Мама не пришла. Других детей давно забрали, а Илюша остался — один, на совести у молодой носатой воспитательницы, которой весь день больше обычного не терпелось сбежать с работы по своим делам. Но ничего у неё не получилось — вокруг уже загустел зимний вечер, а они с Илюшей всё ещё стояли на заснеженном крыльце детского сада. Злая на свою неудачу, воспитательница угрюмо листала что-то в своём телефоне, переминаясь с ноги на ногу от тяжелевшего холода. Илюша скучал рядом и не знал куда себя деть. Только выйдя на улицу, он думал было слепить маленького снеговика, но с наступлением вечера стало слишком холодно, снег уже не хотел лепиться и безнадежно рассыпался в руках — пришлось смириться и бездельно ждать, чего Илюша не любил больше всего на свете. Холод тем временем становился всё тяжелее, но идти внутрь, даже чтобы погреться, ни Илюше, ни воспитательнице не хотелось, будто в тепле и само время могло нечаянно расплавиться, стать тягучим и замедленным, отчего пришлось бы ждать ещё дольше. Так что, не сговариваясь, они упорно продолжали стоять на крыльце в тяжелом ожидании момента, когда наконец-то смогут освободиться друг от друга.

Глядя на усталое лицо воспитательницы, Илюша чувствовал себя виноватым, хотя и сам не знал в чём. Он бы тоже был рад поскорее пропасть отсюда, но мама всегда приходила за ним поздно, потому что много работала, и каждый раз после вечерней прогулки Илюша подолгу ждал её среди темноты, стоя на этом крыльце. Всем в детском саду было известно, что его всегда забирают самым последним — всем, кроме этой носатой воспитательницы. Она работала здесь совсем недолго и до сих пор каждый раз умудрялась ускользнуть с работы ещё до обеда, оставив свои заботы на других. Сегодня, видимо, уйти было нужнее обычного, но впервые не получилось, и теперь ей оставалось только молча злиться, а Илюше — тихо стоять рядом и привычно ждать.

Сам он и не подумал предупредить воспитательницу, ведь давно свыкся с тем, что никак иначе и быть не могло. Одна только мама могла прийти за ним — взять его руку в свою и провести сквозь окружавшую холодную темноту, прямо в их тихую, тёплую квартиру: кроме неё, у Илюши никого не было. Всякий вечер ему не терпелось наконец разглядеть её белый пуховик у ворот и уйти отсюда прочь: детский сад он не любил, и каждое утро сопротивлялся, норовил даже броситься в слёзы, только бы никуда не идти. В нём продолжало биться надоедливое упрямство, но лишь по привычке, без всякой надежды, ведь Илюша давно уже понял, что у мамы всё равно нет выбора. Ей и так тяжело, она много работает, а потому каждый вечер, как ни старайся, Илюше неизменно предстоит ждать её на этом крыльце.

Вот и сегодня он стоял, запрятанный в дутый зимний комбинезон, и, не зная, куда себя деть, топтал снег своими ботиночками, привычно всматриваясь в парившие среди густой темноты жёлтые квадраты — так светились окна пятиэтажного дома напротив. Иногда в тех из них, где не задергивали шторы, Илюша замечал людей, и его тянуло подсмотреть, чем они там занимаются. Но издалека мало что было видно: люди всё ходили туда-сюда, шевелили руками, вроде бы и занимались чем-то, но толком не делали ничего. Казалось, будто люди эти только притворялись, что заняты, а на самом деле просто прятались в своих маленьких квадратиках от огромной холодной тьмы и лишь иногда украдкой высовывались проверить, не собралась ли она их сегодня поглотить — раз и навсегда.

Каждый вечер Илюша смотрел в эти окна одним и тем же бездумным взглядом и только скучал от безделья, но сегодня при их унылом виде в нём вдруг неуютно дрогнуло что-то неизвестное. Дрогнуло — и пропало во тьме. Ничего похожего Илюша в себе раньше не замечал, и как только это неизвестное проявилось, стал притворяться перед самим собой, будто ничего и не произошло. Он понял: внутри него давно пряталось и теперь вдруг нечаянно показалось что-то очень-очень страшное, и нельзя было допустить, чтобы оно почувствовало себя замеченным, иначе это страшное и неизвестное, застигнутое врасплох, само испугается, а с испугу может сделать много плохого.

Илюша повернулся к воспитательнице, чтобы спросить у неё что-нибудь, что только придёт в голову. Надо было что-то сказать или, может быть, даже крикнуть, начать вдруг ни с того ни сего носиться по крыльцу или корчить противные рожи — сделать что угодно, только бы сделать, и как можно скорее. Пусть бы его и отругали за баловство, теперь это было не важно. Лишь бы, пока не поздно, обмануть это страшное и неизвестное, показать ему: не бойся, тебя не заметили, можешь прятаться дальше, только не делай мне ничего плохого, пожалуйста. Ведь никто бы, конечно, не стал отвлекаться на какую-то там носатую воспитательницу, если бы впервые в своей жизни оказался один на один со страшным и неизвестным. Илюша хотел тем самым притвориться перед ним, будто ничего не заметил, думал обмануть это неизвестное и отвести его злость от себя. Но он не успел. Повернулся — а рядом никого не оказалось. Воспитательница куда-то пропала, от неё осталась только тёмная пустота.

Белый свет. Вдруг вместо всего вокруг: крыльца, снега, окон вдали — стал один лишь слепящий белый свет. Илюша вздрогнул, быстро закрыл лицо руками, а когда цветные пятна от вспышки наконец растворились перед глазами — робко раздвинул пальцы и посмотрел перед собой. Всё вернулось: то же крыльцо, те же окна, тот же снег. Только у самого крыльца в прежней темноте неподвижно повис яркий белый шар. Он был не больше обычного воздушного шарика, но совершенно ровный и будто слившийся из чистого жидкого света. Его размытый, почти неразличимый контур беззвучно подрагивал: с него еле заметно поднимался белый, сияющий пар. Шар медленно таял во тьме.

Илюша не мог оторвать от него глаз, хотя белый свет и слепил до слёз. Ему хотелось подойти ближе, коснуться шара, но страшно было спугнуть его, будто быструю стрекозу, застывшую на воде. Илюша продолжал недвижно стоять на месте и старался даже не дышать, а шар тем временем становился всё меньше и меньше, и вдруг в один миг — пропал. «Никогда» — будто послышалось Илюше эхо его исчезновения. И снова: те же крыльцо, снег, окна вдали. Только вечерняя тьма вокруг показалась Илюше ещё жирнее и гуще, чем прежде.

Что-то горячее скользнуло по его щекам. Потекли слёзы.

— Илюш, ты чего плачешь? — послышался взволнованный голос воспитательницы.

Она тоже вновь оказалась рядом, как будто и не пропадала никуда, присела перед ним на корточки и тронула за руку. Илюша посмотрел на её носатое лицо, и теперь оно показалось ему особенно глупым и некрасивым. Он тут же понял, что воспитательница ничего не видела, и если спросить, куда она только что исчезала, лишь удивится и скажет не выдумывать всякие глупости. Воспитательница, конечно, не видела белый шар и не могла ничего понять. Но будто и она была тронута отзвуком того тихого эхо: вдруг подобрела и принялась заботливо успокаивать Илюшу.

— Ты из-за того что не забрали тебя? Да не переживай, сейчас твоя мама придет, задержалась, наверное, бывает, — говорила она растаявшим голосом, будто слова могли теперь что-то изменить.

Илюша знал: ничего уже не поможет. Он не мог ответить, и только молча плакал. Мама не пришла.

Андрей Ефимов родился в 2001 году и в настоящее время живёт в г. Санкт-Петербурге. Студент технического вуза, в свободное время пишет рассказы и эссе. Принимал участие в ряде литературных конкурсов, таких как «Северная звезда», «Уральский книгоход» и др. Первая журнальная публикация.