неизвестного мужчины вызывало у Нины желание открыть вторую бутылку шампанского. Из Ванкувера между тем продолжали:

— Следующий расклад будет диагностика вашего состояния. Есть ли совместимость с этим мужчиной? Пока я скажу, что страсть у него к вам сильная.

— Это надо же! — рассмеялась и закашлялась Нина Анатольевна. Как же ей хотелось, чтобы где-то он был, этот мужчина.

— Видите «Тройку жезлов»? Он хотел бы эту страсть к вам трансформировать. С вами он становится сильнее. Он интуитивно знает, что с вами он сильный. Кто вы?

— Да, кто я?

— Посмотрим глубинно, по мнению высших сил.

— Посмотрите, дорогая, посмотрите … — в какой-то момент Нина незаметно для себя всегда начинала диалог с далекой Леной.

— Вы «Двойка жезлов». Вы даете ему двойную энергию. Вы замечены вселенной и вас поцеловали звезды.

— Надо же! А я-то и не знала. Поцеловали звезды!

— Вы — «Маг», он — «Солнце». У вас впереди большая любовь. Вы рождены любить и быть счастливой, — карты шлепаются одна за другой на столик перед тарологом. Они плывут перед глазами уже изрядно поддатой Нины Анатольевны. — «Маг» и «Солнце» соответствуют друг другу.

Голова у Нины закружилась от торопливого говорка далекой вещуньи.

— Что у вас будет дальше с этим мужчиной? «Тройка пентаклей» — все идет своим путем. Вы стоите на пороге разворачивания отношений — у вас будет семья. Добавим с левой стороны, — добавили, — «Карта меча» — очень хорошая карта. Здесь нумерологическая связь. Беру карту с правой стороны, чтобы была симметрия. Высшие силы любят симметрию. «Туз жезлов» — страсть, желание. Это мощная карта. Все наладится, индуцированный бред повседневности уйдет. Если у вас нет мужчины, этот расклад просто в кайф. Я же заговариваю вас, понимаете? Я вас люблю и обожаю. Поставьте лайк, это лайк высшим силам. Благодарю за финансовую поддержку. Посылаю вам медвежьи обнимашки из медвежьей страны.

«Высшие силы» получили больше тысячи лайков. Нина Анатольевна допила остатки шампанского, пнула ногой подвернувшуюся табуретку, и пошатываясь, добрела до постели. Пятьдесят второй год жизни начался с «индуцированного бреда повседневности», перемешанного с изжогой и головной болью. На работе, вспоминая «медвежьи обнимашки из медвежьей страны» вперемешку с «поцелуями звезд», она улыбалась, а что касается обещанного мужчины, так его ожидали тысячи одиноких женщин и кто знает, когда дойдет очередь до нее. Как пела любимая мамина певица: «Нужно только выучиться ждать».

Самое удивительное, что когда обещанный гадалкой мужчина появился, Нина даже не поняла, что это он, тот самый. Она едва скользнула глазами по молодому смуглому лицу, пересчитывая евро, взятые из специального ящичка, который он небрежно толкнул к ней за стеклянную перегородку. Мужчина терпеливо ждал, пока она проверила каждую банкноту.

— Рубли какими купюрами?

— По пять тысяч.

Нина Анатольевна отсчитала положенную сумму и вложила деньги с квитанцией в ящичек, толкнув его через перегородку обратно к мужчине. Тот взял деньги и исчез, как исчезали насовсем или появлялись снова люди в ее клетушке с надписью «Обмен валюты» на двери. Не признала она его за того самого единственного и потом, когда он мелькнул несколько раз в очереди в соседнее окошко, но зачем-то зашла туда с необязательными вопросами и как бы невзначай, взглянув в компьютер, увидела «Николай Иванович Сырма» и год рождения — на пятнадцать лет позже ее года. «Странная фамилия», — уж совсем непонятно зачем сказала она девушке, оформлявшей Николаю Ивановичу Сырме счет в банке. «Так он цыган», — безразлично отозвалась та.

Что Нина Заречная знала о цыганах? Только то, что, встав на цыпочки, они говорят цыпленку «цыц!». К тому же Николай Иванович был на пятнадцать лет моложе. Так что жизнь продолжилась своим чередом: работа — дом — гастроном «Пятерочка». Можно добавить редкие вылазки на «Мазде» за город к друзьям, уход за могилками на кладбище, ну и чтение какого-нибудь романа в постели до утра, если сюжет уж очень захватывающий. Непонятное легкое волнение совсем улеглось, когда случилось невероятное: к Нине Анатольевне, стоящей под зонтиком на переходе в ожидании зеленого света, подкатила серебристая «Хонда»:

— Садитесь, зачем вам мокнуть. Подвезу.

— Да мне недалеко, мой дом за углом, — вспыхнула Нина и, торопясь, чтобы не засигналили нетерпеливые водители на замешкавшуюся «Хонду», плюхнулась рядом с Николаем Сырмой.

Хотя почему плюхнулась? Вовсе нет. Скромно села, натянув юбку, немного открывшую ее колени. Потом попыталась пристроить под ногами сложенный мокрый зонтик, потом подумала, что сейчас молодой человек, сидящий за рулем, разглядит ее стареющее лицо, лишенное всякой привлекательности, с покрасневшим от сырой погоды носом. Потом уже не думала, а просто отвечала на его вопросы: живет на Суворовском, мама умерла, работает в Сбербанке давно. Никого. Ни мужа, ни детей. Сама расспрашивать не решилась, а робко смотрела на профиль с прямым крупным носом и щеками, заросшими небольшой и аккуратной бородой. Кого же он ей напоминал? Какого-то французского актера, что ли … Страхи ее были напрасными, он не видел того, что казалось ей отталкивающим и некрасивым в своей внешности, а видел что-то совсем другое. Иначе, разве появилось бы между ними то самое натяжение, которое предшествует чему-то большему и взаимному? Иначе, позвала бы она его к себе с такой легкостью и непринужденностью, а он остался бы у нее на ночь, вспоминая которую она улыбалась такой понятной многим женщинам улыбкой, говорящей о невероятном счастье?

Счастье было и вправду невероятным. Пятнадцать лет разницы. Нина Заречная пошла в девятый класс, когда родился Коля Сырма. Через тридцать пять лет, лежа с ним в одной постели, она пыталась прикрыть свое тело, стесняясь проступающих следов старения, особенно явственных рядом с молодым и сильным телом мужчины, но в какой-то момент забыла про свои годы и просто подчинилась тому, что этот мужчина с нею делал, а делал он именно то, что выпадало по «Тузу жезлов» в раскладах далекого таролога Лены.

Что может укрыться от пристальных глаз женского коллектива? Шепотки, доходящие до Нины Анатольевны, досадливо предсказывали скорый крах развернувшегося у всех на глазах романа. Особенное раздражение у работниц Сбербанка вызывала национальность Сырмы. Все принялись вспоминать каких-либо цыган, но кроме Будулая и Николая Сличенко на ум больше никто не приходил. Другое дело, цыганки. С ними пришлось столкнуться всем, и воспоминания о встречах были, в основном, неприятные. Какая-то дама, побывавшая в Праге, рассказала, что цыгане держат там игорный бизнес и продают наркотики. На пересуды Нине было наплевать. Она сидела в окне «Обмен валюты», светясь лицом и озаряя улыбкой заходящих туда посетителей, а на вопрос начальницы, женщины серьезной и прямодушной, ответила просто и совершенно обескураживающе, что да, влюбилась в первый и последний раз в своей жизни.

Жизнь эта превратилась в ожидание. Если раньше ожидание было неопределенным, не сложившимся во что-то конкретное, как, скажем, ожидание зимы или летнего отпуска, то теперь все существование Нины Анатольевны стало зависеть от телефонного звонка, от света фар подъезжающей к ее подъезду машины, от шума лифта и шагов на лестничной площадке. Встречи были редкими. Коленька, как звала она Сырму, ездил по делам какого-то строительного бизнеса по Европе, подолгу жил-таки в Праге, где у него была жена и двое детей, но Нину не забывал и звонил ей довольно часто. Сначала эти разговоры были наполнены лишь торопливыми признаниями, но постепенно он становился более откровенным и даже немного рассказывал о своем детстве в военном городке. Его мать была русской, отец-цыган, дослужившийся до звания прапорщика в советской армии, но списанный по состоянию здоровья, рано умер от инфаркта в провинциальной больнице. Так что они оба росли сиротами. Она рассказывала ему о болезни мамы и своих мытарствах. Он слушал сочувственно, привязывая ее к себе все сильнее и сильнее, и она уже не помнила, как прожила без него пятьдесят с лишним лет.

Еще он с легкостью обещал и никогда не исполнял своих обещаний. Сначала Нина плакала, растирая слезы кулаками, как в детстве, но со временем научилась справляться с обидой и только ласково улыбалась и поддакивала, принимая эту игру. «Ему приятно обещать мне, а мне приятно делать вид, что я верю», — говорила она себе. Впрочем, он никогда не обещал поехать с ней в отпуск, она понимала, насколько это невозможно, или оставить семью и жить с ней. Об этом, конечно, не могло быть и речи. Когда она узнавала запах его лосьона или видела на ком-то такую же рубашку, ей нужно было время, чтобы справиться с воспоминанием. Иногда ей хотелось обойти все места, где они бывали, но чаще ей ничего не хотелось — так она уставала от переполнявшего ее чувства. Странное дело, она даже забыла таролога Лену, потеряв всякий интерес к предсказаниям своей судьбы. Долго ли эта любовь могла продолжаться? «Как будет, так и будет. Не будем загадывать», — говорили они друг другу. Конечно, их связь не укрылась от соседей по дому. Однажды на имя Заречной пришло анонимное письмо, испещренное оскорблениями. Нина была потрясена. В письме кто-то написал, что ее мать переворачивается в гробу. «В самом деле, — задумалась она, — как бы мама отнеслась к Коленьке? Цыган, да еще женатый, да еще на пятнадцать лет моложе». Ей вспомнилась давняя история, когда на Кирочной кто-то из гостей принялся говорить гадости про евреев, мол, воруют и не стесняются и что-то еще такое же, Алевтина Ивановна, хлопая глазами и глядя на гостя в упор, сказала мягко, но громко: «Да? А я люблю евреев», — а потом зачем-то добавила, — и татар тоже люблю». Гость смутился. Больше подобных разговоров в их доме Нина припомнить не могла.

Чувство вины, жившее в ней после смерти Алевтины Ивановны, заставило ее поехать на кладбище в первый же выходной. Осенний день выдался холодный и ветреный. С неба что-то накрапывало. Дел у могилок родителей было не так уж и много: вытянуть пожухшие цветы, обмыть кресты и повесить на них два маленьких венка из искусственных роз. «Так уж получилось, мамочка, так уж получилось», — твердила про себя Нина, а что получилось, объяснять не стала, зная, что маме и так понятно. Кладбище меж тем обезлюдело, начало смеркаться. Холодный ветер разогнал облака, висевшие весь день над городом. Пока Нина дошла до стоянки машин и нашла свою, совсем стемнело. Как назло, «Мазда» долго не заводилась. «Это еще что такое? Совсем, как я, старенькая стала?» Машина, вняв упреку, завелась. По включенному радио затараторили прогноз погоды, потом спортивные новости. И вдруг нежный и задушевный голос той единственной и любимой запел: «Светит незнакомая звезда, снова мы оторваны от дома».

«Как хорошо, — подумалось Нине, — как все хорошо. Пусть она нам светит, эта звезда. Пусть она нам светит».

Алла Дубровская родилась в Чите, детство и юность провела в Царском селе и Ленинграде, с 1992 года живет в США (Нью-Йорк). На родине была учителем истории, техником-смотрителем и теплорегулировщиком. В США последние восемь лет работала инженером в компании Google. Публикации в журналах «Звезда», «Октябрь», «Волга», «Крещатик», «Новый Берег», «Интерпоэзия», «Зинзивер».  В издательстве «Алетейя» вышел роман «Одинокая звезда» и книга избранной прозы «Египетский дом».