Рассекая бирюзовую волну, сильно отдающую хлоркой, маленькая пухлая Ольга Соломонна наслаждалась осенним солнцем, добивавшим своим сияющим зигзагом до дна бассейна «Москва». Это был ее мир, ее среда обитания, и если бы ей пообещали, что немедленно примут в самый важный клуб самых лучших музыкантов мира, а для этого нужно будет лишь порвать свой абонемент и больше никогда здесь не плавать, она бы еще подумала. Предать «Москву» — значило, предать все, что ей было дорого. Своих подруг, свое движение, свое медленное, но такое волнующее, превращение в русалку с изумрудным хвостом и рыжими локонами, наигрывавшую таинственную мелодию костяных клавиш — ах, боже мой, это же позвоночники разграничителей, на которых держится вся водная гладь бассейна!

Крошечные, короткие, но проворные пальчики с облупившимся малиновым лаком сжимали пожелтевший пластик, нанизанный на плавучий линь: дальше, за этой границей — сверкающая глубина. Здесь и так невозможно стоять, лучше уж не заплывать туда, волнуясь, думала Ольга Соломонна. А вот и подруга, Зара Йозелевна, худенькая и седая, вся в морщинках, со статью балерины. Она перемещается в воде вертикально, словно бы ходит по невидимой медузообразной суше, колышущейся над кафелем бассейна, — и как только ей удается? Зара Йозелевна преподает физкультуру в Московском университете и гордится тем, что никогда не была замужем и никогда не была с мужчиной. Она носит черный спортивный купальник и голубую шапочку с резиновыми цветами. Эта шапочка, по мнению Зары Йозелевны, подчеркивает цвет ее глаз.

Ольга Соломонна приветственно помахала подруге.

«Привет!» — фыркнула Ольга Соломонна своим всегда накрашенным ртом (в бассейне помада быстро смывается, оставляя на губах неравномерные жухлые полоски). И в который раз подумала, как было бы славно купить у спекулянтов заграничную несмываемую помаду...

«Физкульт-привет! — царственно кивнула ей в ответ Зара Йозелевна. — Месяц заканчивается».

«Да, надо будет брать новый абонемент», — заметила Ольга Соломонна.

«У нас в главном здании есть бассейн, — объявила Зара Йозелевна, и голубые лепестки на ее аккуратной голове раскрылись, подставляя резиновые тычинки все еще теплому осеннему солнцу. — Но мне нравится здесь. Мне нравится общаться с женщинами моего возраста».

Ольга Соломонна вздрогнула. Она считала Зару Йозелевну, несмотря на выправку и удивительные спортивные умения, глубокой старухой. Сама же Ольга Соломонна была еще ничего.

«А какого вы года?» — поинтересовалась Ольга Соломонна.

«Двенадцатого. А вы?» — отчеканила Зара Йозелевна.

«Четырнадцатого», — вздохнула Ольга Соломонна.

«А вот и Анна Исакна!» — радостно воскликнула Зара Йозелевна и, лихо нырнув под разграничитель, устремилась на глубину, туда, где спокойно плыла брасом сутулая старушка в слегка растянутом бежевом купальнике и в едко-розовой гладкой шапочке. На крупном носу Анны Исакны висели резиновые очки, бесцветные губы улыбались. Рот был наполнен новым фарфором, которым Анна Исакна неустанно гордилась вот уже несколько месяцев.

«Какой хороший денек!» — Анна Исакна подплыла к Заре Йозелевне и показала ей большой палец. Зара Йозелевна в ответ сделала в воде удивительный пируэт, и ее подруги ахнули. Зара Йозелевна оттянула шапочку, прикрывавшую уши, и довольно хлопнула резиной по мочкам.

Ольга Соломонна по-прежнему держалась за разграничитель и чувствовала усталость. Она смотрела на свои аккуратно постриженные ногти с облупившимся малиновым лаком, подобранным ею еще месяц назад под цвет любимой помады. В ее воображении почему-то всплыла сутулая фигура Святослава Рихтера — ее кумира. С тяжелой челюстью и холодным взглядом, лысый, он играл на рояле, скруглив кисти рук так, словно в каждой у него было по невидимому мячику. Упругому, точному, сильному. Ольга Соломонна любила рассказывать своим ученикам про Рихтера. Когда великий пианист переехал, все его новые соседи радовались, полагая, что теперь будут каждый день слушать бесконечно прекрасную музыку. Но не тут-то было. Рихтер порой часами давил на одну и ту же клавишу, добиваясь точности звука, тренируясь по итальянской системе (которой в Союзе владели только двое, он, гениальный пианист, и Ольга Соломонна, частная преподавательница фано). «Он отрабатывал порто-менто так, словно ощущал себя лебедем Лоэнгрина, его руки-крылья изгибались, и с перьев — то есть, конечно, не с перьев, а с пальцев, — будто стекала вода», — мечтательно произносила Ольга Соломонна, и ученики падали ниц, прямо под крутящийся стульчик Тонета, чтобы принести клятву верности однообразным упражнениям, сводившим с ума всех их домашних.

«Олечка Соломонна», — неожиданно начала Зара Йозелевна, когда они втроем топтались в душе, голые, морщинистые, пропахшие хлоркой, ужасно голодные. На ногах у всех троих — розовые галошки: удобно стоять на кафеле, не холодно и не скользко. Мимо прошла фифа — пергидрольные патлы страстно выбиваются из-под шапочки для душа — непривычно оранжевого цвета, пышной, как берет, с мягкой резинкой, должно быть, модная штучка была куплена в Прибалтике. Как и вьетнамки — не обычные, плоские, а с каблучком и с крупными ромашками на подъеме. А что за ножки! Перламутровый лак, оттертые до младенческого розового пяточки! Зара Йозелевна и Ольга Соломонна проводили фифу неприязненными взглядами, Анна Исакна продолжала скрести свой плотный веснушчатый горб двуручной, как пила, мочалкой. — «Вы ведь любите помаду», — продолжила Зара Йозелевна.

«Да-а! — воскликнула Ольга Соломонна, намыливая тяжелым спутанным мокрым лыком свои встрепанные седые подмышки. — Очень люблю! И, знаете, у этой, последней, от «Красной Зари», такой интересный жирненький привкус!»

Зара Йозелевна гордо вскинула голову и отвернулась. Из-под ее купальной шапочки ползли теперь длинные, тонкие, крашенные хной пряди. По ним текла вода, распрямляя их и делая еще тоньше, и оттого казалось, что ее спина — вся в рыжих полосках.

«А мне тут одна наша профессор принесла помаду, — Зара Йозелевна повернулась и многозначительно посмотрела на Ольгу Соломонну. — Они ездили на конференцию в Прагу, и там были наши ученые, из Америки», — она сделала паузу, а затем медленно, всем телом повернулась к Анне Исакне. Та уже стояла под душем и похлопывала себя по вялым морщинистым ляжкам и коленям. Одна дама на пляже в Паланге сказала ей, что так можно укрепить мышцы и подтянуть кожу. — «Анна Исакна! — воскликнула Зара Йозелевна. — Пожалейте себя!» Анна Исакна улыбнулась фарфором и принялась рьяно растираться большим махровым полотенцем — старым, с уже очень редкой и жесткой махрой. Ольга Соломонна хмыкнула и дернула пухленьким плечом.

«Вы говорили про помаду», — напомнила она Заре Йозелевне, а та вдруг сделала вид, что ничего не слышала. Она, покачиваясь, подставляла свое тело древней физкультурницы ледяным струям — то справа, то слева, то справа, то слева, и при этом активно двигала руками.

«Спорт! — внезапно провозгласила Зара Йозелевна, а затем повторила: Спорт! Спорт! Вот единственное, ради чего стоит жить!»

Ольгу Соломонну передернуло.

«Простите, а как же музыка? А литература?» — не выдержала она и, завернувшись в большое вафельное полотенце с нашитым в уголке номером — для прачечной, — отвернулась от своих подруг, гордо вытянув шею. Выплыла из душевой и остановилась в облаке пара у запотевшего зеркала. Помада окончательно стерлась, лицо раскраснелось, маленькие пальчики с остатками малинового лака аккуратно перебирали вафельную ткань, а затем вытянули кончик полотенца, чтобы протереть мутную от влаги поверхность и обнаружить по ту сторону стекла освеженное, но некрасивое лицо. Глаза навыкате, аккуратный, но слегка толстый нос, крупные ноздри, обиженный бантик рта. Но вот из молочной дымки явились и остальные, и теперь они, точно увядшие грации, облаченные в гигроскопичные тоги, изучали себя в крошечном зеркальном пятачке, который протерла Ольга Соломонна, и который вот-вот должен был затянуться новым паром.

«Когда мы с мужем отдыхали в Симеизе, встретили там одну даму... За завтраком... И она сказала мне, что в день надо обязательно выпивать стакан парного молока, — провозгласила Анна Исакна и подмигнула отражениям Ольги Соломонны и Зары Йозелевны. — Тогда будет лебединая шея! Лебединая!» — значительно повторила она и, вытянув свою, морщинистую, нежно погладила ее, точно пытаясь подхватить что-то за ушами и размазать под подбородком.

«Олечка Соломонна, — вздохнув, пошла в наступление Зара Йозелевна. — Вы же хотели поцелуеустойчивую помаду!»

«Да-а-а», — тонкие бровки Ольги Соломонны поползли вверх. Она мечтала только о несмываемой помаде, а тут — даже поцелуеустойчивая! Правда, Ольге Соломонне не с кем целоваться, но вдруг явится кто-то пожилой и импозантный, может быть, какой-нибудь вдовец... Ветеран... Музыкант... Виолончелист?.. Она познакомится с ним в бассейне...

«Так вот, у нас одна профессор продает, привезла себе из Праги, да потом решила подработать, — с тем же напором продолжила Зара Йозелевна. — Кстати, — она мягко повернулась к Анне Исакне. — Анечка Исакна, вообразите, говорят, там все ходят в длинных платьях. Да-да, в Праге! И в сапогах на танкетках! Даже летом!»

«Что вы говорите», — Анна Исакна фарфорово засияла.

«А один профессор там даже носил брошь! — Зара Йозелевна едва не смеялась. — Брошь, не на галстуке, не прищепку! А на лацкане! Не значок, брошь!»

Анна Исакна изумленно покачала головой и отправилась к шкафчику с одеждой. Ольга Соломонна раздула ноздри и приподняла верхнюю губу, словно бы желая показать зеркалу свой пластмассовый оскал.

«Это вы так их учите петь? По итальянской системе?» — участливо обратилась к ней Зара Йозелевна.

«А-а-а-а!» — с силой выдавливая воздух из легких, протянула Ольга Соломонна — каким-то жалобным и диким голосом. Проходившая мимо зеркала девушка в модном купальнике и с ромашками на туфлях отшатнулась и поморщилась. — «А-а-а-а! — громче спела Ольга Соломонна, а затем кивнула себе. — Вот так пел Марио дель Монако!»

«Говоря о Марио дель Монако... — вкрадчиво продолжила Зара Йозелевна. — Не интересуетесь этой помадой?»

Ольга Соломонна интересовалась.

Выйдя из здания бассейна и отправившись втроем к метро Кропоткинская, они договорились встретиться здесь же завтра.

И встретились. В раздевалке. Пока Анна Исакна наряжалась в свой растянутый купальник, Зара Йозелевна с таинственным видом, мигнув маленьким острым голубым глазом, передала Ольга Соломонне вожделенный золотистый цилиндр — ту самую помаду, дефицитную, да еще и любимого малинового цвета. В ответ Ольга Соломонна пихнула Заре Йозелевне зеленоватую трешку, аккуратно сложенную в небольшой квадратик. А затем раскрутила помаду. У помады был сладкий, вкусный, какой-то нездешний запах, и Ольга Соломонна немедленно подвинулась к зеркалу и накрасила сжатый почти что в точку рот, а потом, словно маленькая пухлая аквариумная рыбка, принялась пускать ими невидимые пузыри — чтобы лучше прокрасились. Наконец, закрутила цилиндр, подумала, и снова раскрутила, и закрутила уже медленнее, вслушиваясь в звук плотной дорогой пластмассы — щелк! — идеально.

— Ну, я рада, что вы довольны, — просияла Зара Йозелевна, запирая ящичек с шерстяным спортивным костюмом и нечестной, но такой приятной трешкой.

— Еще как, Зарочка Йозелевна, вы меня приподняли к небесам, — и Ольга Соломонна выпрямилась, артистично откинула назад голову, всю в медных кудряшках, и повела пухлым плечиком, пряча помаду в крошечную коричневую сумочку.

Вскоре, шлепая по кафелю розовыми резиновыми галошками, они отправились к воде. Впереди всех шла Ольга Соломонна, гордо запрокинув голову. За ней семенила Анна Исакна, уверенно сиявшая фарфоровой улыбкой. Третьей шагала, как на параде, Зара Йозелевна, она все время останавливалась, чтобы сделать махи руками.

Оказавшись на улице, все трое судорожно вздохнули: воздух сегодня был с первым морозцем, хотя солнце сверкало рябью, примеряя пловчихам призрачные русалочьи хвосты, натягивая их кожу, румяня, паря и леденя. Но вода была теплой, и все это казалось теперь чем-то волшебным.

— Физкульт-привет, — отдышавшись, пробормотала Зара Йозелевна, тряхнула голубыми лепестками на резиновой шапочке и нырнула в бирюзу — для того только, чтобы вынырнуть в паре метров от подруг и по-чемпионски помахать им.

— Привет, привет, — сияла в ответ ей Анна Исакна, а Ольга Соломонна нежно перебирала крошечными пальчиками с облупившимся лаком по пластиковым, но словно бы костяным бусинам заграждения, однообразным, как бекары. Анна Исакна натянула на морщинистое лицо свои очки и тоже нырнула, а Ольга Соломонна осталась на месте, держась за твердый линь. Она оглядывалась, размышляя о знакомстве с престарелым виолончелистом, однако вокруг почти никого не было: молодежь еще в школе или институте, служащие — на работе, а импозантные старики, похоже, вообще редко ходят в бассейн. Ольга Соломонна поправила лямку купальника и храбро решила нырнуть: в конце концов, проверить устойчивость помады можно прямо здесь, в нежной хлорированной пучине.

Блики двинулись ей навстречу, обступили ее, и среди них она увидела своих подруг, Анну Исакну и Зару Йозелевну, которые, поводя сияющими русалочьими хвостами, стояли на огромной прозрачной медузе, механистично шевеля руками, едва касаясь массивными изумрудными плавниками скошенного кафельного пола. Хлорка проникала в их ноздри и глубже, наполняя сознание бирюзовым и золотым плеском, разъедая обыденное и делая бесцветное сказочно-волшебным. Пропитываясь этими нарядными ощущениями, они превращались в трех граций, завернутых в кисею водяных испарений. Кисея становилась все плотнее, и вот уже Анна Исакна, Зара Йозелевна и Ольга Соломонна и сами уплотнились, они постепенно как будто бы впитывали в себя воду и начинали походить на старые ватные елочные игрушки, соскользнувшие по чьему-то недосмотру с веток и упавшие в ведро с водой, скрытое под елкой.

Странно, но в этот самый момент пловчихи действительно стали грузными, спеленутыми, как маленькие дети, в плотных шубах до пят и в серых пуховых платках, укутывавших их головы и шеи так, что нельзя было пошевелиться. Руки — в грубых кусачих варежках, ноги — в крепких, хоть и легких, валенках. Кафельный пол тоже сгустился, стал каменным, разломился и надвинулся на Анну Исакну, Зару Йозелевну и Ольгу Соломонну снизу, обращаясь в долгие и широкие ступени.

«Что происходит», — будто издалека пробормотала Зара Йозелевна. Анна Исакна, казалось, тоже хотела немедленно во всем разобраться, но у нее не получилось: пуховый платок был чрезвычайно тугим. И тогда Ольга Соломонна медленно, всем телом повернулась в воде — но то была не вода, а почему-то ледяной зимний, не осенний, пар, и в его клубах пред ней предстали темные ворота с огромными фигурами и белокаменная арка, украшенная резьбой.

«Мы умерли?» — робко спросила Ольга Соломонна и, сделав новое усилие, обернулась к подругам. Но никого рядом не было. И тогда она снова взглянула на ворота. По обеим сторонам от арки располагались бронзовые статуи, они словно бы разговаривали между собой, то и дело взмахивая руками и показывая друг другу какие-то книги. «Должно быть, они поют. А это — ноты», — решила Ольга Соломонна, и взгляд ее поднялся выше. Там были три узких стрельчатых окна. И ей показалось, что это не окна, а портреты знаменитых композиторов в раме. Вот — явно Моцарт, румяный, миндальный, в белом парике, точно он всю жизнь питался одними пирожными, воздушными, как его вариации. В центре — Бах, суровый, в серебристых кудельках, таких же плотных, как его фуги, каждый звук — точно маленький снежный смерч, и все звуки в ряд, гирляндой, освещающей уходящую вверх беленую стену, похожую на глазированный пряник. Кажется, Бах кого-то держит на руках... Может, это один из его сыновей?.. Наконец, Бетховен, с напряженным лицом и растрепанными патлами, точно через него только что пропустили ток, вот — поистине воплощение его музыки, жужжащей, звенящей, высоковольтного напряжения... Ольга Соломонна сделала над собой новое усилие и молитвенно сложила маленькие ручки, восхищенно, сквозь слезы, глядя на своих любимцев. Но что-то ее отвлекло, и она смотрела выше, выше, туда, где виднелись две колокольни, и между ними — точно крепкая сочная ножка белого гриба, располагалась центральная башня храма, уходившая в низкие зимние облака и увенчанная огромной красно-золотой луковицей.

И тут Ольга Соломонна услышала пронзительный свист. Сначала ей показалось, что он исходит от двух колоколен, но там виднелись лишь неподвижные колокола, и тонкий сияющий снежок заметал их, вился вокруг белокаменных арочных пролетов и жарко горящих куполов.

Свист повторился. Ольга Соломонна подумала, что надо бы ей как-то оттолкнуться от земли и попытаться подлететь к этому согревающему золоту, но мешали плотная тяжелая шуба и пуховый платок. Она стала медленно поворачиваться, стараясь не упускать из виду купола, снег и небо, приподнимать руки, неловко взмахивая ими, все быстрее и быстрее, и вот уже платок ослаб, узел — должно быть, кем-то затянутый на спине Ольги Соломонны, — развязался. И тут — со стрекочущим бульканьем оторвались пуговицы шубы и покатились по каменной лестнице вниз.

«Спаситель! Спасатель!» — услышала она глухой крик. Кажется, кричала Анна Исакна, но кого это она звала? Однако Ольге Соломонне было не до того: тяжелая цигейка и пуховый платок сползли на заметенную поземкой плитку, и Ольга Соломонна, наконец, оттолкнулась и медленно поплыла вверх. Ветер ей помогал, он подхватил ее под мышки, закружил ее в снегу, залепил ей ноздри и глаза, и тотчас же освободил ее от навязчивой вьюги, и она задышала, с наслаждением щурясь, глядя на солнечное сияние куполов, на их золотое отражение в бирюзовой воде, на испуганные лица подруг и на крепкого мускулистого парня в плавках и резиновой шапочке со свистком спасателя на шее, склонившегося над шезлонгом, в котором лежала она, Ольга Соломонна, мокрая, замерзшая, и совершенно счастливая.

«Очнулась!» — всплеснула руками Анна Исакна, растянула свои блеклые губы и засияла на солнце ровными фарфоровыми зубами, а Зара Йозелевна медленно подпрыгнула в воде, воздевая к небесам два морщинистых кулачка, словно только что выиграла в соревнованиях, и голубые цветы на ее шапочке раскрылись навстречу осеннему, не зимнему, солнцу.

«А где же купола?» — еле слышно спросила Ольга Соломонна.

«Сейчас уже придет в себя, — гордо объявил парень в плавках. — И больше! Не ныряйте!» — прокричал он в лицо Ольге Соломонне, думая, должно быть, что она его не слышит. Но Ольга Соломонна слышала.

«Я нырнула... из-за помады, — едва проговорила она, и тут внутри нее что-то заклокотало, она приподнялась на шезлонге, склонила голову и из ее идеально накрашенного малинового рта мягко вылился золотисто-бирюзовый поток. — Пардон, девочки-мальчики», — сказала Ольга Соломонна почти уже совсем нормальным голосом.

«Что-что? Из-за помады? — переспросил парень в плавках. — Вы что, выронили в воде помаду?»

«Нет, — покачала головой Зара Йозелевна, и цветы на ее резиновой шапочке яростно вздрогнули. — У нее поцелуеустойчивая помада!..» — тут Зара Йозелевна сделала многозначительную паузу. — Она хотела проверить… И потому нырнула».

«А вы в курсе, что в бассейне нежелательно использовать косметику?» — спросил парень в плавках и грозно посмотрел на Ольгу Соломонну. Но та все еще была совершенно счастлива, и эти слова ее никак не задели. Она села на шезлонге, опустила ноги на гальку, распрямилась и, раздувая крупные ноздри и приподняв верхнюю губу так, словно собиралась кого-то укусить, с силой выдавила из себя печальное, звериное «а-а-а-а-а!» Парень отпрянул. Из носа Ольги Соломонны вылилось несколько капель, но это ее ничуть не смущало. Ей очень хотелось жить. И главное — ей хотелось немедленно выбраться отсюда и пойти домой, чтобы поскорее сесть за пианино и играть, чувствуя себя лебедем Лоэнгрина, взлетая на крыльях порто-менто, стряхивая с пальцев капли, как Рихтер. Она встала на все еще слабые пухлые ножки и, гордо откинув назад свою крупную медную голову, двинулась к душевым.

«Что это было?» — удивился спасатель.

«Вы не знали? — спросила Анна Исакна. — Так пел Марио дель Монако!»

Светлана Богданова родилась и живет в Москве. Закончила Литературный институт им. М. Горького. Автор книг: «Предвкушение» (1996), «Возможное начало» («Арго-Риск», 1997), «Родство с предметами» («Автохтон», 1999), «Ностальгический газ» («Стеклограф», 2018), «Сон Иокасты» («Стеклограф», 2018), «Москва мистическая: Встреча с волшебником» («Амрита-Русь», 2021), «Свободный человек» («Т8 Rugram», 2023), «Клуб сочинителей эротики» («Стеклограф», 2023), «Москва мистическая: Книга бессмертных» («Амрита-Русь», 2024). Лауреат премии журнала «Новое литературное обозрение» за лучшую малую прозу в рамках Тургеневских дней в Москве (1998). Лауреат специального приза «За изящную словесность» в рамках конкурса им. Даниила Хармса под руководством Марии Семеновой (2017). В июне 2000-го года роман «Сон Иокасты», опубликованный в журнале «Знамя», был назван критиками «лучшей большой прозой месяца» (журнал «Итоги»).