литературно-художественный журнал «ЭТАЖИ»

[email protected]

Анна Гедымин

Вера в счастье

22.11.2023
Вход через соц сети:
10.10.20213 264
Автор: Влад Васюхин Категория: Проза

Белая рубашка

Рисунок Геннадия Карабинского 

«Всё-таки как хорошо нигде не служить! — вприпрыжку поднимаясь по лестнице и направляя стопы в служебный буфет, он снова и снова прокручивал внутри себя монолог, который минут сорок назад произнёс жене, пока та гладила ему рубашку. — Не представляю! В страшном сне не представляю: смог бы я изо дня в день, изо дня в день входить в это уродливое здание… слушать этих маразматиков, застрявших в прошлом веке… Они когда-то получили в театре власть и держатся за неё, как за дверную ручку в дачном сортире. Не дай бог, и мне стать таким вот осторожным пердуном… Ну уж нет! Свобода! Свобода!.. Никакого штата, никакой трудовой книжки, никакого коллектива, ни за какие коврижки… Пришёл, сделал свои дела — и до свидания, господа рабовладельцы!»

— Маэстро! Саша! Санечка!.. — прервал его мысли сидевший за самым дальним от буфетной стойки столом артист Загорцев. — Ой, как славно, что вы приехали! А то я уж звонить вам намылился…

— Приехал. На такси. По жаре. По пробкам. Потому что примерка у Сосновской. Хотя не должен был. Но она же отменила в прошлый раз!..

Он был зол на местную примадонну и не боялся, что кто-то услышит его раздраженный тон и донесёт Сосновской. В театре это делается молниеносно. «А пусть знает, сука ботоксная...» И он опять подумал: «Как хорошо, что я здесь не в штате!»

— Отменила, да... — пробормотал Загорцев. — Неважно себя чувствовала. Говорят, давление подскочило…

«Не давление, а климакс. Плюс стервозный характер. Исчадие ада ваша Сосновская…» — хотел было сказать художник по костюмам, да вовремя спохватился: не в его интересах было за несколько дней до премьеры обострять отношения с исполнительницей главной роли. Конечно, повлиять эта истеричка ни на что уже не сможет, костюмы давно утверждены и почти сшиты, ерунда осталась, детали, а вот потрепать нервы, прицепиться к какой-нибудь подкладке или застёжке, ещё как способна. А ведь после премьеры, на банкете, будет хвалить его — и первой поднимать тосты «За нашего гения!», и лезть с поцелуями, а то ещё и притащит какой-нибудь бессмысленный сувенир.

— Так я вот что, Саша, хотел вас спросить… А мне сошьют белую рубашку на второй акт? Понимаете, не может граф — граф! — в середине второго акта выйти из спальни в своём мундире…

— Понимаю, Илья.

— Это даже у автора прописано… В ремарках…

— Понимаю. Но у автора — миллион ремарок. Вагон и маленькая тележка! Вы же знаете, как они любили в девятнадцатом веке давать подробные указания. И кто теперь это всё читает? Кто, скажите на милость, такой галиматье свято следует? Да никто. Даже в провинции. А хотите рубашку — пожалуйста, к режиссёру.

— Так вот я и приехал к Петру Аронычу… И хочу, чтобы вы выступили, так сказать, союзником... — Загорцев посмотрел на него, как верная собака. И художник подмигнул ему. Не мог не подмигнуть.

— Коалиция, значит? Легко! Неужели мне для вас, Илья, жалко какой-то там белой рубашки? Шёлк? Хлопок? Египетский лён? Выбирайте! Да хоть с кружевами и высокими манжетами! Хоть с рюшами или оборками! Хоть от кутюр! Да, да, да!.. Но постановщик видит этот образ иначе.

— Ну не знаю… Пётр Ароныч меня зачем-то вызвал, хотя сегодня моих сцен нет. И я пораньше примчался... Даже завтракать не стал. Вам, кстати, привет от моей Лары.

— Спасибо. И ей.

— Обязательно! — заулыбался Загорцев. — Я же говорил вам, как Лара хвалила ваши эскизы?

— Буду счастлив, если повторите!..         

 

Жена Загорцева, театровед по образованию и товаровед по характеру, временно маялась без дела. Ещё недавно она была важной птицей — помощником худрука большого столичного театра. Его правой рукой, можно сказать. Даже серым кардиналом. Ценой интриг и унижений ей удалось перетащить и Загорцева в тот престижный, популярный, богатый театр из маленького и бедного, ютившегося в спальном районе. Однако не в коня вышел корм: дальше эпизодических ролей карьера Ильи так и не двинулась. Человеком он был добрым, прямодушным, хоть и небольшого ума, а вот актёром весьма и весьма средним, посредственным. И что совсем уж по нынешним временам плохо — немедийным, снимался мало, на телешоу его не звали, даже в светской хронике проходил как «и другие». Таких в Москве — на рубль кучка, а конкуренция в его новом театре — ого-го-го, артисты были сплошь народные да заслуженные. Или вчерашние студенты — наглые, амбициозные, кровь с молоком, самые талантливые на курсе. И было непонятно ни ему, ни окружающим: когда он был счастливее — играя Гамлета в полуподвальном театрике или выходя вот в этом трехъярусном мавзолее для мамонта на считанные минуты Вторым дворянином с его жалкими: «Спасайтесь, государь! / Сам океан, границы перехлынув, / Так яростно не пожирает землю, / Как молодой Лаэрт с толпой мятежной / Сметает стражу. Чернь идёт за ним».

Нет, задействован в репертуаре он был плотно, только всё как-то незаметно, по касательной. И если у Второго дворянина имелись хотя бы слова, подобие монолога, то в других-то спектаклях все роли Загорцева сводились к трем-четырём репликам, из которых при всём желании не сделаешь конфетку, к массовке, к беготне вдоль стены, к более, чем скромным отметкам около его фамилии в конце программки: крестьянин, гость на пиру, служащий порта, кавалер, прохожий, жизнерадостный господин. Как-то раз бывшие коллеги Загорцева по маленькому подвальному театру во главе со своим главным и единственным режиссёром пришли на спектакль, где Илья на три минуты выходил в толпе революционных матросов, кричавших что-то неразборчивое. На поклонах они подарили ему купленный вскладчину букет и бутылку «Арарата». Среди мелких кустовых роз была вставлена открытка: «Возвращайся, блудный сын!»

Уткнувшись в букет, Загорцев рыдал в гримёрке, не стесняясь присутствия других матросов, разливавших тем временем подаренный ему коньяк. Однако жена-кардинал, ворвавшаяся посреди пьянки, и думать ему запретила о маленьком театрике.

Поклонницы, а ведь, как известно, даже у самого последнего, самого захудалого и никчёмного актёришки есть фан-клуб, пусть хоть из одного человека, из какой-нибудь сумасшедшей тётки состоящий, своя преданная клака, подбадривали его на сайте театра: «Илья Аристархович, вы ещё молоды, и впереди у вас много прекрасных ролей!»

Нет, впереди маячило только кладбище. Он старел, дурнел. Волосы становились жиже, мускулы дряблыми. Ему шёл уже пятьдесят третий год, а даже его юбилей, его полтинник, в том большом и богатом театре проскочил совершенно незаметно. Это тоже был знак — помни своё место, свой, как говорится, шесток. Слава богу, родился он в конце июля, когда труппа была в отпуске, и это равнодушие — на доске объявлений повесили жалкий лист «Юбиляры июля», где его фамилия значилась между буфетчицей и монтировщиком, — не стало таким демонстративным и унизительным. И даже жена —правая рука худрука — не смогла ничего сделать. Не оформлять же стенгазету в честь актёра из массовки. 

Но хуже было другое: вскоре после его юбилея в театре сменился художественный руководитель, и вновь назначенный — провинциальный гений — пришел со своей помощницей, вернее, помощником. Жену Загорцева без церемоний уволили, а в следующем сезоне и ему самому дали понять, что не нуждаются впредь в его услугах.

Энергичная Лара, сглотнув вторую горькую пилюлю и опять запретив даже думать о возвращении в занюханный подвальный театр, подняла все свои связи, и снова через интриги и унижения пристроила мужа пусть уже и в не самый популярный и востребованный, но всё равно заметный храм искусства. И находился он не на выселках, а внутри Садового кольца. Илью сразу же ввели на небольшую роль в «Ревизоре», что-то вроде Почтмейстера, и он даже имел успех, поскольку образ будто был с него и списан, ничего и играть не надо. А ещё пообещали в новом сезоне дать роль побольше, чуть ли не главную. В общем, окрылили.

И вот этот звёздный час случился! Тоже несчастье помогло.

В их средней руки театр пригласили на постановку маститого, но уже выпавшего из обоймы режиссёра, Петра Ароновича Н. Его, народного артиста и лауреата, неожиданно отправили на пенсию из такого же средней руки театра, где он много лет был главным. Приглашение стало своего рода жестом поддержки: мол, держись, наш милый, наш старомодный Пётр Ароныч, театральное братство тебя не бросит, а новые эффективные менеджеры ещё пожалеют. И Пётр Аронович, в свою очередь, протянул руку помощи артисту Загорцеву, со времён своего подвала не видавшему не то что главных, а просто приличных ролей (и тут не обошлось без Лары, без ужина с коньяком — она это умела). 

Постановщик раскопал старинную французскую комедию «Лестница любви», в меру смешную, в меру глупую, написанную бойким языком и недурно переведённую чуть ли не в пушкинские ещё времена, чуть ли не самим Гнедичем. Что-то старик Ароныч подсократил, что-то переписал и чуток, ну самую малость осовременил. Но ставить её решил без новомодных затей и приёмов, а как написано. С хорошими декорациями, с костюмами и аксессуарами согласно стилю эпохи, с живой скрипочкой и без этих вот ваших видеоинсталляций. И главную мужскую роль — обманутого супругой графа — отдал Загорцеву.

Надо признать, репетировал Илья, не жалея сил, не считая времени. Но ведь выше головы всё равно не прыгнешь. И всем вокруг в какой-то момент сделалось ясно: не тянет, ну никак он не тянет.

И сегодня c утра пораньше Пётр Аронович позвонил художнику, чтобы сообщить, что он снимает Загорцева с роли и что нужно срочно — «С’ооочно!» — шить костюмы на другого артиста, а тот и ростом повыше, и в плечах пошире.

— А Илья-то в курсе? — только и спросил Александр.

— Да что Илья… Главное, все, кому надо, в курсе. А Илья… Ему я сам объявлю. По-мужски. С глазу на глаз. Приятного в этой миссии, конечно, ноль целых ноль десятых, но… нет, не хочу я, чтобы ему такую новость, как мне об увольнении, прислали эсэмэской… — в старом режиссёре еще теплилась обида на свой прежний театр, гори он в аду.

 

— Маэстро, так что в итоге с рубашкой? — не унимался Илья, забыв про свою окрошку. Они сидели в буфете вдвоём. Даже повариха с раздатчицей скрылись в подсобке.

«Сказать — не сказать? — свербело в голове у Александра. — Скажешь по доброте душевной, а этот Ароныч, хитрый жук, возьмёт и передумает, оставит его в спектакле, и будешь ты, Саша, в дураках. Не скажешь, а Загорцев вдруг узнает, что он знал. Знал, злодей, да промолчал, да что-то ещё плёл про кружева и манжеты с запонками… Тоже неприятно. Ну и ситуация… С другой стороны, кто ему этот Загорцев, чтобы так рефлексировать? Отыграем премьеру, и забудешь о нём, как о недоразумении».

У Загорцева звякнул телефон. Он молча выслушал и сказал: «Иду».

— Режиссёр приехал. Надо мне в репзал двигаться… Ну что, Саша, союзники? Я могу на вас сослаться? — и он потряс поднятым над головой кулаком.

— А то! Но пассаран!

Что было дальше Александр узнал уже от самого Петра Ароновича, когда часа через три они, оба выжатые, оба опустошённые, один — нервной примеркой, другой — репетицией в душном зале, отправились обедать. Решили поесть в грузинском ресторанчике через дорогу от театра — там по любому вкуснее, чем в служебном буфете. Заодно уж и проветриться, размяться.   

— И я ему говорю: мол, так и так, Илюша, простите, брат, но я вас с роли снимаю. Будем считать, что перевожу во второй состав. Премьеру вы играть не будете. Да и не факт, что вообще сыграете в моём спектакле.

— А он? — художник даже отложил ложку, которой доскребал из миски остатки сациви. Ему и в самом деле было жалко невезучего Загорцева.

— А он, ты представляешь, решил, что первое апреля! Что я его разыгрываю! Я его, как это у вас, у молодёжи, троллю! Мне дочь всё время: не тролль меня, па!.. Он сидит, улыбается, ногой качает: «Да вы шутите, Пётр Ароныч! Да уже всё сложилось. Образ сделан. Вылеплен. Зерно роли нащупано». Какое к чёрту зерно! Зерно! Нашёлся мне, хлебороб-механизатор! Ты на сцене — ни рыба ни мясо. Герой-любовник, называется! А ещё говорит: «Мы тут с Сашей посовещались и решили, что белая рубашка во втором акте всё-таки очень нужна… Вы там дайте команду». Ну, не дурак ли?!  

— Да… Я встретил его. С утра. В буфете. Пристал с этой рубашкой…

— Ты бы ему сказал: потерявши голову, по волосам не плачут! Он парень мирный, всё поймёт, но вот супруга его полоумная как начнёт сейчас звонить… Как станет давить на меня. Не мытьём, так катаньем… Но решение принято. И худрук с директором, и Катька Сосновская меня полностью поддержали.

Они доели свой ланч, выпили кофе по-восточному и разошлись: Ароныч пошёл репетировать, а художник отправился в другой театр, ничем не лучше этого, где он тоже, к счастью, не служил в штате. 

 

 У метро он увидел Загорцева. Тот покупал букет полевых цветов у толстой бабки. И Загорцев его заметил, помахал рукой.

— Вот, Ларе купил… Лара любит такие… Пижма, васильки, колокольчики…

— Хороший вкус… — одобрил художник. Он и сам любил цветы. И полевые, и луговые, и садовые, и комнатные, и какие угодно.

— Повезу ей в больницу…

— Почему в больницу? Как? Что случилось? Вы же мне утром от неё привет передавали…

— Так тот привет по телефону от неё был… А так да, в онкологии… Уже неделю. Подозревают что-то…

Художник помолчал. И вдруг в каком-то внезапном порыве обнял Загорцева. И так неуклюже, что чуть было не помял цветы. В нём, этом художнике, была удивительная смесь сентиментальности и практичности, романтизма и эгоизма, цинизма и отзывчивости, но в ту минуту на поверхность всплыли все лучшие черты его сложносочинённой натуры.

— Илья… Илья… Илья, дорогой… Всё обойдётся. Вы главное — не бойтесь. Не паникуйте. Главное — не отчаивайтесь. Не опускайте руки. А если помощь нужна какая-то, врачи какие-нибудь хорошие, лекарства там или деньги, вы мне только скажите… Мы вас не оставим… Лара многим помогала. Ну, вы меня поняли…

Загорцев закивал, задрожал. И тоже обнял художника свободной рукой.

— Спасибо, Саша, спасибо! Пока справляемся. Я всегда… я всегда знал, что у вас доброе сердце… И что вы, маэстро, гениальный художник. И вообще… Ой, да что там говорить… И всё же насчет рубашки подумайте, ладно? Не может граф во втором акте… Хоть лён, хоть с манжетами… Ну куда ему без белой-то рубашки…

Рисунок Геннадия Карабинского 

Влад Васюхин — поэт, драматург, публицист, копирайтер. Автор нескольких сборников стихов, эссе и интервью, выходивших в «Эксмо», «Вершине», «ИМА-пресс» и других издательствах. Работал или сотрудничал на Всесоюзном радио, в журналах «Огонёк», Story, «Аэрофлот», «Гастрономъ», «Всемирный следопыт», газетах «Семь дней», «Неделя», Sostav.ru и др. Сейчас – театральный обозреватель портала Известия.ру. Лауреат литературных и журналистских конкурсов, в том числе премии им. А. Куприна, «Историческая драма», «Время драмы», «Гонг».

10.10.20213 264
  • 3
Комментарии

Ольга Смагаринская

Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»

Павел Матвеев

Смерть Блока

Ольга Смагаринская

Роман Каплан — душа «Русского Самовара»

Ирина Терра

Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»

Ирина Терра

Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»

Елена Кушнерова

Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже

Эмиль Сокольский

Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца

Михаил Вирозуб

Покаяние Пастернака. Черновик

Игорь Джерри Курас

Камертон

Елена Кушнерова

Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»

Людмила Безрукова

Возвращение невозвращенца

Дмитрий Петров

Смена столиц

Елизавета Евстигнеева

Земное и небесное

Наталья Рапопорт

Катапульта

Анна Лужбина

Стыд

Галина Лившиц

Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder

Борис Фабрикант

Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»

Марианна Тайманова

Встреча с Кундерой

Сергей Беляков

Парижские мальчики

Наталья Рапопорт

Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи

Уже в продаже ЭТАЖИ 1 (33) март 2024




Коллектив авторов Самое важное — в нюансах
Галина Калинкина Текст найдёт писателя и задушит
Михаил Эпштейн Зияние, или Заклятие кистью
Николай Грозни Признак Будды
Юлия Медведева Роман с Индией
Александр Курапцев Кумаровские россказни
Ефим Бершин С чистого листа
Дмитрий В. Новиков Волканы
Марат Баскин Жили-были
Павел Матвеев Встреча двух разумов, или Искусство парадокса
Ефим Бершин Чистый ангел
Наталья Рапопорт Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи
Алёна Рычкова-Закаблуковская Взошла глубинная вода
Анна Агнич Та самая женщина
Юрий Анненков (1889 – 1974) Воспоминания о Ленине
Елизавета Евстигнеева Яблочные кольца
Владимир Гуга Миноги с шампанским
Этажи Лауреаты премии журнала «Этажи» за 2023 год
Галина Калинкина Ольга Балла: «Критика — это служба понимания»
Михаил Эпштейн Лаборатория чувств. Рассказы о любви.
Наверх

Ваше сообщение успешно отправлено, мы ответим Вам в ближайшее время. Спасибо!

Обратная связь

Файл не выбран
Отправить

Регистрация прошла успешно, теперь Вы можете авторизоваться на сайте, используя свой Логин и Пароль.

Регистрация на сайте

Зарегистрироваться

Авторизация

Неверный e-mail или пароль

Авторизоваться