По главной набережной южного курортного города шел мужчина. Вернее, он даже не шел, а неспешно вышагивал по щербатой брусчатке. Звали мужчину Петр Семенович Дорошенко, и было ему пятьдесят семь лет.

Буквально два часа назад Петр Семенович заселился в один из недалеко расположенных отсюда санаториев, прилетев утренним рейсом из далекого сибирского города. Совершив первым делом обязательный в таких случаях визит к врачу, вторым делом он поторопился сюда.

Полуденное черноморское солнце жарило не на шутку, но мужчину это не пугало, а даже радовало: там, откуда он прилетел, лето выдалось прохладным, и он соскучился по теплу.

Раздувая ноздри, Дорошенко с удовольствием вдыхал подзабытый запах соленого морского воздуха. На голове у него красовалась купленная пять минут назад яхтсменка с золотым якорем на лбу, торс прикрывала яркая гавайская рубашка, а на ногах, обутых в сандалии, были длинные, ниже колен парусиновые бриджи.

Петр Семенович пребывал в прекрасном расположении духа. По левую руку от него с тихим ласковым шепотом накатывали на пляж морские волны, по правую тянулся нескончаемый ряд сувенирных магазинчиков вперемешку с разномастными заведениями общепита. Поглядывая на свое отражение в витринах, Дорошенко втягивал живот, распрямлял плечи и спину и довольный собой брел дальше, заложив руки за спину.

Глаза Петра Семеновича были скрыты темными очками, что позволяло ему без опаски и никого не стесняясь разглядывать прекрасную половину посетителей пляжа, лежащую прямо на гальке, на топчанах, или весело плескавшуюся у кромки воды. Зрелище его радовало. Но больше всего в этот чудный июльский день его радовало то, что был он здесь один. Не в том смысле, что на всей набережной кроме него больше никого не было, а в том, что прилетел сюда он один.

Чета Дорошенко всегда отдыхала вместе в одном и том же санатории практически каждый год. И на этот раз они с супругой заранее, ещё за полгода, оформили путевку на двоих, но в последний момент жену, занимавшую ответственную должность в одном государственном учреждении, в отпуск не отпустили: случился административный форс-мажор, и пришлось ей свои планы на отдых менять. Однако Петр Семенович свои планы менять отказался. Вернее даже не он сам отказался, а ему на работе отказали в переносе отпуска, на чем настаивала супруга.

— Муся, ну что я могу поделать? — огорченно разводил руками Дорошенко-муж.

Свою жену Марию, он обычно называл по-простому Машей или Марусей, а иногда, когда нужно было выказать особое расположение или лояльность, сокращал до Муси.

Муся повздыхала-повздыхала, но, в конце концов, разрешила мужу лететь на курорт одному. Дело в том, что при позднем аннулировании путевки терялась изрядная сумма денег, и если потерю одной путевки ещё можно было пережить (да и деваться было попросту некуда), то терять две было жалко, тем более что муж был ни в чем не виноват.

Провожая мужа на юг, супруга дала Петру Семеновичу строжайший наказ, как себя вести. Если коротко, то он выражался в простых словах: «ниже травы, тише воды». Муж согласно кивал, внимая Мусе, но душа его в эти секунды ликовала. Там гремели литавры, трубили трубы, взлетали салюты и сверкали фейерверки.

Дело в том, что постоянный совместный отдых с женой Петру Семеновичу изрядно поднадоел. Положа руку на сердце, хотелось отдохнуть и от неё. Редкие выезды на рыбалку с друзьями на день-два были не в счет, хотелось чего-то более значительного. И вот судьба преподнесла ему настоящий подарок, дав возможность провести две недели на черноморском побережье без своей второй половины.

В самолете Дорошенко игриво улыбался стюардессам и, сидя в тесном и неудобном кресле и закрыв глаза, предавался мечтам. Его фантазия рисовала заманчивые картины посещения прибрежных ресторанов, изящных флиртов с постоялицами санатория, ночных гуляний по морскому побережью в компании какой-нибудь молодой и симпатичной представительницы прекрасного пола, и много чего ещё такого же порядка... И при виде этих картин на его устах появлялась безмятежная улыбка.

Сейчас, пользуясь тонированной защитой на глазах, Петр Семенович брел по набережной и без стеснения рассматривал загорелых красавиц разных возрастов, коих вокруг было превеликое множество. Временами он ощущал себя настоящим охотником, этаким хищником, высматривающим добычу, и ему уже не терпелось вступить с кем-нибудь в контакт.

Чайки ободряюще махали ему крыльями, пальмы приветливо покачивали огромными листьями, а солнце подмигивало с ясного безоблачного неба.

Время подошло к обеду, но в свой первый отпускной день Дорошенко решил пожертвовать санаторной едой. Он присмотрел небольшой уютный ресторанчик, находящийся прямо на выступающем в море пирсе. Когда он вошел внутрь, бармен, стоявший за стойкой, приветливо кивнул ему:

— Присаживайтесь, официантка сейчас подойдет.

Петр Семенович кивнул в ответ и осмотрелся. Посетителей почти не было: в дальнем углу сидела пара, да за столиком у стального поручня, ограждающего пирс, пила через трубочку молочный коктейль девушка в соломенной широкополой шляпе. Она-то и привлекла его внимание.

— Вы позволите? — широко улыбнулся Дорошенко, подходя к столику и отодвигая стул.

 Девушка глянула по сторонам, свободных мест было предостаточно, поэтому она подняла удивленные глаза на Петра Семеновича и, пожав плечиками, сказала:

— Пожалуйста... Я уже ухожу.

Дорошенко растерялся.

— Нет, нет... Вы не так меня поняли... Я не хотел вас прогонять, — он растянул улыбку ещё шире.

— Да ничего, всё нормально... — девушка вежливо и коротко улыбнулась в ответ, встала и, забрав сумочку, быстро удалилась.

Чуть сконфузившись, Петр Семенович подумал: «Однако поесть-то всё же надо», — и сел за опустевший столик. Подошедшая официантка подала ему меню и унесла оставшуюся после девушки посуду. «Ёлки зеленые!» — увидев цены, Дорошенко широко раскрыл глаза. У него тут же возникло желание встать и уйти прочь в поисках какой-нибудь недорогой столовки, как они всегда делали с женой, но он взял себя в руки: «Э-эх! Один раз живём! В кои-то веки без Машки отдохнуть вырвался, так чего я мелочиться буду...» Широким жестом он подозвал официантку и заказал порцию барабули, спагетти (в меню было написано — паста) с морепродуктами и большой бокал красного полусладкого; хлеб подавался бесплатно.

В ожидании заказа Дорошенко обозревал пляж, вальяжно раскинувшись на ажурном металлическом стуле. Легкий морской ветерок приятно задувал со всех сторон, освежая успевшего вспотеть Петра Семеновича. Сняв яхтсменку, он положил её на столик, подумав о своей голове: «Пусть дышит». В дышащей голове бродили приятные, бодрящие мысли о двух неделях отдыха, которые только-только начинались.

Увы, но обед, которым он хотел отпраздновать начало своего отпуска, не оправдал его ожиданий. Барабуля была пресной, недосоленной и слишком костистой. Покопавшись в ней вилкой, Дорошенко принялся за блюдо с морепродуктами, но мидии вызвали у него отвращение одним своим видом, и он, брезгливо отодвинув их в сторону, съел только креветки. А спагетти оказались «альденте», что ему тоже не пришлось по вкусу. В довершение всего, красное вино оказалось не полу-, а приторно-сладким. Сделав недовольную мину, но промолчав, Дорошенко, дабы не оставлять чаевых, расплатился за обед карточкой.

Однако он решил, что, несмотря ни на что, не позволит «этой забегаловке» испортить себе настроение. Надев яхтсменку, он энергично поднялся со стула и вдруг, ойкнув, схватился за поясницу, которую пронзила резкая боль... «Ах ты ж, ёлки зеленые! Этого ещё не хватало...» — Петр Семенович поморщился и, немного согнувшись, аккуратно пошел прочь. В последнее время у него стабильно раз в полгода обострялся поясничный хондроз. Но если дома это было, как говорится, ещё туда-сюда, можно было отлежаться, взяв больничный, то сейчас это было явно не вовремя и не к месту.

Снова выйдя на набережную, Дорошенко облокотился на парапет, чтобы немного отдышаться. Какое-то время постоял так и стал аккуратно разгибать спину. «Ничего, ничего... Сейчас разомнусь, и всё нормально будет, — успокаивал он себя. — Ничего...» Когда боль в пояснице немного утихла, он снова расправил плечи, втянул, как мог, живот, и зашагал дальше. Спина продолжала неприятно ныть, не позволяла идти легко и расслабленно, но Петр Семенович надеялся, что «понемногу расходится».

Впереди, возле одного из ларьков с брелоками, разрисованными ракушками и магнитиками стоял прислоненный к стене большой лист ДВП. К нему были приколоты кнопками листики бумаги с нарисованными на них мужскими, женскими и детскими портретами. Тут же был установлен мольберт, возле которого топтался бородатый лохматый мужчина в берете, напротив стояло пластиковое кресло, в котором, положив ногу на ногу, сидела симпатичная девушка. Мужчина то отшагивал назад от мольберта, то подходил к нему ближе, делая большим толстым карандашом штрихи и бросая взгляд на сидящую девушку. «Художник», — догадался Дорошенко, подходя ближе.

Сначала он посмотрел на портреты, выставленные в качестве примеров. Они ему понравились, в них явно чувствовалась рука талантливого мастера. Некоторые рисунки были черно-белыми, а некоторые выполнены в цвете, но и те, и другие были хороши.

— Сколько берете? — спросил Петр Семенович.

Художник мельком глянул на него и назвал цены — за черно белый и цветной рисунок соответственно. Дорошенко отошел в сторонку, наблюдая за тем, как работает мужчина. Потом зашел за его спину и заглянул в мольберт. Сходство между рисунком и сидящей в кресле девушкой было поразительным. Петру Семеновичу даже показалось, что рисунок был лучше оригинала. Это его впечатлило. «А не сделать ли и мне себе портрет? — задумался он. — На память, так сказать... А что? Цены вроде нормальные, могу себе позволить». К тому же у него неприятно ныла поясница, и он давно уже присматривал, где бы сесть посидеть, отдохнуть немного.

Он повертел головой по сторонам — люди рядом стояли, но было похоже, что они просто глазели, а не ждали своей очереди.

— А меня нарисуете? — снова обратился он к художнику.

Тот спокойно пожал плечами.

— Почему бы и нет? Если вы желаете, то пожалуйста. Сейчас вот девушку закончу — пару минут буквально — и возьмусь за вас...

— Вам как — в цвете, черно-белый? — поинтересовался художник, когда Петр Семенович занял кресло.

— Давайте цветной, чего уж... — махнул тот рукой, откидываясь на спинку.

— Хорошо... Шапочку с очками снимете или так рисовать?

Подумав, Дорошенко снял очки, яхтсменку и положил их на колено.

— Давайте без них, а то какой это портрет будет? Кстати, долго это всё у вас?

— Минут двадцать, двадцать пять... Черно-белый побыстрее, цветной подольше.

И художник принялся за работу. Петр Семенович оказался в центре внимания. Проходящие мимо люди останавливались, заглядывали в мольберт, сравнивали с моделью, одобрительно кивали и шли дальше.

Минут через пятнадцать подошли две молодые, лет по двадцать пять, девушки. Этакие сексапильные куколки: длинноногие, загорелые красотки в коротких джинсовых шортиках и облегающих топиках, одна брюнетка, вторая — светленькая.

— Голову не поворачиваем, — сделал Петру Семеновичу замечание художник, когда тот, залюбовавшись девушками, невольно повернул голову в их сторону.

Брюнетка подошла к художнику и заглянула в мольберт, потом перевела взгляд на Дорошенко.

— Ну как? — с обворожительной, как ему казалось, улыбкой спросил тот. — Похоже?

Девушка заулыбалась и закивала.

— Супер! Вообще здоровски, прям один в один, — и она показала большой палец.

Петр Семенович довольно крякнул и приосанился. Через пару минут художник отложил карандаши в сторону и сказал:

— Готово!

Дорошенко встал и тут же снова почувствовал довольно сильную боль в пояснице; от сидения в кресле она, казалось, стала ещё злее. Чуть поморщившись, он распрямился и снова покосился на девушек, которые по-прежнему стояли здесь же — не заметили ли они его неловкость... Художник снял лист с мольберта и повернул его к Петру Семеновичу.

Увидев нарисованное, тот обомлел... С белого листа на него смотрело усталое, обрюзгшее лицо с крупными возрастными морщинами на лбу, переносице и вокруг губ. Глаза с желтоватыми белками, имели потухший взгляд, а под ними красовались тяжелые серые мешки. Дорошенко казалось, что весь сеанс он бодро и мило улыбался, но уголки губ того, нарисованного Дорошенко, были опущены вниз, изображая кислую гримасу. А под первым подбородком свисал на шею второй, явно не красивший своего владельца.

«Господи, — подумал Дорошенко, — неужели это я?» Он, видевший себя в зеркале каждый божий день, уже и не обращал внимания на всё то, что заметила и так здорово отразила «рука талантливого мастера».

Нос у портретного Петра Семеновича имел отчетливый сливовый оттенок, на щеках алел нездоровый румянец, а на темени под редкими, зачесанными с бока волосами угадывалась довольно обширная плешь. «Лучше б в шапке и в очках рисовал... — подумал Дорошенко. — И лучше б черно-белый...»

Он, ещё на что-то надеясь, глянул на художника — а вдруг тот сейчас возьмет, да и скажет, что он нарисовал «дружеский шарж». Но тот быстро свернул портрет в трубочку, перетянул зеленой резиночкой и, отдав его модели, посмотрел на стоящих вокруг людей, приглашая занять освободившееся кресло.

Петр Семенович умоляюще глянул на девушек — может, они наконец-то перестанут улыбаться и решительно заявят, что получившаяся картинка совсем не похожа на оригинал, что художник в данном случае самым безобразным образом схалтурил, изобразил совсем не то, но красотки по-прежнему улыбались.

— Здо́рово получилось, — заверила его блондинка. — Прям, так похоже...

— Ага, — промямлил Петр Семенович и, достав деньги, передал оговоренную сумму художнику. — Спасибо...

— Пожалуйста, — спрятал тот деньги в карман.

Дорошенко взял свернутую в трубочку «память» и засеменил в сторону санатория.

От беспрестанного шума прибоя и гортанного крика чаек у него разболелась голова. Сняв яхтсменку, Петр Семенович вытер ею мокрое от пота лицо и недовольно покосился на обилие обнаженных тел у кромки воды: «И какого черта они в такую жару тут вялятся? Делать больше нечего?» Стащив с носа надоевшие за день очки, он сунул их в нагрудный карман рубашки.

Часа через полтора, завидев издали корпуса своего санатория, он вдруг вспомнил жену. Вспомнил, как в прежние годы они вместе с ней прогуливались среди пальм и кипарисов по этим дорожкам, а на душе тогда было хорошо, покойно и несуетно. «Чего мне тут две недели делать-то одному? Я ж от скуки сдохну...» — поморщился Петр Семенович от тянущей боли в пояснице.

Вскоре, припадая на одну ногу и держась левой рукой за спину, он прибыл к месту. Поднявшись на второй этаж на лифте, Дорошенко вошел в свой одноместный полулюкс, ещё с утра суливший ему такую массу удовольствий и возможностей, а сейчас показавшийся вдруг пустой одноместной камерой.

Небрежно бросив свой портрет на полку для обуви, он, кряхтя и морщась, лег на кровать. Нащупав рукой в тумбочке обручальное кольцо, предварительно и с большим трудом снятое им перед выходом на променад, он снова надел его на безымянный палец. Тяжело вздохнув, Дорошенко вынул из кармана бриджей мобильник и набрал номер жены.

— Да? — в голосе супруги послышалось удивление и тревога. — Что случилось?

Дело в том, что звонок после прилёта он уже сделал, а время очередного сеанса связи было назначено на шесть вечера (дома в это время было уже десять часов, после чего жена ложилась спать).

— Муся, слушай... — голосом умирающего произнес Петр Семенович. — Может, отпустят тебя всё же, а? Приезжай... А то я чё-то уже соскучился по тебе...

Поселенов Алексей живет в городе Кемерово. Дипломант и финалист различных литературных конкурсов: имени В.Г.Короленко, имени С.Есенина «Русь моя», «Мгинские мосты», «Господин Ветер», «Добрая лира» и др. Публиковался в журнале «Дальний Восток». В 2021 году в издательстве «Спутник+», г.Москва, вышел роман «Десять дней октября».