литературно-художественный журнал «ЭТАЖИ»

[email protected]

Татьяна Веретенова

Трагедия несоветского человека

11.11.2023
Вход через соц сети:
15.01.20233 545
Автор: Елена Долгопят Категория: Проза

Туман

Рисунок нейросети Starryai
 

Туман

 

Петя подобрал стеклышко, посмотрел сквозь него на брата своего Ивана и увидел сквозь стеклышко взрослого уже мужика в очках.

— Чего? — спросил Иван.

Не тот Иван спросил, что виделся через стеклышко, другой, близкий. Тот молчал, хмурился.

— Ничего.

— Опоздаем.

Петя спрятал стеклышко в карман.

— Как маленький, суешь в карман всякую дрянь.

— Не дрянь.

— Пойдем.

— Не охота.

— Матери скажу.

— Скажи.

Иван плюнул и зашагал в школу. Он был старше Пети на два года и чувствовал ответственность.

Петя побродил по детской площадке, безлюдной в это раннее промозглое утро. В школу не хотелось, в школе тоска. Топтаться по площадке было холодно и нелепо, и Петя направился к арке, через которую выбрался на большую, шумную улицу.

Он сел в первый подошедший автобус и принялся смотреть через стеклышко на пассажиров. Крохотная девчонка оказалась симпатичной молодой женщиной. Смотрела она насмешливо. Петя убрал стеклышко поглубже в карман и начал глазеть в окно, за которым, по чести сказать, ничего интересного не оказалось. Машины, светофоры, прохожие, дома, дома, дома. На остановке Петя вынул стеклышко и посмотрел на дом (старенькая панельная девятиэтажка). Вместо дома увидел пустое место. Ну как пустое, — земля, кусты, собака чего-то вынюхивает. Автобус затворил двери, покатил.

Петя смотрел и смотрел в окно через свое стеклышко, совсем прозрачное, совсем обыкновенное, чуть изогнутое. И все видел другим. Дома, либо состарившееся, либо совсем новые. В их окнах горел свет, значит, люди жили за ними, собирались, наверное, на работу, завтракали.

За стеклышком повалил снег, да такой густой, липкий, что и не видно ничего. В настоящем (хм, хм) мире никакого снега. Огни, огни. Раннее московское утро.

Куда я еду? — совсем по-взрослому подумал Петя, — зачем?

Петя решил посмотреть через стеклышко на самого себя, для этого нужно было зеркало.

Петя вышел из автобуса возле метро, там много было разных кафе (мать говорила: забегаловок), по большей части, совсем крохотных, в них зеркал не наблюдалось (Петя проверил), чуть дальше от метро нашел заведение посолиднее: несколько ярко освещенных окон, в зале сидят за столиками люди, официантка несет поднос с круглым белым чайником.

Петя вошел и загляделся на витрину с пирожными. Эклеры, макарони, ромовые бабы, круассаны с миндальным кремом, брауни, маффины.

— Что желаешь? — спросила девушка за кассовым аппаратом.

Петя желал всё.

— Эклер. С ванильным кремом. С собой.

Петя вынул двести рублей (сто пятьдесят бумажками и мелочь, мать дала на буфет в школе).

— А зеркало у вас в туалете есть?

Петя закрыл на щеколду дверь и повернулся к зеркалу. Строго посмотрел на себя, пригладил волосы. Вынул из кармана стеклышко и посмотрел. Туман, вот что он увидел. Густой неподвижный. Наверное, он, Петя, скрывался в этом тумане невидимкой. Петя повернул медный, как бы старинный кран, промыл стеклышко и вновь посмотрел на себя в зеркале. Туман.

Волшебство кончилось?

Петя медленно вернулся в зал. Занял свободный столик. Официантка приблизилась.

— Я уже, — Петя показал на коробочку с эклером.

— Может быть, кофе?

— А сколько стоит? Нет. В другой раз.

Она ушла.

Петя вынул стеклышко и посмотрел через него на парня. Парень наворачивал яичницу, низко наклоняясь над тарелкой. Через стеклышко он оказался толстяком с голой лысой головой. Толстяк посмотрел на Петю устало. Петя спрятал заветное стеклышко. Задумчиво съел эклер, вновь сходил в туалет и посмотрел на себя в зеркале. Туман.

Зеркало что ли виновато? Или просто нельзя самого себя увидеть? Или он умрет через двадцать лет или через десять или прямо сегодня. Вот и туман. (По Петиным расчетам стеклышко показывало на двадцать лет вперед.) Петя решил проверить окончательно.

Спустился в метро. Высмотрел ветхого старика (с громадным рюкзаком на тощих плечах), протиснулся за ним в вагон. Старику уступили место, он молча опустился на сиденье. Рюкзачище не снял, уместился. Петя вынул стеклышко и посмотрел на старика сверху вниз. Туман. Петя растеряно опустил стеклышко в карман. Он ведь надеялся, что его теория не верна, что туман означает что-то другое. Петя смотрел на свои руки (шрам на правой ладони; напоролся на гвоздь, давно, в детском саду). Неужели руки не будет через двадцать лет? Такой живой, такой знакомой?

— Ты выходишь?

Петя очнулся, посторонился. Мужик пробивался к дверям. Петя последовал за ним.

Лицо мужика в черном стекле. Петя навел на лицо свое стеклышко. Мужик неплохо выглядел через двадцать лет, седина ему шла. Он хмуро смотрел на Петю. Они все смотрели на Петю, оттуда, из будущего, в котором Пети не будет, а будет вместо него какое-то туманное облако. Чушь!

Петя добрался до Пушкинской площади и там, в бывшем Макдаке, провел еще один эксперимент. Над умывальниками тянулось большое длинное, во всю стену, зеркало, в нем Петя разглядел через свое стеклышко несколько человек, все они посмотрели на него из своего далека, все, кроме одного. Юноша, которого приятель называл Славиком, тоже обратился в туман. Петя торопливо отвернулся от зеркала. И уставился через стеклышко на Славика. Туман!

— Эй! — крикнул Славик и ударил Петю по руке.

Пальцы разжались, стеклышко шлепнулось на пол. И Славик раздавил его каблуком.

— Понял? — спросил Петю.

— Понял.

— Что понял?

— Да ладно, — уговаривал приятель Славика, — брось, не лезь, здесь камеры.

— Что понял? — не унимался Славик.

— Что мы умрем.

 

Мороз

 

Однажды зимой, в час небывало холодного заката, в Москве, на Чистых прудах, появились два человека.

Мороз силен. Эти двое увлечены разговором, они замерзли, ищут, где бы погреться, заходят в бывший Макдональдс, берут горячий кофе и садятся за стол у самого окна. За окном вечерняя Москва, Мясницкая улица, тени прохожих.

За кофе разговор продолжается. Собеседник постарше поучает молодого:

— Ты пишешь, Ваня, что у Деда Мороза нрав лютый, что он существо злопамятное, что верить ему нельзя, и ждать от него даров не стоит, что лучше не просить у него ничего, всё обернется смертью. Ты приводишь цитаты из древних сказаний, ты опираешься на труды уважаемых фольклористов. И всё это было бы хорошо, да только из твоего эээ очерка следует, как дважды два, что Дед Мороз существует. Читателям нашего журнала это покажется странным, если не глупым. У нас не детский журнал.

— Отдам в детский.

— Не возьмут. Дюже твой Дед страшный.

В это самое время Ваня заметил за соседним, почти впритык стоящим столом Деда Мороза, который внимательно слушал их разговор. Ватная борода на резинке спущена была под подбородок, красный колпак в белой искусственной опушке лежал на столе. Ряженый жевал гамбургер и прихлебывал кофе.

— Что? — угрюмо спросил незнакомца Ваня. — В чем дело?

— Интересно, — отвечал незнакомец.

— Ничего интересного. Сидят люди, говорят о своем. А вы пялитесь, нарушаете жизненное пространство.

— Ваня, — укоризненно сказал Антон Михалыч (так звали Ваниного собеседника). — Не груби.

— Я не грублю. Чего он лезет.

— Он лезет, а ты воспользуйся. Возьми у господина эээ Деда Мороза интервью, будет прекрасный материал для публикации.

Дед Мороз отхватил здоровой кус от второго гамбургера (первый он уже прикончил), проглотил, не жуя, и сказал Ване:

— Вредная еда.

— Ну, так и не надо ее есть, вредную.

— Не могу. Не могу остановиться.

И вновь отхватил кус. И проглотил.

— Так чего вы хотите спросить? Валяйте.

— Ничего.

— Тогда я спрошу. Позвольте?

— Конечно, — откликнулся вежливый Антон Михалыч.

— С чего вы решили, что Деда Мороза не существует?

— Эээ, — промычал Антон Михалыч. — Ну. Это как-то настолько очевидно.

— Очевидно — это очами видно.

Антон Михалыч взглянул в глаза Деда Мороза. Один глаз оказался бледно-голубым, а другой беспросветно черным, зрачка не различишь. Антон Михалыч никак не мог оторваться от этих странных глаз.

— Вы сейчас меня видите своими очами. Так?

— Так, — промолвил Антон Михалыч.

— Видите, но утверждаете, что меня не существует.

— Позвольте, — порозовел Антон Михалыч. — Этого я никак не утверждаю.

— Как же не утверждаете? Вот у меня и свидетель имеется.

И ряженый указал на невесть откуда явившуюся за его столом молодую бабу в грязноватом голубом парчовом халате с омерзительной облезлой опушкой и в голубой, с такой же опушкой, шапочке.

— Да я свидетель, я слышала, вы точно сказали, что Деда Мороза нет. Глядите на него и говорите, что нет. Смешно.

Баба вынула из кармана сигарету и зажигалку. Сигарету вставила в багровый рот.

— Здесь курить нельзя! — с ненавистью крикнул Ваня.

— Я курю? — удивилась баба. Щелкнула зажигалкой, но пламя к сигарете не поднесла. Смотрела на него застывшими глазами.

— Раз уж вы Дед Мороз, — мирно произнес Антон Михалыч, — то извольте исполнить мое желание.

— Не изволит, — отвечала наглая баба, прикуривая.

— В таком случае, я никак не могу вам поверить.

— Ваше желание не исполнит, а вот его, — указала зажженной сигаретой на Ваню, — с нашим удовольствием.

— У меня желания нет, — отрезал Ваня.

— Да как же, нет.

— А если и есть, то я вам его нипочем не скажу.

— Тоже мне, бином Ньютона. Ты желаешь, чтобы Антон Михалыч скончался прямо сейчас раз и навсегда.

— Я?! — вскричал возмущенный Ваня.

— Ты! — вскричала веселая баба.

— Что?! — изумился Антон Михалыч.

Между тем к столику приблизилась официантка и вежливо попросила гостей не шуметь и не курить.

— Не могу не курить, — печально сказала баба. — У меня зависимость, — и расплакалась.

— В таком случае, выйдите, пожалуйста, на улицу.

Баба продолжала курить и плакать. Плакать и приговаривать:

— Ну до чего же все стали вежливые, до чего культурные.

Охранник появился. И тоже попросил гостей выйти на воздух. И взял фальшивую Снегурку за парчовый локоток. Взять-то взял, да не удержал. Снегурка исчезла. Да и Дед Мороз точно растаял. Дым от сигареты висел в воздухе.

— Нифигасе, — обратился Ваня к Антон Михалычу. И обмер.

Не было никакого Антона Михалыча. Сидел весь изо льда господин, сквозь лицо просвечивали вечерние огни. Ледяной господин был, впрочем, в настоящей одежде Антона Михалыча.

— Ой, — заметил какой-то ребенок, — дядя ледяной!

И люди стали останавливаться, смотреть. Они смотрели, а ледяной Антон Михайлович таял. Таял он стремительно. Через минуту осталась только мокрая одежда.

Ваня поднялся и тихо-тихо двинулся к выходу. На улице охватил его холод, но Ваня холода не почувствовал.

Он спустился в метро. В вагоне была толпа. Старуха давила Ваню локтем. И Ваня попросил мысленно Деда Мороза убрать к черту старую каргу. И старуха застыла, заледенела. И начала оплывать, таять у Вани на глазах. Он досмотрел до конца, до лужи на грязном полу. В луже валялась старухина одежонка.

— Кто тут мокрые тряпки оставил на ходу? — услышал Ваня.

И отступил от греха подальше.

Дома теща включила телек на полную громкость, Ваня хотел было попросить страшного Деда угробить тещу насовсем, но не попросил, сдержал себя, вспомнил про Дедово коварство. Представил, как Дед Мороз исполняет желание, но только на другой лад: теща лежит в луже, но не воды, а крови, а в руках у Вани острый кухонный нож, которым он ее только что зарезал.

Ваня попросил тещу убавить звук и ушел на кухню пить чай.

 

 

Встреча

 

Сергей возвращается из тюрьмы. Он не был дома четыре года. Отсидел за убийство незнакомца. Мужик цеплялся в баре, оскорблял, наскакивал, здоровенный, злой. Сергей жахнул от души, мужик врезался головой в стеклянную витрину. Осколки, кровь. И ни звука. Сергей оглох на пару минут.

И вот он возвращается.

Поздняя электричка, последний автобус от станции, который еще надо подождать. Сергей заходит в магазин, в «Пятерочку», берет клубнику. Он ест ее на остановке, немытую, ягоду за ягодой. Жадно. Автобус приближается. Медленно разворачивается у переезда. Останавливается. Водитель молодой, Сергей его не знает или не помнит.

Сергей поднимается по ступеням в старый автобус, вынимает из кармана сотенную.

— Наличными не принимаем. Карту прикладывайте.

— Какую?

— Любую. Стрелку, Тройку, банковскую.

Сергей прикладывает банковскую карту к маленькому темному экрану, в котором светится зеленым светом похожий на застывшую рыбку овал.

Сергей занимает место у окна. Автобус трогается.

Они едут узкой дорогой, которая поворачивает то в одну сторону, то в другую. Путь кажется долгим. Водитель и пассажир молчат. Выбираются на Ярославское шоссе. Катят в сторону Москвы. Разворачиваются в обратную сторону. За окном поле. Темнеет вдали лесок.

Автобус тормозит. Остановка. Называется «Кощейково». Пусто на остановке. Автобус зачем-то стоит. Стоит и, наконец, трогается.

Указатель: «поселок Лесной».

Автобус поворачивает, следуя указателю.

Остановка. Называется «Площадь Ленина».

Сергей поднимается. Ему выходить.

Автобус уехал, а Сергей все стоял. Времени было не так уж много, девять часов с минутами. Улицы пустынны, люди сидят по домам. Завтра рабочий день, скоро все лягут спать. Большинство.

Сергей шагал дворами.

Помойка, а возле помойки притулился старый советский газик.

Надо же, никуда не делся, так и стоит. Привет, друг. Держись, смотри свои ржавые сны.

Сергей шагал размеренно, не торопился.

Пятиэтажный дом из серого кирпича. Четвертый подъезд. Третий этаж. Дверь. Сергей вынул ключи.

Он вошел в прихожую, постоял в затхлом воздухе. Слышались мужские голоса, бог его знает откуда они проникали, с какой стороны. Что-то бормотали, бормотали. Не разберешь. Сергей включил свет и увидел в зеркале свое смутное отражение. Сергей провел ладонью по гладкому стеклу, стер пыль. В чистой, прозрачной полосе ясно разглядел свое постаревшее лицо. Четыре года он здесь не появлялся, не отражался, зеркало помнило его молодым. Четыре года. Год за десять. Так он считал.

Отступил от зеркала и увидел свой след, отпечатавшийся на пыльном полу. Когда-то он читал, что пыль, которая собирается в самом обыкновенном русском (или французском, или любом другом) доме, состоит отчасти из частиц человеческой кожи, отчасти из песчаной пыли пустыни Сахара, немного из океанической соли, немного налетает из космического пространства. Из дальних миров.

Надо убраться, — подумал Сергей. — Смыть следы своего отсутствия. Небытия.

Он налил в ведро воды, капнул моющее средство (срок годности истек), взял тряпку, взял вторую, чтобы протирать насухо. Не только мебель вычистил, но и стены, и даже потолок (невысокий в этих старых советских домах, шваброй и ребенок дотянется). Помыл окна. И все это Сергей делал размеренно, спокойно, неутомимо. Как машина. Воду менял несколько раз. Выдраил пол, скинул с себя одежду, встал под душ.

Белье лежало в шкафу. И до сих пор пахло из шкафа бабкиной лавандой. Кажется, и пыль в него не пробилась, в этот старый тяжелый шкаф, с закрывающимися на ключ дверцами. Ни космическая, ни из пустыни Сахара. Не говоря уже о человеческой; не было здесь человека ровно четыре года без малого. Сергей оделся в чистое. И отправился на кухню. Набрал воды в электрический чайник.

Сел за чистый стол. Смотрел на часы (бабкины часы, настенные) и думал: надо бы завести, пусть хотя б они говорят (бормочущие голоса стихли). Думал, но не двигался. Чайник закипел, пошумел и стих, отключился. Сергей очнулся. Поднялся, вынул из шкафчика жестянку с черным чаем (срок годности истек). Снял крышку, понюхал. Чудился все-таки запах, не только черной чайной пыли, но и сладости.

Сергей заварил чай. Поставил на стол кружку; посуду он всю перемыл, благо ее было немного.

Сергей взял пульт и включил телик. Висел на стене, над холодильником. Экран небольшой, но картинка четкая. Цвета неестественные, слишком яркие. Сергей нажимал на кнопку, переходил с одного канала на другой.

Старый советский фильм. Девушка моет окно и говорит: а сейчас мне другие нравятся, они-то мне нравятся, а я им нет.

Бедная. Не буду про тебя смотреть.

Новости. Разрушенный дом.

Нет уж, спасибо.

Стреляют. Бандит убегает дворами.

Не хочу про бандитов. Дальше, дальше.

Вдруг Сергей увидел на экране себя.

Он пожирает клубнику на остановке.

Прекрасная видимость, несмотря на вечернее освещение.

Кто же это снимал, откуда?

Вот автобус подходит и разворачивается у переезда. Последний автобус. Пустой, без пассажиров.

Камера, несомненно, профессиональная.

Сергей поднимается по ступеням. Камера как будто поджидает его внутри.

Но как? Камера-невидимка, оператор-призрак?

Сергей ищет карточку. Прикладывает. Садится у окна. Камера (камера?) приближает его лицо. Лицо во весь экран.

Как я подурнел, — думает сидящий на кухне Сергей. — Смотреть противно. Шрам над верхней губой. Я и не думал, что его так видно. Шрам из раннего детства. Падение на бегу. Шрам — память.

Обрыв изображения. Синий неподвижный квадрат. Как синее неподвижное небо. Неподвижное, непроницаемое. Ненастоящее. Сергей смотрел, смотрел в него.

Переключил на другой канал.

Тетка поет. О любви.

Сергей вернулся на предыдущий канал.

Синий, пустой квадрат. Впрочем, не совсем пустой. Вверху справа число — 355, бледное, едва различимое.

Сергей выключил телек. Налил себе чая (одной заварки). Бросил сахар (ждал его в сахарнице и дождался). И услышал звонок в дверь.

 

Сергей посмотрел в глазок и увидел за ним своего одноклассника Пашку. Они не дружили, не враждовали, просто знали друг друга, помнили.

— Серега! Открывай. Я знаю, что ты здесь, у тебя свет горит. Серый, я точно знаю, что ты здесь, я тебя в телике видел.

Ну значит, я не сошел еще с ума, — подумал Сергей.

Он отворил дверь. Пашка приподнял пакет со звякнувшими бутылками.

— Пиво будешь?

— Проходи.

— Ты полы мыл? Прямо пахнет чем-то таким. Свежим. Обувь снимать?

— Как хочешь.

Снял.

 

Пашка вошел на кухню, огляделся.

— Чисто, но бедно. А пожрать у тебя ничего нет?

— Тушенка лежит в холодильнике.

Пашка открыл холодильник.

— Ну ты молодец, прямо до блеска все отмыл.

Взял банку тушенки. Посмотрел выбитые на дне цифры.

— Срок годности истек.

Пашка вернул банку в холодильник. Аккуратно прикрыл дверцу.

Они сидели за столом, молчали. Пашка тянул пиво, Сергей пил чай.

— У тебя не чай, а деготь. Чифирь.

— Нет. Чифирь, это когда грамм пятьдесят на кружку, а у меня три неполных ложки на чайник. Даже не купчик.

— Но ты пил чифирь?

— Пробовал.

Пашка открыл вторую бутылку. Отхлебнул.

— Я, как тебя увидел в телике, ошалел. Серый, собственной персоной, в нашем занюханном автобусе. Фигасе. Кто тебя снимал?

— Не знаю.

— Не гони.

— Не знаю.

— Ну спросил бы. Или тебе пофиг было?

— Пофиг. Но я бы спросил. Если бы видел.

— Так ты не видел, что тебя снимают?

— Нет.

— Как это?

Сергей не отвечал.

Пили пиво (Пашка), чай (Сергей), молчали. Не спрашивали друг друга, как дела, как ты жил эти четыре года.

Сергей думал: наверное, Пашке сейчас одиноко. Может быть, от него ушла девушка (или жена). Может быть, он чем-то болен. Ему одиноко, он торчит у телика, а телик показывает Сергея, и Пашка спешит к нему домой, по дороге берет в магазине холодного пива. Спешит, чтобы побыть не одному, а вместе. И вот они вместе, пьют и молчат.

— У тебя часы стоят, — заметил Пашка.

— Стоят.

— Надо завести.

— Надо.

— Что думаешь делать?

— Ничего.

— Обратно в автоколонну?

— Не знаю.

— Там все другие сейчас. Ну, кроме Смирнова и Матвея. И этих много. Чурок.

— Пашка, я устал.

— А я думал тебе рассказать, как тут жизнь, без тебя.

— И как?

— Нормально.

Пашка допил бутылку и поднялся.

— Отдыхай.

Сергей закрыл за ним дверь. Стоял в полутемной прихожей, стоял.

 

На другой день Сергей встал засветло, побрился, выпил крепкий свежий чай, почистил зубы, оделся. Постоял в прихожей возле двери, прислушиваясь к звукам в подъезде (голоса, шаги), дождался тишины и шагнул из квартиры.

На улице Сергей растерялся, он, собственно, не знал, куда направиться. Ехать в автоколонну, спрашивать насчет работы, встречаться с прежними знакомыми? Не сейчас. Нет. Может быть, добраться до станции, сесть в электричку, и пусть она его доставит в большой город Москву? Там ты никто, человек без прошлого, без времени. Понимаешь, что жив, потому что мерзнешь, потому что голоден, потому что устал.

От «Трех вокзалов» Сергей дошагал до «Курской». Слева внизу проходила железная дорога, по ней катили время от времени поезда, справа возвышались старые, основательные дома, Сергей бы не отказался в таком жить, на самом вернем этаже, стоять у окна и смотреть на железную дорогу внизу. Или лежать и слышать, как идет, идет поезд.

По небольшому мосту Сергей прошел над путями, тихим переулком выбрался на Садовое кольцо, которое гудело не хуже Ярославки. Сергей постоял, привыкая к шуму, и направился вместе с толпой. Куда? Да не все ли равно.

 

Обратная электричка, вечер, в вагоне тепло, свободно, народ уже схлынул.

Пассажир напротив пристально посмотрел на Сергея. Встретился с ним взглядом и спросил:

— Простите, вы из Лесного?

— Да.

— Я вас вчера по телевизору видел. Сидел, переключал каналы и вдруг бац, станция Зеленоградская, без всяких прикрас, и наш автобус подкатывает, тридцать восьмой, родимый, и человека забирает, вас то есть. Я подумал, это, наверное, кино снимают в наших декорациях, нет?

— Не знаю.

— Ну как не знаете? Вы там главный герой.

— В котором часу вы это кино видели?

— Ну. Довольно поздно. Точно после одиннадцати. Потому что в одиннадцать я лег. Лежу, а уснуть не могу. Веруня моя вмиг отрубилась, а я никак. И открою глаза, и закрою, и на правый бок повернусь, и на левый. Встал, ушел на кухню, включил телик, без звука, чтобы Веруню не потревожить. Ну а после вашего фильма я сразу лег. Первый час был, а вставать рано. А вы, простите, в поселке давно живете?

— Со вчерашнего дня. А вы?

— Я третий год живу. Снимаем жилплощадь, все-таки дешевле, чем в столице. А вы откуда к нам?

— С зоны. Четыре года отбыл. А до этого жил здесь двадцать шесть лет с копейками, матушка меня недалеко от Лесного на свет произвела, в Пушкинском роддоме, в столице района.

Помолчали. Попутчик смущенно, Сергей отстраненно.

— Простите за вопрос, вы совсем не похожи на уголовника, за что вас свободы лишили? — доброжелательно поинтересовался попутчик.

— За убийство, — доброжелательно ответил Сергей.

Попутчик порозовел и отвел глаза.

 

355 канал ожил ровно в полночь. Сергей караулил с одиннадцати, боялся пропустить. Терпеливо наблюдал синий прямоугольник. Пил крепкий чай. Перелистывал «Трех мушкетеров». В Москве он купил себе недорогой смартфон, поставил сим-карту, но ни один номер не внес в память. Смартфон был новорожденный, без прошлого, и вдруг засветился, заиграл.

— Да? — откликнулся Сергей.

Звонили из медицинского центра, звали на осмотр (анализы, МРТ, консультация терапевта, тридцатипроцентная скидка). Сергей слушал, смотрел на синий экран, голова от крепчайшего чая была ясная, даже слишком.

— Простите, ради бога, а зачем тащиться куда-то? Вы в курсе, что уже научились по голосу диагноз ставить? По телефону слушают и всё понимают про человека, и сколько ему лет, и как у него сердечный клапан работает. Даже год смерти предсказывают с большой долей вероятности.

— Шутите?

Спросила она неуверенно.

Экран ожил. Сергей увидел самого себя на собственной кухне.

Сергей садится да стол, открывает «Трех мушкетеров». Старая, зачитанная книга.

Картинка четкая, тонюсенький шрам над верхней губой виден ясно.

— Вы здесь? — спросил женский голос в трубке.

— Не знаю, — ответил Сергей.

 

Никак не мог Сергей заставить себя вернуться к нормальной, обыденной жизни, хотя бы устроиться на работу. Мотался каждый божий день в Москву, бродил, уставал до беспамятства, пил где-нибудь чай, чтобы прийти в себя. Как-то раз очутился в столовой номер 57 на третьем этаже дорогого магазина ГУМ.

Звучала музыка из допотопных времен, в буфете можно было взять пирожное или пирожок. Сергей пил черный чай из белой чашки, есть не хотелось. Он разглядывал публику и сам себе казался туристом, гостем из дальней страны. Он мог бы поговорить на языке своей страны, да не с кем; сам с собой он давно говорил на здешнем наречии, так давно, что вошло в привычку.

Чай выпит.

Сергей поднялся. Музыка звучала под дугой изогнутым хрустальным небом. Возле столовой, за стеклом, стоял на полке старый приемник. Он бы заговорил, он бы запел, он бы зашипел, да кто же его включит, кто настроит, кто выслушает. Стоит, памятник себе самому. Рядом с приемником — железный календарь-перевертыш, 1 февраля, такая на нем дата, и некому ее поправить.

Из ГУМа Сергей отправился по Никольской (слишком много праздного народа, толкотня) к Лубянке, спустился в метро, доехал до «Комсомольской». Заторопился на электричку. Отчего-то показалось важным, успеть именно на эту. Доехал до Зеленоградской. К станции как раз подкатывал автобус. Ура.

Сергей вышел из автобуса на площади Ленина. Шагал дворами. Пятиэтажные дома из серого кирпича, детские площадки, машины припаркованы у каждого бордюра, висит на веревках белье.

Между детским садом и пятиэтажкой стоял одноэтажный кирпичный дом под двускатной крышей. Когда-то в нем организовали туристическую базу, а в новые времена открыли продуктовый магазин. Сергей зашел взять хлеба, колбасы, может быть, яиц, масла, хоть что-то приготовить горячее, поесть. Продавщица таращилась не него.

— Что вы на меня смотрите? — устало спросил Сергей.

— Ничего, — она поспешила отвести глаза.

— По телику тебя видела, наверняка.

Сергей повернул голову на голос, увидел Нину.

— Привет, — сказал.

Из магазина вышли вместе.

— А ты постарел, телик не врет.

Пересекли небольшую дорогу. Слева возвышалась недавно построенная церковь, а сбоку от нее застыл в безветрии пруд, окруженный плакучими ивами.

— Красиво, — сказал Сергей. — Бледная луна, всё такое.

— Да. Если не приближаться, если смотреть отсюда, с этой именно точки, как на картинку, то кажется, что это девятнадцатый век, что за правым краем картинки стоит усадебка, в ней живут барин и барыня, детей у них трое и все мальчики.

По тропинке они спустились к пруду. В тот же миг зажглись фонари.

Сергей и Нина чинно огибали пруд. Подростки на одной из скамеек лузгали семечки, курили, пили пиво. Смолкли при их приближении.

— Чувствую их взгляды, — тихо произнес Сергей, когда миновали скамейку.

— Тоже, наверное, по телику тебя видели. И вдруг наяву. Представляешь?

Возвращались дворами. Молчали.

— А пригласи меня к себе, — вдруг попросила Нина.

 

Сергей отворил дверь, пропустил Нину вперед.

— Прохладно, — заметила Нина.

— Форточку оставил. А то как в склепе.

В темноте он обнял ее и ткнулся ртом в ее холодные, сомкнутые губы.

Смущенно отстранились друг от друга. Не спеша, сняли куртки, сняли обувь. Друг друга не касались. Направились в комнату. Фонарь светил через окно.

— Чисто у тебя.

Он не отвечал. Она принялась раздеваться. Неторопливо стянула свитер и повесила на спинку стула. Расстегнула джинсы. Тогда и он спохватился, тоже принялся раздеваться. Снял футболку и уронил на пол. Она подняла футболку, расправила и повесила на спинку стула, поверх своей одежды. Он снял джинсы, сложил аккуратно, на спинку громоздить не стал, приткнул на сиденье. Она взяла его за плечи, повернула к себе.

— У меня не получится, — прошептал он.

— И не нужно, — отвечала она, — давай полежим вместе, отдохнем.

Они легли на застеленный диван (постель он не убирал после ночи). Прижались друг к другу под одеялом. Он заметил:

— Дрожишь.

— Озябла.

Он принялся ее гладить, растирать, она бормотала:

— Хорошо, хорошо.

Прижималась к нему тесно, крепко. Обнимала ногами, направляла.

Он мычал (она потом сказала, посмеиваясь: у меня так дед мычал, когда холодец ел). Он мычал, она вскрикивала (он потом сказал: а ты, как чайка кричала, сердито).

Лежали, разгоряченные, взмокшие, ослабевшие.

Он вдруг спросил:

— И почему мы раньше этим не занимались?

— У тебя же была эта, как ее.

— Маринка.

— И у меня тоже был. Как его.

— Не знаю.

— Ну вот, ты и не знаешь. Димка.

Она коснулась губами его плеча. Сергей уже спал.

Проснулся он один в постели. Из кухни слышались шаги, вода полилась из крана. Смолкла. Мирные, домашние звуки. Сергей лежал, слушал, наслаждался. Вот чайник закипел. Надо бы подняться.

Он вошел на кухню. Нина ставила на стол кружки.

— Ты вовремя.

Налила ему и себе чай.

— Я крепче пью.

— Отвыкай. Вредно для сердца. Жалко, что еды у тебя ни крошки.

— У меня тушенка лежит в холодильнике.

— Просроченная.

— Я ведь в магазине хлеба думал взять, колбасы; продавщица спугнула.

— Я тоже думала хлеба взять и колбасы, но ты меня сбил с толку.

— Сбегать что ли в магазин?

— Да ну. Давай откроем твою тушенку, разогреем и съедим; авось выживем, а не выживем, так и пусть, зато вместе.

Он открыл тушенку, дал Нине понюхать. Она кивнула, и Сергей выковырял тушенку на сковороду.

Он вдруг насторожился, оглянулся. Часы на стене стрекотали негромко.

— Я завела. Ничего, что без спросу?

— Нормально. Правильно сделала.

Ели вдвоем из одной сковороды.

— У тебя дом похож на музей. В том смысле, что все старое: шкаф, диван, стулья, посуда, часы. Всё как при твоей бабушке.

— Не всё. Кружки вот эти после ее смерти купил. Потому что чашку последнюю разбил, а надо же из чего-то пить. И телик новый купил. Потому что прежний совсем уже ничего не показывал. Так что нет, когда чего надо, я покупаю. А так, зачем вещи хорошие выбрасывать, они меня устраивают.

— А я люблю новое, люблю менять в доме что-нибудь.

Он убрал опустошенную сковороду в мойку.

— Я тебе в школе завидовала. Тому, что ты с бабушкой живешь, без родителей. Наверное, потому, что мои были слишком строгие.

— С бабушкой было нормально, но по матери я скучал.

— Она тебя звала к себе?

— Звала. Я там даже у нее жил немного, на каникулах.

— Не понравилось?

— Не знаю. Муж ее нормальный мужик, спокойный, и дети его нормальные. Любознательные. Не знаю. Не захотел. Она, кстати, ездила ко мне пару раз в колонию. И за квартиру деньги переводила. Сама вызвалась, я не просил.

Он взглянул на часы. Время приближалось к полуночи.

— Включай, — велела она. — Вдруг нас покажет.

Ровно в двенадцать синий кран ожил и показал столовую 57.

Сергей сидит за чашкой чая. Взгляд у него отсутствующий.

Допивает чай, поднимается.

Приближается к витрине. Смотрит на старый приемник за стеклом. Долго смотрит, долго.

— Знаешь, — сказал Сергей Нине, когда трансляция (трансляция?) прервалась. — Я только сейчас догадался. Он (он?) не меня показывает. То есть меня, но не совсем. Да, я вот так сидел, пил чай, смотрел на старый приемник, все так и было. Но я сидел, пил чай и кое-что думал. А здесь этого нет. Ну сидит какой-то мужик и сидит, ну похож на меня, как две капли воды. А что у него за душой, что он думает или не думает?

Нина спросила Сергея, что же он думал тогда в столовой 57.

— Да ничего особенного, по правде сказать. Ерунду.

Наутро выпили чая и вместе отправились в Пушкино на 35 автобусе, оттуда покатили в «Ашан», набрали всякой всячины для нормальной человеческой жизни. Сосиски, мясо, сыр, конфеты, картошку и всякое прочее. Поели там же, в «Ашане», курицу-гриль, выпили кофе.

— Переезжай ко мне, — предложил Сережа. И добавил: — Если хочешь.

Нина смотрела на него и улыбалась.

Мать спросила по телефону, как дела, и он ответил с легким сердцем, что все путем. Про телетрансляции умолчал. Что о них говорить? Какая-то аномалия. Он не ученый, чтобы понимать.

 

Вечером тридцатого ноября повалил снег, электрички катили медленно, пожалуй, как-то даже торжественно. Сергей возвращался из Москвы (он нарочно устроился водителем подальше от дома, — в Москве его по телевизору не показывали, слава богу). Поначалу народу в вагоне было битком, после Мытищ стало свободнее. Сергей пересел по ходу поезда и увидел через проход женщину, она смотрела на него с неутолимой тоской.

Женщину эту Сергей мгновенно узнал. Убитый им в баре незнакомец был когда-то ее мужем. Жили они неплохо, пока женщина не полюбила другого. Она бросила своего мужа и ушла к любимому. Звали любимого Алексеем. Сергей никогда его не видел. Разве что в зеркале (потом, после всего) ему казалось, что он видит не себя, а этого Алексея, убитого ошалевшим от ревности бывшим мужем.

Безумец подкараулил беднягу в парке и задушил. Затем пошел куда глаза глядят; пошел — поехал — пошел. Пока не очутился в дымном баре и не увидел убитого им Алексея. Негодяй был живехонек, пил пиво и казался довольным собой. Убийца взвыл и бросился на мерзавца.

Электричка ехала медленно, медленно. Женщина смотрела и смотрела на Сергея. Конечно, не на Сергея, нет. Она смотрела на своего Алексея, только на него. Так оказался ее любимый похож на этого незнакомца, как в фильме про двойника.

Приближалась остановка Сергея. Он поднялся и направился к выходу.

После этой нечаянной встречи трансляции прекратились. Бог его знает, почему.

 

 

Елена Долгопят родилась в Муроме Владимирской области. Закончила Московский институт инженеров железнодорожного транспорта по специальности прикладная математика и сценарный факультет ВГИКа. Работала программистом на военном объекте в Московской области. С 1994 года и по сей день работает в Музее кино. Публикации выходили в журналах «Exit», «Юность», «Знамя», «Дружба народов», «Новый мир», «Искусство кино» и др. Автор книг «Тонкие стёкла» (2001), «Гардеробщик» (2005), «Родина» (2016), «Русское» (2018), «Чужая жизнь» (2019), «Хроники забытых сновидений» (2022). Книга «Родина» вошла в шорт-лист литературной премии «Национальный бестселлер» (2017); дипломант литературной премии им. Исаака Бабеля (2020). По сценариям сняты четыре полнометражных фильма и один сериал («Неопалимая купина», по мотивам произведений Бориса Васильева).

15.01.20233 545
  • 0
Комментарии

Ольга Смагаринская

Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»

Павел Матвеев

Смерть Блока

Ольга Смагаринская

Роман Каплан — душа «Русского Самовара»

Ирина Терра

Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»

Ирина Терра

Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»

Елена Кушнерова

Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже

Эмиль Сокольский

Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца

Михаил Вирозуб

Покаяние Пастернака. Черновик

Игорь Джерри Курас

Камертон

Елена Кушнерова

Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»

Людмила Безрукова

Возвращение невозвращенца

Дмитрий Петров

Смена столиц

Елизавета Евстигнеева

Земное и небесное

Наталья Рапопорт

Катапульта

Анна Лужбина

Стыд

Галина Лившиц

Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder

Борис Фабрикант

Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»

Марианна Тайманова

Встреча с Кундерой

Сергей Беляков

Парижские мальчики

Наталья Рапопорт

Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи

Уже в продаже ЭТАЖИ 1 (33) март 2024




Наверх

Ваше сообщение успешно отправлено, мы ответим Вам в ближайшее время. Спасибо!

Обратная связь

Файл не выбран
Отправить

Регистрация прошла успешно, теперь Вы можете авторизоваться на сайте, используя свой Логин и Пароль.

Регистрация на сайте

Зарегистрироваться

Авторизация

Неверный e-mail или пароль

Авторизоваться