Ишмахмад-богатырь

Ишмахмад стоял на одной ноге, обеими руками опершись о старую облезлую метлу. Вторую ногу Ишмахмад поджал и сам себе не мог объяснить, зачем. Он стоял и смотрел, как на противоположной стороне улицы, у подземного перехода красивая женщина с черными вьющимися волосами продавала симки. Она была очень красивой, Ишмахмад не способен был заставить себя отвернуться. Кому-то могло показаться, что она была полновата, но Ишмахмаду нравилось, он не умел ценить женственность, ему хотелось, чтобы было за что подержаться. У этой было за что подержаться, и Ишмахмад не мог оторвать от нее взгляда. Женщину звали Анжела, ей было тридцать два года, и у нее был парень, Сергей, сорокалетний охранник в форме с какой-то птицей на рукаве. Сергей не любил, когда Ишмахмад отирался где-то рядом или даже просто смотрел на Анжелу. Но сегодня Сергея не было, и Ишмахмад стоял на одной ноге и смотрел, но подойти ближе все равно опасался.

Сергей долго не думал, он был не из таких. Несколько дней назад на задворках торгового центра в двух кварталах от того места, где сейчас стоял Ишмахмад, он избил старого Акобира. Акобиру было лет пятьдесят, он был весь седой и плохо понимал по-русски. Сергей бил его с каким-то остервенением, а вокруг, на безопасном расстоянии, стояли таджики в оранжевых робах и смотрели. Потом приехали менты, отвели Сергея в сторону и о чем-то с ним разговаривали. Ишмахмад не слышал, о чем именно шел разговор, но видел, как Сергей курил и все время сплевывал на грязную мостовую. Потом менты уехали, забрав окровавленного Акобира с собой, больше его не видели.

А Анжела Ишмахмаду нравилась. У нее было смуглое загорелое лицо, черные вьющиеся волосы, ее соблазнительное тело переливалось через ремень джинсов, а груди, наверное, не помещались в ладонях. О такой женщине Ишмахмад мог только мечтать, и поэтому он стоял на одной ноге, опершись на облезлую метлу.

Потом зазвонил телефон. «Азиз?» - спросил Ишмахмад. Телефон у него был старый, с треснутым экраном. Корпус тоже давно треснул, батарейка все время отходила, поэтому телефон был перетянут желтой резинкой, так по нему, с горем пополам, можно было разговаривать. «Азиз, - сказал в трубку Ишмахмад. - Ман гайри конун кор намекунам. Не, худжатхои ман хамаш дуруст аст, ман дуюним мох бемалол мегардам. Не Азиз, намехохам, намекунам гуфтам. Бало бизанад, Азиз гуш кун - ба ин кор аралаш нашав. Азиз!..» «Ай!» - Ишмахмад спрятал телефон в карман оранжевой робы и встал, наконец, на обе ноги.

Ишмахмад жил здесь уже почти год. За это время он выучил все улицы и дворы на расстоянии пары километров от метро. Он знал здесь каждый закуток, каждый куст, каждую урну и каждую скамейку. Он знал распорядок дня этого района, отличал каждый звук и каждый запах. Он узнавал машины и он узнавал людей. А люди, которые каждое утро в одно и то же время вязкой толпой брели к метро и каждый вечер возвращались по своим квартирам, не узнавали Ишмахмада. Для людей все районные таджики были на одно лицо, вообще все таджики были на одно лицо - чурки, черные, зачем на них смотреть. Ишмахмад не обижался. Пару первых месяцев здесь он, словно школьник, попавший в незнакомый класс в середине учебного года, пытался войти в доверие к этим людям, завоевать их расположение. Улыбался, здоровался, лепетал что-то на своем плохом русском. Потом перестал – зачем?

Ишмахмад жил в десяти минутах ходьбы от метро на седьмом этаже старой девятиэтажки. На лестнице пахло кошками и гнилью из мусоропровода. С мусоропроводом не могла справиться ни одна служба, а ленивые кошки жили в подвале и выходили несколько раз в день, чтобы поесть. Мусоропровод кишел мышами, они шуршали в нем с утра до вечера и с вечера до утра, пищали, иногда высовывали маленькие мордочки и внимательно осматривались, а потом снова исчезали за тяжелой зеленой дверцей. Ленивые кошки на мышей внимания не обращали – соседка Ишмахмада по лестничной площадке, одинокая усталая пятидесятилетняя Ирина Олеговна, исправно кормила их разными кошачьими лакомствами, так что кошки жирели, точили когти о двери квартир первого этажа и без интереса смотрели на жильцов дома.

Ирина Олеговна была неухоженной, но красивой женщиной с бледной кожей и бесцветными глазами. Ишмахмад ничего не знал про нее, только здоровался при встрече, когда ранним утром мел двор своей старой метлой, а она выходила с неизменной сеткой и, медленно ступая стоптанными ботинками по пыльному двору, шла к метро. Она уходила к метро, и Ишмахмад провожал ее взглядом. Ирина Олеговна слегка горбилась, и в эти минуты Ишмахмад вспоминал свою мать. А потом Ирина Олеговна скрывалась за поворотом.

«Здравствуйте, - один раз осмелился заговорить с ней Ишмахмад. – Может быть, даже кошки, ну, чтобы мышь кушал, зачем кормишь?» Сказал ласково и смущенно улыбнулся. Тогда Ирина Олеговна подняла на него свои бесцветные глаза, и Ишмахмад еще больше смутился, поразившись спрятанной красоте этой немолодой женщины и ощущению полной потерянности, которое читалось в ее взгляде. Ишмахмад отступил, а Ирина Олеговна, снова опустив глаза, прошла мимо так же медленно, как делала это каждый день. Больше Ишмахмад с ней не заговаривал.

Жизнь Ишмахада теперь проходила на этих нескольких километрах, среди дворов и детских площадок, между домом и дешевым продуктовым ларьком у метро. Когда почти год назад он искал работу, впервые оказавшись в большом городе, он даже не представлял, каким теперь будет его существование. Помятая блондинка лет сорока долго, указав ему на стул, разговаривала по телефону. «Какой вы национальности, - спрашивала она в прижатую к уху трубку, - какой? А сколько вам лет? Тридцать шесть? Нет, вы не будете работать. Почему? Потому что. Ну, я знаю. Нет, пятидневка была, но уже все места заняты, осталось только без выходных. Конечно, двенадцать часов. Пятнадцать. Ну, я же говорила, до свидания». И только после этого посмотрела на Ишмахмада. «Ситора барин, - подумал Ишмамхад, - красивая…» А она уже объясняла ему условия работы. Он плохо понимал, но был согласен – ему нужна была работа. Тем более, вместе с работой блондинка предлагала и жилье – за две с половиной тысячи можно было получить матрас в двухкомнатной квартире, в которой жили еще люди, такие же, как Ишмахмад, все на одно лицо. Зарплата была семнадцать тысяч рублей, он согласился, и следующим утром ему выдали оранжевую робу.

Через пару месяцев он купил плеер. Работать, заткнув уши и не слыша городского шума, было легче. Иногда даже удавалось проехаться на метро в центр, где Ишмахмад, не вынимая наушников, бродил по освещенным рекламой улицам, заглядывая в витрины. Он старался обходить людей, которые не замечали его. Они не замечали его, когда он, надев оранжевую робу, мел улицу облезлой метлой или собирал мусор в старую коробку, установленную на ржавую четырехколесную тележку, и не замечали его, когда он, словно под плащом-невидимкой, бродил по центральным улицам, заглядываясь на витрины и короткие юбки проходящих мимо женщин.

Но, в основном, жизнь Ишмахмада проходила в паре километров от метро, от круглосуточного продуктового ларька, от дома, в котором он делили «убитую» двушку с такими же, как он, на одно лицо. Самая жизнь кипела у подземного перехода. Пару недель назад там ругались таксисты. Толстый Бахтиер что-то не поделил с более молодым Адолатом, начал кричать на своем непонятном языке, махать руками. Остальные стояли вокруг и не вмешивались. Ишмахмад тоже стоял в стороне, это был чужой ему мир, с которым он пересекался ежедневно, но почти не соприкасался. Адолат сначала слушал, а потом размахнулся и кулаком ударил старого Бахтиера, да так, что тот сел на асфальт, и из его носа потекла кровь. Тогда двое крепких парней, имен которых Ишмахмад не знал, набросились на Адолата, схватили его за руки и оттащили ближе к машинам. Там Адолат быстро успокоился, даже улыбнулся чему-то, а потом Ишмахмад отвлекся и не заметил, что там случилось, а только вдруг увидел, как Бахтиер, у которого кровь еще текла из носа, стучит пивной бутылкой в окно «шестерки», в которой сидит Адолат. Тут уже все бросились оттаскивать Бахтиера, продолжавшего кричать. Потом Ишмахмад ушел.

А позади торгового центра, где были самые богатые мусорные баки в районе – с той стороны, где не появлялись простые смертные, а только грузчики, служащие центра, охрана да местные дворники, - сумасшедший Эшонкул построил себе трон. Он собрал его из старых ящиков и коробок – огромный, почти в человеческий рост, этот трон возвышался в левом углу двора, если стоять лицом к центру. Сначала никто не понимал, чего Эшонкул там копается. Опустившийся, почти юродивый, худой, словно обтянутый кожей скелет, в любую погоду Эшонкул был замотан в какие-то тряпки. Он почти не говорил, только бормотал что-то себе под нос да чесался грязными руками. А потом в левом дальнем углу внутреннего двора торгового центра вырос гигантский трон. Со всех сторон Эшонкул обклеил его фантиками, этикетками, обрывками журналов. И, со всех сторон оглядев дело рук своих, удовлетворенно вздохнул и взгромоздился сверху. Теперь он редко покидал этот трон, даже спал на нем. Там его и нашли однажды, посиневшим и мертвым – говорили, замерз или умер с голоду, версий было много. Трон еще какое-то время стоял, Ишмахмад специально ходил смотреть, а потом, однажды ночью, куда-то исчез. Утром остались несколько отклеившихся фантиков, которые местные дворники сметали в мокрую кучу.

По большому счету, событий в жизни Ишмахмада не происходило. Целый день он находился на улице – мел, убирал или просто, когда работы не было, сидел на лавочке, слушал музыку из плеера и смотрел по сторонам. А вечером, когда темнело, перекусив чем-нибудь, что не требовало приготовления, ложился на матрас в комнате на седьмом этаже и тут же засыпал. Сны ему не снились. Только пару раз приснилась Анжела, но на утро Ишмахмад почти ничего не помнил.
Зима сменяла осень, время текло сквозь пальцы, Ишмахмад жил, не выключая плеера и почти не снимая оранжевой робы. Он не позволял себе думать, вспоминать, грустить, только иногда останавливался, чтобы посмотреть на Анжелу. «Ситора барин», - говорил он про себя, а потом снова отворачивался.

Но сегодня было еще очень рано. Ночью подморозило, и лужи были затянуты первым робким льдом. Жители окрестных домов просыпались, и вокруг зажигались первые утренние окна. Ишмахмад стоял на одной ноге, обеими руками опершись о старую облезлую метлу. Вторую ногу Ишмахмад поджал и сам себе не мог объяснить, зачем. Он стоял и смотрел, как ночное небо начинает розоветь, сдаваясь на милость рассветному солнцу. Ишмахмад привычно гнал из головы любые мысли, любые воспоминания – все, что могло увлечь его в этом чужом неприветливом городе, который предпочитал не замечать его. Начинался новый день.

* «Азиз?» … «Азиз, - сказал в трубку Ишмахмад. – Мне вообще это неинтересно. Я не буду рисковать. Нет, у меня нормальная регистрация, еще два с половиной месяца вообще могу не беспокоиться. Нет, не хочу. Не буду, сказал. Черт возьми, Азиз, послушай – не лезь в это. Азиз!..» (тадж.)

Евгений Коган родился в 1974 году в Ленинграде. Автор четырех книг (в том числе "Енот и я"), участник сборников ("Петербург нуар" и других), составитель сборника «Уже навсегда». Экс-редактор книжного издательства СORPUS, член СП Москвы.