Рассказ «По знакомству» — из книги «Под знаком четырех», 1984 г. Книга повествует о жизни героини в Советском Союзе и о ее первых шагах в Америке. Рассказ «Только в Брюсселе» — из книги «Охота к перемене мест», 1998 г. — о приключениях героини в различных уголках земного шара.

По знакомству

По профессии я — инженер-геолог, специалист по глинам и прочим слабым грунтам. Окончила Горный институт и аспирантуру

Ленинградского университета. Кандидат геолого-минералогических наук, иначе говоря, Ph.D. Такое резюме поискать надо. «Буду нарасхват в любом уголке земного шара», — думала я.

Однако, оказалось, что в Бостоне, где мы поселились, эта специальность ну абсолютно никому не нужна.

Я изучала объявления в газете «Бостон Глоб», в профессиональных журналах

и университетских газетах. Я звонила в агентства и фирмы. Увы! Ни одной компании в Новой Англии «меня не требовалось». Ни одного объявления за целый год.

— Попробуйте поискать работу на Среднем Западе, — советовали одни.

— Мы бы на вашем месте поехали в Техас, — говорили другие. — А еще лучше — в Китай. Он весь на глинистых грунтах, вы там нужны позарез. Но ни в Техас, ни в Китай мне ехать не хотелось.

— В Бостоне такую работу без блата не найти, — уверял меня знакомый эмигрант с трехлетним стажем...

Великий блат! Сезам откройся! Кто из нас не испытал могущество блата? Дома, на бывшей родине, мы пользовались им с большим искусством. Чьего-то сына устраивали в институт, чей-то бабушке доставали недоступное лекарство, кого-то отмазывали от армии путем «укладки» в сумасшедший дом, кому-то просто давали взятку.

— Если бы только у меня были знакомства и связи, — мечтала я. — А то живешь, как в пустыне.

Мой друг, в прошлом научный сотрудник Института мировой литературы, а ныне — шофер Нью-Йоркского такси, от души веселился:

— Связи... Блат... Знакомства... Ишь чего захотела! Где же их взять-то? Кому мы тут нужны с нашими блестящими резюме и вшивым английским? Повесь на стену в рамку кандидатский диплом и иди кассиром в супермаркет... Конечно, если тебя возьмут без блата.

Так ли уж плох был мой английский? Трудно сказать, ведь американцы на редкость доброжелательны. Когда я знала всего несколько слов — «Please... Thank you... How much? How are you?» — они меня уверяли, что «your English is spectacular».

Когда я осилила еще десять фраз, все говорили — «your English is not bad at all».

От гордости я распушивала павлиний хвост, пока все тот же приятель, литературоведческий шофер, не вылил на меня ушат ледяной воды:

— Балда ты наивная! Когда, наконец, перестанут замечать твой

английский — значит, ты действительно заговорила.

И я сдалась. Запрятала подальше замечательное свое резюме и начала искать «реальную» работу. Но оказалось, что для «Макдональдса» я слишком стара, а в домах для престарелых уборщицы не требовались. В «Кентукки Фрайд Чиккен» меня поставили на лист ожидания и просили позвонить месяца через три. Я почти потеряла надежду...

И вот однажды, бродя по Бикон стрит в Бруклайне, я увидела в витрине магазина «Leather World» лаконичное объявление «help wanted». Я толкнулась в стеклянную дверь. Мелодично прозвенел колокольчик, и я вступила на белый, пушистый ковер.

Изогнутые лампы с опаловыми абажурами бросали холодноватый свет на замшевые сумки, изящные портмоне и чемоданы из крокодиловой кожи. Перчатки из тончайшей лайки и кожаные пояса были небрежно набросаны в корзине у входа, как нечто малосущественное. Пахло дорогим, горьковатым одеколоном, не иначе «Баленсиагой». В магазине не было ни одного покупателя.

Мне навстречу поднялся статный, седой господин с лицом и манерами

европейского премьер-министра и осведомился, не может ли он быть мне полезен.

— Объявление в окне, — пробормотала я, тыча пальцем в витрину.

— Меня зовут Фред Саймон, — представился хозяин. Я тоже назвалась.

— Хорошо ли вы знаете кожу и кожаные изделия?

— Не уверена... нет, не очень...

— А большой ли у вас опыт продажи чемоданов?

— Боюсь, что нет... — я попыталась улыбнуться.

— Хм... А когда вы в последний раз продали чемодан? — более осторожно поставил вопрос мистер Саймон.

Пытаясь сохранить достоинство, я объяснила, что не только не торговала чемоданами, но вообще не продала в жизни ни одного предмета.

— Sorry, — премьер-министр обворожительно улыбнулся и развел руками.

— «Сорри», — как эхо повторила я за ним и направилась к выходу.

— Подождите, а что вы умеете делать? — остановил меня хозяин.

Корчась от своего косноязычия, я начала перечислять научные степени и заслуги в области геологии.

— Really? What a coincidence! — перебил меня мистер Саймон. Величие слетело с его лица, и он с размаху стукнул себя по коленке. — I just can't believe it!

Oказалось, что его сын, «малыш Дэвид», тоже геолог и профессор MIT, прославленного Массачусетского Технологического Института. Бурно переживая удивительное совпадение, мистер Саймон ринулся к телефону, и уже через час я постучалась в кабинет профессора.

Давид Саймон сидел, развалившись в глубоком кресле. Одет он был в застиранные шорты с бахромой и красную в подтеках майку, надпись на которой призывала беречь китов. Волосатые ноги в стоптанных кедах с развязанными шнурками покоились на столе, на кипе студенческих работ.

Рыжая всклокоченная борода, сливаясь с нечесаными лохмами, придавала профессору сходство с бездомным скотчтерьером.

Он предложил мне кресло и задал два самых популярных вопроса в этой стране: «Where arе you from?» и «How do you like America?»

Через минуту профессор Саймон предложил называть себя Дэйв, налил мне кружку кофе и показал фотографию своей семьи — жены, трех дочек, пуделя и двух сиамских кошек. Разумеется, я шумно повосхищалась. Затем мы перешли к делу.

Профессор Саймон задал мне несколько геологических вопросов и, постукивая карандашом по зубам, терпеливо выслушал мои «спотыкающиеся» ответы.

— К сожалению, я не занимаюсь лёссами и глинами, и ни черта в них не смыслю. Я даже завалил курс по структурам слабых грунтов... Он замолчал, огорченно улыбнувшись, но вдруг лицо его осветилось, и он треснул рукой по столу. Совсем, как его отец...

— Берт! Ну, конечно же, Берт! — закричал он и с таким же энтузиазмом, как Саймон-старший, схватил телефонную трубку. Из его разговора я не поняла ни слова. Потом он нацарапал на клочке бумаги фамилию таинственного Берта и номер его кабинета. Взяв в руки бумажку, я прочла: профессор Герберт Эйнштейн.

— Какое знаменитое имя, — блеснула я эрудицией.

— «Sure», — рассеянно отозвался профессор Саймон, — Берт — внук старика Ала.

Профессор Эйнштейн, стройный, элегантный человек лет сорока пяти, встретил меня на пороге своего кабинета и немедленно всучил чашку кофе. За столом сидел пятилетний мальчик, и, высунув язык, старательно рисовал жирафа. Желая

подлизаться к мальчишке, я вынула из сумки карандаш и изобразила две доступные мне фигуры: слона (вид сзади) и зайца (вид сбоку). Малыш сидел с каменным лицом и на мой вопрос, «угадай, кто это?» нетерпеливо передернул плечами.

— Подумай, ты прекрасно знаешь этих животных, — пришел мне на помощь его отец.

— Not a slightest idea, — хмуро пробурчал правнук Эйнштейна.

Берт говорил с заметным немецким акцентом, и не задал мне ни одного из дежурных вопросов, которые сыпятся обычно на эмигрантскую голову. Наша беседа заняла всего несколько минут.

— Вот список бостонских компаний, занимающихся слабыми грунтами. В них вполне может пригодиться ваш опыт. Начните с Билла, его фирма только что получила заказ на продолжение Красной линии метро. Впрочем, после ланча я сам ему позвоню. Оставьте, пожалуйста, ваш телефон.

Профессор Эйнштейн пожал мне руку и проводил до дверей...

Не успела я добраться до дома, как раздался телефонный звонок. Надо ли объяснять, какие нравственные и физические муки вызывает в первые годы в Америке каждый англоязычный телефонный разговор?

— Говорит Билл Зойно, — громко и внятно произнес голос. — Звоню вам по совету Берта Эйнштейна. Могли бы вы приехать сейчас на интервью? И он назвал адрес компании.

— Биг проблем, — тупо ответила я, — ноу кар.

— Арендуйте, мы это оплатим.

— Донт ноу хау.

— О'кей, возьмите такси, — засмеялся Билл, — жду вас через час.

Конечно же, в доме нет денег, конечно же, банк уже закрыт. Я обзвонила живущих поблизости эмигрантов — никого не оказалось на месте. Помчалась наверх к соседке Эстер Файн. Со дня приезда в Бостон она стала моей Феей Сирени. Как-то я поделилась с ней своими телефонными страданиями. Она понимающе кивнула и сняла с рычага телефонную трубку: «Видишь, детка, этот прибор совсем безопасен, напряжение низкое, так что током тебя не ударит. Когда он зазвонит, просто сними трубку, скажи «хэлло» и слушай что тебе ответят. Я уверена, что когда-нибудь и в твоей стране будут телефоны». Потом она сунула руку в карман передника и вытащила банан: «Хочу угостить тебя тропическим фруктом, очень вкусным и полезным. Называется банан. Только сними сперва кожуру, а то живот заболит».

Миссис Файн дала мне двадцатку, проверила по телефонной книге адрес фирмы и вызвала такси. А также, извинившись, что вмешивается не в свое дело, посоветовала сменить джинсы на юбку.

Шофер такси оказался тучным лоснящимся негром с глубоким шрамом через всю щеку. Я забилась в угол машины с колотящимся сердцем. Завезет к черту на рога и... От страха я сжалась в комок. (Ни одна американская черта не прилипает к русским эмигрантам так быстро и прочно, как расовая неприязнь.)

Спросив, куда я направляюсь и зачем, шофер зацокал языком и закачал головой:

— Что и говорить, важное дело, мэм. Только не показывай, что хочешь у них работать. Ты вовсе не плохо выглядишь, так что заложи ногу за ногу и улыбайся. И не соглашайся сразу на все, а скажи «надо подумать».

Когда я выходила из машины, он похлопал меня по плечу:

— God bless you, dear.

Секретарша встретила меня такой лучистой улыбкой, будто обрела давно потерянную родственницу. Она провела меня в кабинет, и на пороге тотчас возник Билл Зойно — курчавый, смуглый итальянец с пухлыми щеками. На нем были лиловые клетчатые брюки и спортивная замшевая куртка.

— Привет, садитесь, — сказал он, вперив в меня черные как сливы глаза. — Что вы знаете о нашей фирме?

— Откровенно говоря, ничего.

— О'кей. Мы ведем исследования слабых грунтов и консультируем строительство метро, тоннелей, мостов, подземных атомных станций. Вас это интересует?

— Это моя специальность.

— Great! Кажется, вам здорово повезло. Увольняется наш геолог. Представляете, променял нас на кучу дохлой рыбы!

Я вытаращила глаза, и Билл объяснил, что геолог получил в наследство две рыболовецкие шхуны и рыбный магазин в штате Мэн.

— С будущей недели он уже у нас не работает. Я только сегодня собрался давать объявление в «Бостон Глоб»... А тут как раз звонит Берт Эйнштейн. Так что вы оказались в нужное время в нужном месте.

Билл нажал кнопку, и секретарша принесла кофейник и две кружки, величиной с бадьи. Пятая кружка кофе за один день... Казалось, что мои почки просто тонут в этом безвкусном пойле.

Попыхивая сигарой, Билл задал мне три профессиональных вопроса. Я вовсе не была готова к интервью. От волнения даже терминология вылетела из головы. Я отвечала вопиюще-туманно, иначе говоря, просто блеяла. Однако, мистер Зойно не казался обескураженным.

— Прекрасно, восхитительно, — весело сказал он, — на днях дадим ответ.

Он пожал мне руку и позвонил секретарше. Она вручила мне «транспортный» чек на пятьдесят долларов и проводила до дверей.

— Полная безнадёга, — объявила я дома. — По-моему, отвечала кошмарно.

Через неделю фирменный бланк известил, что компания счастлива принять меня в свои ряды с зарплатой 28 тысяч долларов в год. Может быть, мое резюме все-таки сработало?

Мой первый рабочий день ознаменовался столь драматическим событием, что я была уверена — он будет последним. Но начало меня растрогало. Когда я в половине девятого утра вошла на ватных от волнения ногах в лабораторию, мне бросился в глаза написанный по-русски плакат: Лудмилла, добро пожалуста!

Меня пичкали кофе и настоятельно советовали «take my time»...

В те годы Америка еще курила, а в геологической лаборатории курили все. К полудню и я осмелела, зажгла сигарету, а спичку задумчиво бросила в корзину для бумаг. Корзина вспыхнула, как олимпийский факел, пламя перекинулось на лабораторный стол с бутылками спирта и химическими растворами. Раздались щелчки и хлопки, будто серия оружейных выстрелов. Синее пламя лизнуло потолок. Пронзительно заверещала сирена, с воем примчались пожарные и полицейские машины.

Огонь был погашен в доли минуты. Только на полу стояли грязные лужи да в воздухе вилась сажа и летали обрывки обгоревшей бумаги. Но ценные приборы и образцы пород не пострадали. Коллеги начали интенсивную уборку, а я путалась под ногами, полумертвая от стыда, горько сожалея, что при перелете в эту страну не свалилась в Атлантический океан.

Поразительно, но мне никто не сказал ни слова. Даже взгляда в мою сторону не бросил, даже бровью не повел.

Через два часа в лаборатории воцарились чистота и тишина. Я совсем было собралась вернуться к жизни, как по селектору раздался зычный голос Билла Зойно: «Прошу вашего внимания, дамы и господа! С сегодняшнего дня в нашей фирме работает очаровательная, но абсолютно сумасшедшая русская леди. Только что она чуть не спалила нас к чертовой матери. Поздравляю весь персонал — ей это не удалось!»

...Исполнилось два года, как я работаю в нашей фирме. На днях я улетаю в командировку в Швейцарию. По этому поводу я зашла в магазин «Leather World» купить дорожную сумку. Похожий на премьер-министра Фред Саймон меня не узнал. Я напомнила ему, и мы расцеловались.

— Мне нужна дорожная сумка, — сказала я.

— Выбирайте любую, дорогая. Для вас скидка — 30%.

О, слава тебе, великий блат! В любом закоулке земного шара.

 

Только в Брюсселе

— Брюссель — один из самых безопасных городов Европы. Можете гулять, где угодно, в любом районе, в любое время дня и ночи, — такими словами встретила нас в аэропорту представительница университета, статная сероглазая дама с мужским именем Поль.

Мы прилетели в Бельгию по приглашению Брюссельского университета, где мой муж Виктор собирался прочесть летний курс. Уже по дороге из аэропорта Поль убедила нас, что лучшего места на земном шаре нет и быть не может.

— Я родилась в Ливане и прожила в Бельгии всего три года, но являюсь горячей патриоткой Брюсселя. Бельгия — удивительная страна. Во-первых, двуязычная. К северу от Брюсселя говорят по-фламандски, к югу — по-французски. Во-вторых, у нас лучшая в Европе царствующая семья. Вы бы видели оранжереи в королевском дворце! Кстати, именно сейчас, в мае, они открыты для публики, так что я вас туда повезу. У нас также произошла битва при Ватерлоо, а наши художники — оба Брейгеля, Босх, Рене Магрит — вершина мировой живописи.

— А чем знаменит лично Брюссель? — поинтересовалась я.

— Кухней, — не задумываясь ответила Поль, но тут же спохватилась. — Брюссель — столица Европейского Экономического Содружества. Поэтому жизнь кипит ключом. Спектакли, концерты, фильмы со всего света. Магазины набиты товарами любой европейской страны. В Брюсселе — лучшие в мире кружева, лучшие в мире гобелены и лучший в мире шоколад. В Брюсселе делают самое вкусное в мире пиво.

И это оказалось правдой. Из баров и кафе на главную площадь города, сверкающую золотом Гранд-Плас, выставляются по вечерам столики, где предлагается двести пятьдесят сортов пива, причём каждый подаётся в только для этого сорта предназначенных кружках, стаканах или бокалах с эмблемой именно этого пива.

А для тех, кто особенно любит рыбные блюда, Брюссель — истинный рай. Гранд-Плас окружена узкими улочками, где в каждом доме — ресторан. На тротуарах перед ними — выставки морских обитателей. Невиданные рыбы, моллюски, креветки, устрицы, крабы, омары и лангусты. Вся эта живность увита веточками петрушки, переложена льдом, лимонами, оливками, каперсами. Выглядит так аппетитно, что мимо пройти невозможно. А тем более проехать, потому что на этих средневековых улочках запрещено автомобильное движение.

Поль привезла нас на авеню Альбер, в мебелированную квартиру на восьмом этаже современного дома. Из широких, во всю стену окон гостиной открывался вид на красные черепичные крыши, остроконечные шпили готических церквей и верхушки цветущих каштанов. Поднимешь глаза — видишь серое, распухшее от туч небо, готовое вот-вот разрыдаться. Опустишь глаза — по тротуару снуют зонты всех мыслимых размеров, рисунков и расцветок. Зонты в Брюсселе — самая необходимая вещь. Моя бы воля — сделала бы зонтик национальным символом Бельгии. В день нашего приезда дождь принимался и внезапно прекращался шестнадцать раз! Казалось, весь мир промок до нитки, пора начать чихать и кашлять. Но, видно, мы, бывшие ленинградцы, созданы для жуткого этого климата. Даже приобретённая в Америке аллергия «на цветение» — слезящиеся глаза, вспухший нос и раздутые гланды, терзающие нас каждую весну в Бостоне, бесследно исчезли через два часа после приземления в Брюсселе.

Квартира нам досталась просторная, светлая, со скандинавской мебелью, немецкими пуховыми перинами, голландской посудой, бельгийским бельём и французскими лампами. Одним словом, общий рынок в действии. Но гвоздём сезона оказался телевизор. Бельгия принимает программы из Франции, Германии, Голландии, Италии, Англии и Люксембурга. Не знаешь, то ли смотреть коллекцию Ива Сен-Лорана из Парижа, то ли слушать оперу из Ля Скала, то ли наслаждаться штутгартским балетом. По телевизору можно учиться плести брабантские кружева или брать уроки фламандского языка...

К сожалению, в Америке, какой канал ни включи, кроме PBS — везде вой сирены, треск автоматов, лужи крови, реки пива и море кока-колы. У наблюдающих за нами инопланетян может создаться впечатление, что американцы — самый кровожадный народ планеты, без конца заправляющийся коричневой жидкостью.

— Слава Богу, хоть отдохнем от секса, убийств и ограблений, — сказала я Вите, с удовольствием переключая каналы. В этот момент на экране появился загорелый молодой человек в плавках. Его окружили полуголые красотки. Они протягивают к нему руки, норовя его плавки сдернуть. Молодой человек увёртывается, и тут одна барышня выхватывает из бюстгальтера пистолет и стреляет прямо в содержимое его плавок...

Оказалось, что это реклама мужских купальных трусов фирмы «Цвейбай». А на другом канале бесновалась голая чёрная девица, обвешанная бананами. Она, как угорелая, носится по кораблю, а за ней гоняются матросы, срывая с её бёдер банан за бананом. Девица взлетает на верхушку мачты и оттуда бросает последний банан на фуражку капитану. Фуражка с бананом летят в море, а капитан с лукавой улыбкой грозит шалунье пальцем. Килограмм бананов — пятьдесят бельгийских франков...

На второй день Поль устроила экскурсию по ближайшим кварталам для знакомства с жизненно-важными объектами — банком, супермаркетом, химчисткой, аптекой, почтой и винным магазином.

— Знаете ли вы, — сказала она, останавливаясь перед кондитерской, — что знаменитый американский «чиз-кейк», то есть творожный пирог, был изобретен здесь, прадедом хозяина этой булочной? Вкусно очень, но, чтобы не раздаться вширь, надо бегать в день по пять километров или ходить в спортклуб. Кстати, спортклуб находится в вашем доме и открывается в шесть утра.

Я не выразила никакого энтузиазма. Достаточно того, что замученная угрызениями совести, я в Бостоне записалась в соседний спортклуб. Плачу большие деньги и забегаю дважды в месяц посидеть в сауне или парилке.

Но вернёмся на авеню Альбер. Она представляет собой широкий бульвар с каштанами и платанами. Архитектурно авеню Альбер ничем не примечательна. Но пройдя всего лишь два квартала влево от нашего дома, оказываешься на одной из самых красивых улиц Брюсселя — авеню Мольер. На ней — ни вывесок, ни реклам, никакой коммерции. Элегантные светло-серые, палевые, бледно-сиреневые особняки. Один с колоннами, другой — с кариатидами, третий — с прихотливо изогнутыми балконами. Всё это — XVIII и XIX век, но находятся они в таком прекрасном состоянии, будто построены позавчера. На окнах — дорогие портьеры, у подъездов — кадки с экзотическими цветами. В гаражах — роллс-ройсы, ягуары, мерседесы, бентли. Всё кричит о больших деньгах.

— Интересно, кто здесь живёт? — спрашиваю я у Поль. — Представляю себе, как всё это дорого.

— Боюсь, что даже не представляете, — смеётся Поль и с гордостью начинает перечислять живущих с нами по соседству титулованных особ, политических деятелей и родственников европейских королевских домов.

Мы возвращаемся на авеню Альбер, и Поль ведёт нас в другую сторону.

— А вот здесь цены вполне доступные, — говорит она, — двухкомнатную квартиру можно купить за семьдесят тысяч долларов, а снять за шестьсот долларов в месяц.

Пройдя два квартала, мы повернули на авеню де ла Жонксьон. Какой контраст с авеню Мольер! По обеим сторонам улицы тянулись заборы. За правым забором высился сложной конфигурации кирпичный замок с башнями и бойницами. За левым — виднелось унылое бетонное здание с маленькими окошками.

— Что это? — спросил Витя про кирпичный замок.

— Тюрьма. Prison de Forest, — сказала Поль.

— А это? — Мы повернулись налево, только теперь заметив решетки на окнах.

— Тоже тюрьма, Prison de St. Gilles.

Улица пустынна и безлюдна. Кроме нас троих на ней — ни одной живой души.

И вдруг прямо над нашими головами раздался треск и грохот. Из облаков на кирпичную тюрьму свалился вертолёт. Вернее, нам показалось, что свалился. Он завис метрах в пяти от крыши, как бы вписываясь в пространство между двумя башенками. Из него, словно пружина, выскочила лестница, и по ней начал карабкаться человек. Он был на расстоянии протянутой руки от люка, когда раздалась автоматная очередь. Ей ответили с вертолёта, что-то загорелось, башни заволокло дымом. По крышам и вышкам скакали охранники, с обеих концов на улицу с воем въезжали пожарные машины и кареты скорой помощи. Вертолёт с болтающейся из чрева лестницей уже набирал высоту... И всё это при ярком свете в три часа пополудни.

Теперь возникает философский вопрос: почему Бог иногда награждает нас тем, в чём мы совершенно не нуждаемся? По законам справедливости, тут в этот момент должен был оказаться режиссёр фильмов о Джеймсе Бонде с камерой и ассистентами. Ведь поставить и снять такую сцену в Голливуде стоит сотни тысяч долларов. И, спрашивается, где в это время болтались репортёры и корреспонденты ведущих телевизионных станций? Почему именно нам выпало быть свидетелями побега из тюрьмы опасного преступника? Оказалось, что именно это и произошло. На наших глазах, среди бела дня, совершил уникальный по своей дерзости побег из тюрьмы Prison de Forest некий Роже Гразиль, глава кокаинового концерна в Бенилюксе.

В тот вечер все каналы европейского телевидения показывали схему тюрьмы, интервью с другими преступниками и прозевавшими Гразиля охранниками. Только нас, единственных живых свидетелей, не показали.

Два дня, попивая пиво на знаменитой Гранд-Плас, мы наперебой пересказывали бельгийским знакомым подробности этого побега, яростно споря на тему, были ли опознавательные знаки на крыльях вертолёта, в какого цвета брюках был господин Гразиль, и кто первый сказал «Э!».

На третий день Витя отправился преподавать. Я осталась одна дома. Включила наугад телевизор — это оказалась бельгийская станция, вещающая на фламандском языке. На экране всплыло: «Специальное сообщение».

Двое журналистов вещали что-то, взволнованно перебивая друг друга. По-фламандски я, естественно, не понимаю ни слова, но решила послушать. Должен же интеллигентный человек, знающий русский, английский и немного французский, понять на другом европейском языке, если не что говорят, то, хотя бы, о чём говорят.

И правда: в потоке незнакомой речи я уловила знакомые слова: «террорист», «президент», «нуклиер», «бомбинг», «Чарльстон», «эвакуационе». В панике я переключила канал. Там то же самое говорили по-французски, и репортаж вёлся с места событий.

Случилось то, что снится многим в страшных кошмарах. Случилось то, о чём, леденея от ужаса, человечество даже думать боится. Случилось нечто чудовищное. Ядерная бомба — в руках террористов! Это вовсе не исламские фундаменталисты. Террористы — американцы, бывшие сотрудники Пентагона, уволенные за различные провинности, а их лидер — человек, страдающий маниакально-депрессивным психозом. Они захватили туристский лайнер с двумя тысячами заложников, причалили к городу Чарльстону в Южной Каролине, и грозят взорвать восточное побережье Америки, если в течение 24-х часов... По-французски я не поняла их требований. Показали министра обороны, распростёртого на полу своего кабинета с простреленным виском — он покончил с собой...

Государственный секретарь, полная дама в мини-юбке с гигантской брошкой на гигантской же груди, говорила сразу по трём телефонам. Потом показали экстренную сессию Организации Объединённых Наций, и, наконец, нашего президента, мечущегося по Белому Дому.

У меня тряслись руки и ноги, я стала судорожно переключать каналы. Итальянцы показывали престарелый телесериал «Дайнасти», Люксембург — «Даллас», Би-Би-Си — фильм «Оливер Твист». Я включила коротковолновый приемник и услышала присыпанный сахарной пудрой голос: «Говорит Москва. Передаем концерт по заявкам бывших фронтовиков. Мария Степановна Скворцова из города Великие Луки желает послушать песню «Землянка» в исполнении Владимира Трошина. Выполняем вашу просьбу, Мария Степановна».

Сегодня — 9-е мая, День Победы! И на авеню Альбер полилось: «До тебя мне дойти нелегко, а до смерти четыре шага».

Бельгия далеко от Америки, а штат Каролина рядом со штатом Вирджиния, а Вирджиния в четырёх шагах от Вашингтона. А в Вашингтоне живут мои дети.

Я совершенно обезумела и стала звонить Вите. Он не отвечал. Тогда я набрала американское посольство.

— Ради Бога, что происходит в Южной Каролине?

— Ничего не происходит, мэ-эм.

— Чарльстон эвакуируют?

— С чего вы взяли?

— Ядерная бомба! Террористы грозят взорвать город!

— Одну минуточку... Кто вы такая?

— Какая разница! Это передают все бельгийские телестанции!

— Успокойтесь, мэ-эм. Everything is just fine.

Трубку повесили. А на экране губернатор Южной Каролины, с окровавленным лицом, и, почему-то весь в саже, отдавал последние распоряжения об эвакуации. Улицы города были заблокированы военными машинами. Связанные заложники лежали на палубе лицами вниз. В Вашингтоне шло экстренное заседание конгресса. Мэр Чарльстона через «воки-токи» взывал к совести террористов.

Напрасно. Ядерная бомба была взорвана, радиоактивное облако покрывает Восточное побережье Америки.

Окаменев, не в силах шевельнуться, я сидела перед телевизором, закрыв глаза. Сколько прошло времени? Секунда? Минута? Час? Вечность? Телефон молчал...

Когда я, наконец, открыла глаза, по экрану ползли титры:

Автор сценария Гуго Ван Хорн, режиссёр-постановщик Бертан Ллойд, продюсер Кристиан Деламо...

Но до этих, мирно плывущих по экрану строчек, надо было дожить.

На следующее утро, только мы сели завтракать, раздался звонок из вестибюля. Витя подошёл к интеркому и спросил по-английски: — Кто там?

— Полиция.

Витя нажал на кнопку «дверь». Мы услышали, как поехал вызванный снизу лифт. Я подскочила к двери и закрыла её на цепочку.

— Что им от нас надо?

— Сейчас узнаем.

— Ты сошел с ума! Откуда ты знаешь, что это полиция?

Я выглянула в окно. Полицейской машины у подъезда не было. Лифт остановился на нашем этаже, и в дверь постучали.

— Не вздумай открывать! — Я загородила спиной дверь. — Мы полицию не вызывали.

— Давай спросим, что он хочет.

— Ни в коем случае!

Деликатный стук в нашу дверь повторился.

— Кто там? — От страха я спросила по-русски.

— Офицер полиции Дрион, — ответил вкрадчивый голос.

— Вообще-то, полиция так не разговаривает, — с сомнением сказал Витя.

— Будьте любезны, откройте, пожалуйста, — сказали за дверью по-французски.

— Зачем? Что вы хотите?

Он разразился длинным монологом по-французски, иногда для убедительности переходя на фламандский. Мы, разумеется, ничего не поняли.

— Нет, мы вам не откроем, — сказала я по-французски.

— Почему? — спросил он.

— Витя, немедленно звони в полицию.

— На каком языке? И перестань психовать, он же не ломится с топором. Не отвечай и всё.

Человек за дверью продолжал терпеливо нас убеждать. Я включила на полную громкость телевизор, чтобы заглушить его бормотанье. По Би-Би-Си передавали новости.

К поискам бежавшего из брюссельской тюрьмы Роже Гризаля подключился Скотланд Ярд. Но эксперты убеждены, что преступнику не удалось бежать за границу, и он всё ещё находится в Брюсселе. Вертолёт с пилотом посадили через двадцать минут после побега, и Гризаля там не было. Скорее всего, его успели скинуть на какую-нибудь крышу в юго-западной части города. Предупреждение домохозяйкам и детям — не открывать посторонним двери...

Я приняла валиум. Человек за дверью исчерпал свои аргументы и учтиво сказал:

— Pardon, madame, pardon, monsieur, au revoir.

Дверь лифта хлопнула, и он поехал вниз. Мы перевели дух и позвонили нашей Поль.

— Сейчас же проверю, в чём дело, — обещала она.

Да, это был офицер полиции по имени Густав Дрион. Он приходил, чтобы вручить новым жильцам специальный талон — разрешение парковать машину перед нашим подъездом на авеню Альбер.

— Он хотел избавить вас от необходимости идти в полицию за этим талоном, — сказала Поль. — Это необычайно любезно с его стороны, не правда ли? Уверяю вас, такого внимания со стороны полиции в наше время вы уже нигде не найдете... Только в Брюсселе.

Людмила Штерн родилась в Ленинграде, окончила Горный институт и аспирантуру ленинградского Университета. Кандидат геолого-минералогических наук. В США с 1976 года. Работала полевым геологом, брокером, журналистом, научным сотрудником университета Брандайс. Живет в Массачусетсе и Флориде. По-русски публиковалась в газетах «Новое Русское Слово», «Новый Американец», «Панорама», в журналах «Время и Мы», «Континент», «Слово/Word». По-английски печаталась в Conde Nast Traveler, The Boston Globe Magazine, Pequod, The Harvard Advocate, Connecticut Review. Автор шести книг и 4-серийного телевизионного сериала «Людмила Штерн. Жизнь наградила меня…», телеканал «Россия-Культура», 2016. Вела еженедельные радиопередачи «Полчаса с Людмилой Штерн»; повесть «Двенадцать коллегий» транслировалась БиБиСи.