Книгу эту Антону сосватали в библиотеке – снабдив словами самого искреннего восхищения.

– Это же наш Валентин Амперович, – охала библиотекарша, – непризнанный гений, подвижник, чудо, а не прозаик!

С фотографии в рамке Антону улыбался мужичок с зализанными висками.

– Его время еще придет, вот увидите! – уверяла библиотекарша, и тугие ее кудри пружинили над плечами. – При жизни было издано всего две книги – роман и сборник стихов – но мы подали заявку на грант и собираем свидетельства современников… – она распахивала глаза. – Возможно, даже получится опубликовать дневники!

Роман – восьмисотстраничный кирпич с оттиснутым на обложке «Эпоха перепросвещения» – уже покоился на дне рюкзака и ощутимо тянул на себя Антоново плечо.

Над «Эпохой перепросвещения» было оттиснуто не так глубоко и не так размашисто: «В. Коростелев».

– Я почитаю, спасибо, – кивнул Антон.

Библиотекарша посмотрела на него так, как если бы он только что признался ей в любви.

И полтора месяца Антон мучился с «Эпохой перепросвещения», чувствуя себя попеременно то человеком, идущим против шквального ветра, то дрейфующим на доске в открытом и неподвижном море. Читать было сложно, читать было скучно, временами читать было просто невыносимо, но сойти с дистанции и сдаться Антон не мог, потому как считал себя человеком, который при любых обстоятельствах держится взятого курса и всякое начатое дело непременно доводит до конца.

«Назвался Груздевым… – подбадривал он себя, продираясь через бурелом «Эпохи перепросвещения». – Полезай…»

На дворе стояло лето, и Антон был свободен от сопромата и термеха – но бушуй за окнами метель или звени капель, он бы не поступился своими принципами, даже если для этого пришлось бы отказаться от сна.

Перевернув погожим июльским днем последнюю – восьмисот тридцать вторую – страницу и захлопнув книгу, Антон первым делом открыл сайт, на котором пользователи делились впечатлениями о прочитанном, нашел на нем «Эпоху перепросвещения», которую никто еще не оценивал, и влепил ей не единицу даже, а «ноль пять», мышкой располовинив первую из пяти предложенных звездочек. Этого Антону, впрочем, показалось мало – он поплевал на руки и в полчаса накатал на «Эпоху перепросвещения» разгромный отзыв, в котором не поскупился на выражения и посетовал на то, что звездочка делится только на две части, а не хотя бы на пять, по числу лучей. И лишь после этого, чувствуя себя человеком, выполнившим гражданский долг, Антон переоделся в спортивное и побежал через весь район к стадиону, на котором кто-нибудь обязательно гонял мяч и кому Антон был не прочь составить компанию.

Той же ночью Антону приснилось, что он оказался не то в поле, не то на лугу, так плотно застеленном туманом, что на расстоянии десяти шагов из виду пропадала даже земля в редкой пожухлой травке.

«Эге, – подумал Антон во сне, вытягивая поочередно руки и наблюдая, как они бледнеют, утопая в тумане. – Вот это я понимаю».

Он запрокинул голову – высоко-высоко, в зените, за туманом угадывалось не то солнце, не то какой-то иной, искусственного происхождения источник света.

Стояла тишина.

– Эгегей! – весело крикнул Антон.

– Это ведь вы Груздев? – окликнул его кто-то.

Антон обернулся – туман. Замотал головой и увидел, как из синеватого марева выходит и останавливается в нескольких шагах мужичок с зализанными висками.

– Да, – не без гордости ответил Антон, – я Груздев.

Мужичок обрадовался и потер руки, а затем подошел к Антону и протянул одну для рукопожатия.

– Очень приятно, – улыбнулся мужичок. – Валентин Амперович Коростелев.

– Ах, это вы-ы, – протянул Антон, ничуть не удивившись, и потряс предложенную руку. – Здравствуйте-здравствуйте.

Коростелев был одет в темно-серый пиджак и темно-серые брюки, из-под воротника клетчатой рубашки выныривал полосатый галстук. У Коростелева было широкое и добродушное, почти квадратное лицо, квадратные ладони с короткими пальцами – и плечи его и вообще вся фигура из-за пиджака казалась квадратной. Ростом он был ниже Антона, и кроме блеска умных и добрых глаз он мог похвастаться блеском начищенных туфель, блеском часов на запястье и блеском значка на лацкане пиджака, чуть левее нагрудного кармана. Из кармана выглядывала вместо платка расческа с частыми зубчиками. Антон присмотрелся к значку и прочел вслух, не стесняясь показаться бестактным во сне:

– Союз писателей…

Коростелев посмотрел непонимающе, а затем проследил за взглядом Антона.

– Ах, это! Да, да, союз, знаете ли…

Он застенчиво опустил глаза.

– Принимали, понимаете, в Москве, познакомился с такими людьми… – он вдруг одернул себя и зашагал перед Антоном в волнении, потирая руки и не зная, с чего начать. – Разговор ведь не об этом… Разговор, понимаете ли…

Антон отвлекся от Коростелева и повозил подошвой по траве.

«Может, это не просто поле? – подумал он. – А футбольное?»

Он решил, что было бы здорово как-нибудь поиграть вот так, в тумане – ударил по мячу, а мяч исчез, пас на голос отдаешь.

– Разговор, понимаете ли, деликатный, – разродился наконец Коростелев. – Вы вчера… сегодня даже, можно сказать… Прочли мой роман.

– Прочел, – согласился Антон, догадываясь, к чему все идет.

– Прежде всего спасибо вам за уделенное время, – затараторил Коростелев, останавливаясь и прижимая ладони к груди. – Вы человек молодой, у вас каждая минута на счету, жизнь бурлит, я понимаю… Тем лестнее…

Антон стоял, свернув руки кренделем.

– Видите ли… – продолжил Коростелев. – Вы после прочтения зашли на один сайт… Сайт хороший, спору нет, удобно, все под рукой…

– Так, – кивнул Антон.

– И вы на этом сайте моей книге… – Коростелев кашлянул в кулак. – Моему роману… Поставили, в общем, не самую высокую оценку… – он тут же замахал руками. – Нет-нет, вы, конечно, вольны относиться как угодно!.. Свое мнение, я понимаю, должно быть у каждого… Я и сам далеко не все из прочитанного… принимал. Но, – он снова кашлянул, – я бы вас попросил… по-дружески, так сказать… как земляк земляка… – Он вздохнул и сделал паузу. – В общем, попросил бы я вас эту оценку удалить.

Антон, прежде слушавший не без интереса, не без участия даже – кто же будет рад тому, что его книга не пришлась по душе? – фыркнул и вскинул брови удивленно.

– Секундочку, секундочку! – воскликнул Коростелев, не позволяя Антону снабдить фырканье пояснением. – Вы поймите! – он сложил руки на груди. – Открывает человек сайт… находит… роман мой… А там всего одна оценка! – он помотал головой и зализанные виски чуть растрепались. – И ладно, что одна, это не страшно! Но какая! Половина звезды! – Коростелев сжал указательным и большим пальцами невидимую горошину. – Не звезда даже, а половина! Это же человек посмотрит и сразу скажет: не надо мне эту книгу читать! не хочу ее читать! Кому же захочется читать книгу, у которой единственная оценка – несчастные ноль-пять? А не приведи Господь, он потом еще и отзыв ваш откроет! А там такое! – Коростелев схватился за сердце. – Такое! – взгляд его стал строгим. – Молодой человек, звездочки звездочками, а все-таки с вашей стороны многое – прямо невежливо!

Антон нахмурился и поковырял носком кроссовка траву – и не произнес ни слова.

Повисла тишина.

– Что же вы молчите? – спросил, наконец, Коростелев.

– А что же мне сказать?

– Скажите, что удалите эти ваши… ползвезды…

Антон щелкнул языком.

– Вот еще.

Теперь уже нахмурился Коростелев.

– Как же это понимать?

Антон щелкнул языком снова.

– Так и понимайте. С какой стати мне что-то удалять?

Коростелев растерялся и хмуриться перестал.

– Как это с какой стати?.. С такой, что я вас… ну, попросил.

– Попросили, – кивнул Антон и потянулся, точно разминался перед игрой. – А я вам отказал. Боитесь критики, боитесь оценок низких – не надо книжки писать.

Коростелев пожевал губу, а затем прищурился.

– Вам-то откуда знать, молодой человек? Вы, может быть, сами писатель?

– Я читатель.

– Чита-атель, – протянул Коростелев неопределенно и вздохнул.

Он засопел недовольно, зашагал туда-сюда, то отдаляясь и бледнея, то приближаясь к Антону. Остановился, достал из кармана расческу и аккуратно пригладил виски. Потом вернул расческу на место и достал из внутреннего кармана тонкую сверкающую флягу, качнул ее в руке.

– Будете?

– Не употребляю, – презрительно отозвался Антон.

Коростелев пожал плечами и скрутил с фляги пробку, выпил. Шумно выдохнул – до Антона докатился запах водки – и спрятал флягу, посмотрел устало.

– А все-таки удалите, молодой человек.

– И не подумаю.

– Не подумаете?

– Не подумаю.

– То есть не удалите?

– Не-а.

Коростелев достал флягу, потряс ей у уха задумчиво, вернул в карман.

– Что ж, – он склонил голову набок. – А я вам тогда каждую ночь являться буду.

– Являйтесь, мне все равно.

– Все равно?

– Все равно.

Коростелев пригладил виски.

– Каждую ночь, молодой человек, подумайте. Во сне же время вона как течет – мы с вами неделю можем беседовать, неделю! Еще случай был, с одним французом… Как вам перспектива, скажем, вот этот разговор продолжать неделю? Что вы по этому поводу думаете?

– А вот что.

Антон ущипнул себя за шею и проснулся. Полежал немного, прислушиваясь к тишине ночной квартиры, перевернулся на другой бок и уснул без сновидений.

Следующей ночью он оказался в том же тумане, на том же поле – только теперь сквозь туман со всех сторон доносился равномерный негромкий гул, вроде того, который сопровождает работу генераторов.

Коростелев стоял напротив Антона и точно ждал его появления.

– Ага! – воскликнул он. – Вот и вы!

Антон не ответил и, запрокинув голову, посмотрел на мутный круг солнца, которое теперь еще сильнее казалось ему не солнцем, а каким-нибудь, например, прожектором.

– Слышите? – спросил он.

– Что?

– Гул какой-то.

Коростелев прислушался и развел руками.

– Гул и гул, мало ли.

Антон вздохнул и сделал несколько шагов сквозь туман, затем вернулся к Коростелеву.

– Слушаю вас.

– Голубчик, – взмолился Коростелев. – Ну что вам стоит? Ведь это для вас, я уверен, полнейшая ерунда!

Антон потер переносицу.

– Вы поймите! – снова заспешил, не давая Антону возразить, Коростелев. – Для вас это ерунда, пшик, а для меня ведь… Ну можете вы себе представить, сколько я сил вложил в этот роман? Я сознаю, он не обязан никому нравиться, но ведь вы таким образом… ну, точно крылья ему подрезаете.

Антон вспомнил о тяжеловесности слога в «Эпохе перепросвещения», о клубке невнятных сюжетных линий, о многостраничных описаниях, в которых нет никакого смысла, и подумал, что никакие крылья не позволят такой наковальне оторваться от земли – подрезай их или не подрезай.

– Это не пустяк, – покачал головой Антон и попрыгал на месте. – Вы хотите, чтобы я отказался от своего мнения.

– Боже упаси! – воскликнул Коростелев. – Кто же заставляет вас отказываться от вашего мнения? Да хоть ненавидьте мой роман! Хоть меня вместе с ним ненавидьте – воля ваша! Не меняйте мнение – поменяйте только оценку.

Антон хмыкнул.

– Оценка – это как раз и есть выражение моего мнения.

– И прекрасно! – замотал головой Коростелев. – Но посудите сами, какой же от такого выражения прок? Никто же читать не захочет – а если все-таки решится, то будет относиться предвзято, с оглядкой на вас! И нужна вам такая роль…

Антон махнул рукой, развернулся и зашагал по траве. Туман вокруг клубился такой густой, что от него, казалось, можно было отщипывать клочья, как от ваты.

Гул не смолкал – и ни тише, ни громче не становился. А вот солнце-прожектор – увидел Антон, обернувшись и запрокинув голову – мало-помалу оставалось позади.

«Значит, точно не солнце, – решил Антон. – Точно прожектор».

И он стал думать, что прожектор должен к чему-то крепиться – но к чему? Опор он не видел, а…

Его догнал Коростелев.

– Невежливо, молодой человек.

И он зашагал рядом с Антоном.

– Что именно? – спросил Антон, не поворачивая головы.

– Я не договорил, а вы раз – и удалились.

– Невежливо приставать с дурацкими просьбами.

Коростелев ахнул.

– Дурацкими? Ну, знаете ли, молодой человек…

Он на ходу достал расческу и пригладил виски. Затем выпил из фляги.

– Вам не предлагаю, – прохрипел он в рукав.

– И правильно делаете.

Далеко впереди показалось пятнышко света – едва заметное в тумане. Антону стало интересно, он зашагал бодрее.

– Голубчик!.. – запричитал отставший Коростелев. – Ну что вам стоит!

Антон ускорился, потом, чувствуя себя молодым и здоровым, полным сил и удали, побежал – но источник света по мере приближения к нему хоть и становился ярче, уплывал все выше и выше, и в конце концов превратился в копию уже знакомого прожектора, зависшую далеко вверху над Антоновой макушкой.

За спиной раздалось шумное дыхание. Запыхавшийся Коростелев наклонился, упершись ладонями в колени, галстук его был перекинут через плечо.

– Ну что же… фух… молодой человек? – Коростелев поднял на Антона глаза. – Удалите?

Антон покачал головой и проснулся – по полу у кровати ползал, вибрируя будильником, телефон, в щель между шторами лился солнечный свет.

Следующей ночью Коростелев уже не просил, а требовал.

– Вы вообще представляете, молодой человек, – восклицал он, потрясая кулаками, – сколько сил, сколько труда и времени я потратил на эту книгу?

– Не представляю, – безмятежно отвечал Антон, сидя на траве и обхватив колени руками.

– То-то и оно, что не представляете! – Коростелев горячился и прикладывался к фляге чаще, чем прежде, а на виски махнул рукой, и они теперь топорщились над ушами в разные стороны, как у филина. – Ночей не спал, из дома неделями не выходил! На один план два года ушло! Два года… Тетрадь целая на план ушла! Сорок восемь листов!

Антон никак не реагировал.

– Сорок восемь листов, говорю! – продолжал Коростелев, нависая над Антоном. – Встаю утром – о романе думаю, ложусь заполночь – о романе думаю! Просыпаюсь среди ночи – пометки делаю! Четыре отпуска за свой счет – и вместо моря, вместо гор… дача, тишина, и, – Коростелев играл на невидимом пианино, – машинка-ундервуд!

Антон вспомнил, как в прошлом году ночевал на даче у друзей – и как ему не давали спать короеды, выгрызающие лабиринт внутри стены.

– Бледный стал, нелюдимый, чуть не запил! – крикнул Коростелев и принялся нарезать вокруг Антона круги. – Осунулся весь! Начальник цеха меня встречает и за сердце хватается, – Коростелев делал голос тоньше. – Валентин Амперович, Валентин Амперович! Давайте мы вас на море отправим, на вас лица нет! – Прежний голос. – Какое еще море! Какое море, говорю, когда роман не дописан! Дайте мне роман дописать, тогда можно будет о море думать!

Фляга, бульканье, шумный выдох в рукав.

– И что же? Я, член союза… член правления! – палец вверх. – Заслуженный работник нашего завода, обладатель нескольких премий… По моей пьесе в заводском театре спектакль ставили – аншлаг за аншлагом, автора на сцену… Я должен перед каким-то… – мутный презрительный взгляд. – Перед каким-то щенком…Унижаться, на задних лапках прыгать!..

– Щенком? – посмотрел исподлобья Антон. – Вы говорите, да не…

Коростелев кашлянул в кулак, зашагал медленнее.

– Со щенком я, конечно… погорячился, да… Но тебе вообще сколько-то лет, а? – он остановился и ткнул в Антона пальцем.

– Двадцать два.

– Двадцать два! – Коростелев вскинул руки к мутному огню прожектора. – Двадцать два года пацану, а он вредный, как столетняя бабка! – он помолчал, потом склонил голову набок. – Самому не противно?

– Ничуть, – ответил Антон и лег на траву, закинув руки за голову.

И стал прикидывать высоту, на которой расположился прожектор.

«Шел я тогда несколько минут… – думал Антон, вспоминая, как прожектор-номер-два по мере приближения становился все выше и выше. – Если прикинуть угол наклона… по закону оптики…»

– Подлец ты, братец, вот ты кто, – услышал он голос Коростелева.

– От подлеца слышу.

Коростелев ахнул и закашлялся, выронил флягу.

– Ах ты сопля! – прорычал он. – Подлецом меня называть!

– Вы же меня называете.

– Я тебя старше… – Коростелев принялся считать. – Почти в четыре раза старше, и это только при жизни!

– Да хоть в сорок четыре, – отзывался Антон. – Оскорблять не имеете права.

Коростелев – пьяный и раскрасневшийся – сопел яростно.

– Взять бы ремень, да выпороть тебя как следует, – процедил он, наконец. – Чтоб знал, как со старшими…

Антону надоело слушать оскорбления, и он ущипнул себя за щеку.

На тумбочке у кровати фосфорицировал зеленовато циферблат часов.

«Половина четвертого, – присмотрелся Антон. – Еще спать и спать».

Следующий разговор Коростелев начал с извинений.

– Я, понимаешь, перебрал, Антон… С кем не бывает…

Взгляд у него был виноватый, под глазами темнели мешки, щеки покрывала рыжая щетина.

– Со мной не бывает.

– Ты молодец, конечно, что не пьешь, – кивнул Коростелев, и значок на его лацкане моргнул. – Ну ее, эту водку, одни расстройства с ней… – он выдержал паузу. – Наговорил я тебе, в общем, лишнего, но ты уж будь добр, не обижайся, хорошо?

Антон прошелся туда-сюда, побоксировал с туманом.

– Я не обидчивый.

Лицо Коростелева посветлело.

– И правильно! – закивал он. – Ты же мужчина! Ты мужчина, я мужчина – ну не услышали друг друга, напороли горячки, дело житейское. Главное, что взаимопонимание, – он вскинул палец к прожектору и продекламировал по слогам, – дос-тиг-ну-то!

И посмотрел на Антона с опаской.

– Ведь достигнуто?

Антон пожал плечами.

– Смотря что считать взаимопониманием.

Коростелев прищурился, потряс со смехом кулаком.

– А ты мудрый парень, Антон! Рассудительный, основательный, – и спохватился. – Ничего что я на ты?

Антон махнул рукой – ничего. На этот раз настроение у него было благодушное, Коростелев ему даже нравился – нудный, конечно, мужик, забубенный, но ничего, потерпеть можно.

– Ну и славненько! – воскликнул Коростелев и хлопнул в ладоши. – А как ты, Антош, насчет перекусить? Я тут собрал с собой…

И не дожидаясь ответа, он исчез в тумане – а спустя минуту вернулся с рюкзаком, как две капли воды похожим на тот, с которым Антон ходил на футбол до перелома.

– Рюкзак, – задумчиво отметил Антон. – У меня такой же.

Произнес он это без удивления – потому что вообще во снах давно уже ничему не удивлялся.

– Правда? – просиял Коростелев. – Прямо вот такой же? Представляешь, как замечательно, да? Отличный рюкзак! Вместительный, крепкий… да и с виду симпатичный…

И пока он раскрывал рюкзак и опустошал его, выкладывая свертки прямо на траву, он все его нахваливал. И пока шуршал бумагой и фольгой, пока встряхивал термос – тоже нахваливал. Можно было решить, что на всем белом свете и впрямь нет рюкзака лучше, чем этот. Антон вспомнил просторную раздевалку, намертво пропахшую потом, кабинки и крючки, шум воды от душевых, свистки тренера, уже готового начинать тренировку… вспомнил и вздохнул.

– Вот, Антон, – обвел ладонью содержимое рюкзака Коростелев, – чем богаты, тем и рады.

На траве – которая теперь казалась зеленее, чем прежде – на развернутых газетных листах покоились бутерброды с салом, солонка, пучок зеленого лука и нарезанный дольками помидор. Рядом поблескивал металлическими боками термос.

Пахло соблазнительно. Антон, на ужин ограничившийся пачкой творога, сглотнул слюну.

– Налетай, налетай, – призвал довольно Коростелев, верно истолковав взгляд Антона. – Не стесняйся, все свои.

Он стянул пиджак и постелил его на траве, а затем плюхнулся на него, свернул ноги кренделем, по-турецки.

Антон опустился напротив, свернул ноги не хуже Коростелева. Вспомнил, что негде помыть руки перед едой и улыбнулся – сон же, можно и не мыть. Дотянулся до бутерброда – квадратик бородинского хлеба, кружок огурца и два ломтика белоснежного лоснящегося сала – кивнул Коростелеву благодарно и укусил, зажмурившись от удовольствия.

Коростелев качнул головой умиленно, закатал до локтя рукава рубашки, так что видно стало крепкие волосатые предплечья, взял бутерброд себе, потом скрутил с термоса кружку-крышку, достал из нее еще одну и разлил по ним душистый – Антон по запаху узнал шиповник – чай.

И какое-то время они молча – довольное мычание не в счет – ели и пили, сидя по-турецки прямо на траве, а вокруг них клубился и перекатывался синеватый туман, и сквозь него смотрел сверху таинственный прожектор.

Антон ел и думал, что Коростелев – не просто нормальный мужик, а хороший, замечательный даже, вон какой пикник сообразил. Чай – чудо, бутерброды – отличные, лучок – как у бабушки на даче. «Но пикник пикником, – осаживал он себя, – а если это взятка, то хренушки. Платон мне друг…»

И откуда-то всплыл в его памяти латинский оригинал: «Amicus Plato …»

– Вы же это не для того, чтобы я оценку удалил? – переспросил он Коростелева, прихлебывая чай.

Коростелев сделал скорбное лицо и замотал головой.

– Вот еще, Антон! Плохо же ты обо мне думаешь.

– Я о вас вообще не думаю.

Коростелев пожал плечами – не думаешь и не думаешь – допил чай и достал из кармана брюк платок, вытер покрасневшее лицо.

– Хмель выходит, – довольно просопел он. – Сейчас бы в баньку – и совсем красота.

Антон вспомнил, как после тренировки иногда задерживался в сауне – откисал, давал отдых измученному футболом телу, сидел выше всех и дольше всех и выходил только когда начинала кружиться голова.

– Но раз ты сам эту тему поднял, – осторожно заговорил Коростелев. – Может…

Антон посмотрел строго.

– Не удалять, нет! – замахал руками Коростелев. – Но… хотя бы добавить пару звездочек…

Лицо его приняло страдальческое выражение.

Антон вздохнул и отодвинул от себя чашку, вытер руки о толстовку. Затем поднялся и присел пару раз, разминая затекшие ноги.

– Я так и знал, – разочарованно сообщил он Коростелеву.

Развернулся и побрел прочь.

– Антон!

Антон услышал, как Коростелев кряхтит, поднимаясь, как шуршит фольгой и газетой, как вжикает молнией рюкзака.

– Антон, ну что ты как маленький? – заговорил он, поравнявшись с Антоном и кашляя в попытках отдышаться. – Сложно тебе что ли хотя бы чу-уть-чуть, – он сморщился и поправил рюкзак на плече, – чу-уть-чуть подтянуть эти ползвезды, так их растак!

Антон не отвечал и продолжал идти.

– Я же… я же не для себя стараюсь, – тараторил Коростелев. – Роман жалко… Роман хороший, его время еще придет, вот увидишь… Ну, или не увидишь… Придет, Антон, я уверен, что придет! Он… ну, опередил, понимаешь! Опередил! Оттого и… тишина! Ты вот умный малый, голова, а ведь не понял!

Антон не отвечал.

Вот показался впереди очередной прожектор, уплыл к зениту. Остался позади.

– Я вот унижаюсь перед тобой, – откровенничал Коростелев, – но ведь сознаю, да, сознаю!.. что все это ради романа – и потому на это иду. Если бы не роман, если бы это был вопрос… амбиций там или… – он потряс головой, а затем на ходу выдернул из кармана расческу и занялся висками. – Жажды там славы, я не знаю… – он рассмеялся. – Да стал бы я за тобой бегать! Что мне теперь до славы, до признания! – он махнул рукой. – За роман обидно, вот в чем дело!

Антон молчал, из тумана выплывал следующий прожектор.

– Какой же ты все-таки упертый! – воскликнул Коростелев, и в голосе его зазвучало раздражение. – Оно, конечно, хорошо, в жизни такое качество пригодится, а все-таки…

Он откашлялся и забормотал:

– Первый на моей памяти ты такой попался… Раньше как было? Явишься во сне, попросишь по-человечески, ну или припугнешь там… И наутро уже удаляют! И с девочкой той так было, и с профессором…

Антон замедлился, переваривая услышанное, а затем расхохотался.

– Теперь точно не удалю! – и он зашагал быстрее, так, что Коростелев перестал поспевать за ним.

– Антон! – кричал Коростелев сзади. – Да подожди же ты!

Но Антон и не думал ждать – он шагал в ритме хорошей спортивной ходьбы, когда тело уже готово перейти на бег и радо движению, кислороду, тому, как циркулирует кровь и пружинят, сокращаясь, крепкие, упругие мышцы.

«Это ж сколько таких книг… – подумалось Антону. – Посмотришь – нет оценок. А оценки, может и были, да только…»

И он хохотал, запрокинув голову к очередному прожектору – сколько их тут? и заканчивается ли это поле где-нибудь? – и хохот его тонул и гас в тумане.

– Антон!

Антон обернулся и увидел, что Коростелев бежит за ним – красный, задыхающийся, рюкзак болтается на локте. Антон остановился и дождался, пока Коростелев приблизится – чтобы бросить ему презрительно:

«Стыдно должно быть, Валентин Амперович! Стыдно!»

Но бросить ничего он не успел – и даже пока подбежит Коростелев, не дождался, потому что проснулся от телефонного звонка.

– Кира! – восклицал кто-то в трубку. – Кира, где ты, поезд через пять минут отходит!

Как бы в подтверждение в трубке прозвучал тихий и тоскливый гудок поезда.

– Вы ошиблись, – пробормотал Антон, и гудок поезда сменили короткие гудки.

До будильника оставалось пятнадцать минут и Антон – у которого урчало в животе от голода, сказывался легкий ужин – решил не засыпать, а встать чуть пораньше и заняться завтраком.

Следующей ночью Коростелев поставил перед Антоном табуретку и показал на нее приглашающе. Сам сел на вторую – напротив, в нескольких шагах.

– Я тебя, Антон, понимаю и стойкость твою уважаю, – начал Коростелев, шмыгнув носом. – Уверен, она тебе в жизни очень пригодится и ты с ее помощью многого добьешься.

Антон поерзал на табуретке.

– Но так как я считаю, что ты неправ… – продолжил Коростелев и тут же замотал головой предупреждающе. – Нет-нет, упрашивать я тебя больше не буду. Но так как я считаю, что ты неправ, то мой долг в данной ситуации… не только даже для романа… но и для тебя самого, ты ведь юноша способный, и понять в состоянии… для всего этого я…

Тут только Антон обратил внимание на знакомый до боли в висках том – зажатый у Коростелева под мышкой. Обратил и похолодел – и уже потянулся к щеке готовый щипать себя так, как прежде никогда не щипал.

– Постой! – воскликнул Коростелев. – Ты мне только дай шанс, а решение примешь, если что, сам! Имею я право хотя бы на то, чтобы попробовать?

Антон уже коснулся щеки пальцами, но остановился и вздохнул – ему стало жаль Коростелева. Пусть себе пробует старик, а прервать – хоть его, хоть сон – можно ведь в любую минуту.

– Валяйте.

И Антон скрестил руки на груди.

Коростелев просиял. Он выхватил книгу, потряс ей торжествующе – Антон поежился – и даже поцеловал в корешок. Затем бережно раскрыл, поднес, прищурившись, к лицу и крякнул. Достал из внутреннего кармана футляр, из футляра – очки. Устроил их на переносице, прочистил горло.

– Эпиграф! – объявил он и блеснул на Антона очками. – Помнишь эпиграф, Антон?

– К счастью, нет.

Коростелев пропустил колкость мимо ушей и прочел громогласно – если бы не туман, эхо разнеслось бы далеко по полю:

– Хорошо быть умным, но знать мало!

И посмотрел на Антона.

– Это понятно?

Антон покачал головой.

Коростелев посмотрел с укором и принялся объяснять Антону значение эпиграфа – и объяснял долго, горячо, ссылаясь на сюжетные линии, которые к эпиграфу на протяжении всего романа возвращают.

– Вот взять, например, Колю! – восклицал он. – Дикарь дикарем, маугли почти что, но ум… живой его ум дает ему возможность переузнавать мир заново! Изобретать велосипед, если хочешь, открывать по тысячному разу Америку! Все для него глубоко и чудесно, во всем – тайна и загадка!

Антон пытался вспомнить, кто вообще такой этот Коля и какую роль играл в романе – и не мог.

– Ну Коля! – смеялся Коростелев. – Второй сын Марьи Авдотьевны, – Антон и Марью Авдотьевну не помнил, – он еще воспитывался у тетки под Ярославлем, а потом поступил в училище на токаря, а потом в армии он большого пальца лишился!

– Допустим…

Про большой палец что-то было, да.

– А с другой стороны – Игнатий Веньяминович! – продолжал Коростелев. – Он тоже умен, недюжинно умен, экстраординарно! Но знает он так много, что уже ничему не удивляется и ничему не радуется – как раз наоборот!

Игнатия Веньяминовича Антон помнил – но об уме его был мнения весьма посредственного.

– То-то и оно! – ликовал Коростелев. – Он потому и не выглядит умным, что лишен… сам себя лишил какой-то искры, легкости! Но ты посмотри, как он разрешает спор Петровых с Ивановыми!

Семья Ивановых исторически спорила с семьей Петровых относительно метра за сараем, неверно размежеванного и заросшего крыжовником вперемешку с черной смородиной.

– Крыжовник – понимаешь! И черная – именно черная, а не красная, красная бы наводила на другие мысли – смородина!

И так далее и все в этом духе – Коростелев говорил артистично и вдохновенно, жестикулировал, шуршал страницами, зачитывал целые абзацы, часто наизусть. Вскакивал с табуретки и подносил книгу Антону, разыгрывал диалоги по ролям, рассказывал, кто кому послужил прототипом.

Антон слушал, скрестив руки на груди, а потом вставал и принимался слово в слово – опуская ругательства – пересказывать свою рецензию, возражая Коростелеву. Коростелев слушал терпеливо и кивал, а затем отвечал – с цитатами, ссылками на классиков и долгими пространными рассуждениями.

– Да не ведут себя так люди! – возмущался Антон. – Хоть какую теоретическую базу под это подсуньте, а люди себя так – не ве-дут!

– Не ведут, Антоша! – соглашался, сияя, Коростелев. – Ты совершенно прав, не ведут! Это же специально и сделано, чтобы был понятен символизм!

– Да какой к лешему символизм!

Коростелев произносил речь на тему символизма в своем романе – по ходу дела листая туда-сюда страницы целыми сотнями.

Так и повелось: днем Антон читал, готовился к приближающемуся семестру и играл в футбол, а ночами слушал Коростелева, который то сидел на табуретке и читал из книги, то расхаживал туда-сюда, рискуя исчезнуть в тумане. Антон уже не возражал и только слушал, относясь к происходящему так, как относится зритель в зале к происходящему на сцене, и тоже вставал время от времени с табуретки, чтобы размяться – приседал и отжимался, чувствуя, как щекочет запястья сухая трава – или ел предложенные бутерброды и пил чай с шиповником.

– Ты вот написал в отзыве, что эта линия в воздухе висит, – декламировал Коростелев и Антон кивал, соглашаясь. – А потом и вовсе обрывается! – кивание. – Но ведь эта линия рифмуется с линией Саши и Жени, а значит, она доведена до своего логического итога еще до появления в тексте! Саша ведь Жене что говорит? Что она должна во что бы то ни стало устроиться учительницей именно в эту школу? А школа здесь восприниматься должна не буквально… не только буквально, но и как школа жизни, эдакая общность идей и смыслов, понимаешь!

Антон вздыхал – но молчал.

– Или вот Митина-Ващинская? Ты думаешь, она сжигает фотографию Артура потому, что ненавидит его? Нет, дорогой Антон, именно это-то и свидетельствует о ее к нему любви – настолько горячей и страстной, что Артура от нее надо беречь и держать подальше!

Артура в романе Антону было жаль – он тонул в водах Панамского залива выброшенный за борт бурей.

– А когда в цеху Настасья подходит к заместителю старшего инженера? – говорил Коростелев. – Помнишь, что она ему пишет в ведомости? Если вам когда-нибудь понадобится моя жизнь…

– Помню, – кривился Антон. – Примитивная отсылка к Чайке.

– То-то и нет, что не примитивная! – вскрикивал Коростелев, хватаясь за сердце. – И не отсылка! – он судорожно листал. – Вот! – он делал голос мягче и читал от имени Настасьи: – Чехова? Слышала я, что есть такой – Чехов, а только о чем он писал, о ком – того я не знаю. – Коростелев захлопывал книгу. – Понимаешь, Антоша, она Чехова-то не читала никогда!

– Так вы-то читали.

– Я-то читал, а только в этой сцене сокрыт особенный, отсылающий к названию смысл…

И Коростелев объяснял Антону смысл сцены с ведомостью.

Закончился июль, ему на смену пришел теплый, безветреный август – и теперь уже не так жарко было бегать по стадиону, и тени игроков раньше начинали вытягиваться и сужаться, напоминая часовые стрелки. Потом зарядили дожди и грозы – и во дворе даже упало рядом с припаркованными Жигулями дерево, накрыло Жигули листвой, точно загребало под себя. Затем дожди и грозы иссякли, и снова стало солнечно, и ночи стояли душистые и мягкие, и Антон через раз ложился спать с открытым окном, а во сне сидел на табуретке и слушал объясняющего свой роман Коростелева – или прохаживался рядом с табуреткой туда-сюда.

Раз он в задумчивости – не переставая слушать – отошел подальше и увидел, что в траве что-то мерцает. Наклонился и поднял тяжелую женскую сережку – витую, золотую, быть может, с зеленоватым камешком в центре. Обернулся и показал Коростелеву.

– Что там у тебя? – спросил Коростелев с досадой, прервавшись на полуслове.

– Серьга.

Коростелев подошел и взял сережку из рук Антона, покрутил так и эдак, царапнул ногтем камешек.

– Вещь, – кивнул он уважительно. – Забирай себе, подаришь кому-нибудь.

Антон хмыкнул – легко сказать, забирай.

– А хочешь, – Коростелев округлил глаза, – я тебе значок свой подарю? Мне-то он на что? А ты проснешься, в ящиках каких-нибудь пороешься – вот он, миленький.

Он двумя пальцами поболтал значок на лацкане – тот моргнул.

– А мне он на что? – рассмеялся Антон. – Серьга хоть золотая, кажется, а в значке какая ценность?

Коростелев вздохнул и раскрыл книгу, принялся читать. А потом поднял глаза от страницы и окликнул удаляющегося Антона.

– Ты куда?

– Не могу больше сидеть! – отозвался Антон. – Давайте на ходу!

Коростелев, сопя, догнал его и зашагал рядом, читая.

– Если споткнусь, Антон… – вставлял он. – Будешь виноват.

– Да тут не обо что спотыкаться.

– Философское образование, – читал Коростелев, вышагивая в ногу с Антоном, – и опыт жизни бок о бок с людьми искусства не позволяли Антонине поверить в искренность постановления. Она раз за разом перечитывала его, смахивая набегающие на глаза слезы удивления, и в каждой запятой, в каждом оттиске западающей буквы «У»… помедленнее, Антон… в каждом оттиске буквы «У» видела несправедливость озвученного предположения и неподконтрольность эмоций, взметающихся бурей как в ее сердце, так и в сердце того, кто постановление набирал на машинке…

– Стоп, – скомандовал Антон.

Коростелев остановился и замолчал. Хотел было спросить что-то, но потом проследил за Антоновым взглядом и понял, в чем дело.

Перед ними стояли как ни в чем не бывало в тумане две табуретки.

– Это наши? – спросил Антон.

Коростелев подошел к табуреткам, осмотрел их, одну подержал на весу.

– Они самые, из дома.

– При этом мы шли все время вперед.

Коростелев пожал плечами.

– Шли.

– Но все равно вышли к ним.

– Вышли.

Антон задумался, затем развернулся на девяносто градусов – и зашагал прочь. Коростелев заспешил следом.

– Понимаешь, – говорил он на ходу. – Антонина никогда в жизни не видела гепарда. В детстве она думала, что это вообще какое-то сказочное, небывалое существо…

Антон кивал.

– И когда ей сказали, что ее саму сравнивают с гепардом… не внешне, конечно, – Коростелев рассмеялся, – не пятнистая же она… а…

В тумане показались табуретки.

– Вот тебе раз, – произнес Антон без особенного, впрочем, удивления. – Кругами ходим.

– Получается, так, – щелкнул с досадой языком вынужденный прерваться Коростелев.

И они еще трижды – с подачи Антона – проделали однообразный путь от табуреток к табуреткам, и всякий раз Антону казалось, что они идут прямо, прямее некуда, хоть в какую сторону, и всякий раз табуретки неумолимо выплывали из тумана впереди. Антон даже положил на одну из них сережку – чтобы наверняка – и еще издалека разглядел, как она мерцает в тумане звездочкой, хотя, как думалось ему, и должна была остаться далеко позади. И все время пути Коростелев не замолкал и не закрывал книгу.

– Ну что же тут такого, – воскликнул он, наконец. – У мира снов свои законы, и нечему тут удивляться.

– Я и не удивляюсь, – качнул головой Антон. – Просто интересно.

Он уселся на табуретку, упершись локтями в колени, положил подбородок на кулак и приготовился слушать дальше:

– Жги, Амперыч.

Коростелев покряхтел с неудовольствием.

– Ну, так уж фамильярничать ни к чему, молодой человек… Но я, конечно, продолжу…

И он продолжил.

Закончился август, можно было ходить в университет. На футбол теперь времени оставалось значительно меньше, чем летом, но Антон не унывал – еще месяцок, и будут собирать команду для первенства между факультетами.

А Коростелев все рассказывал и рассказывал, все объяснял и объяснял, все разжевывал и разжевывал – и Антон мало-помалу стал ловить себя на мысли, что возможно, погорячился с половиной звезды, что нужно было, наверное, не лететь через книгу, а читать спокойно и понемногу. Подумалось ему даже, что стоит, возможно, и перечитать когда-нибудь – когда впечатления от первого раза улягутся и перестанут саднить.

– Понимаешь, Антон? – говорил Коростелев, гоняя рукавами пиджака туман. – По глазам ведь вижу, что понимаешь!

– Понимаю, – с неохотой соглашался Антон.

И тут же находился:

– Но ведь до этого читатель должен сам дотумкать! Без авторских пояснений!

– Должен, – кивал с чувством Коростелев. – И дотумкает.

Антон сомневался.

В день – в ночь – когда Антон признался, что роман не так уж плох, Коростелев вскочил на свою табуретку с ногами и исполнил победный танец. А затем спрыгнул, запыхавшись, и заключил Антона в крепкие объятия.

– Ну все, все, – стал выворачиваться Антон. – Это лишнее.

– Говорю тебе! – воскликнул Коростелев, оставив Антона в покое, и потряс книгой. – Все у моего романа впереди!

Антон пожал плечами – может быть и так.

– Ну а вы, молодой человек… – Коростелев сделал хитрое лицо. – Может быть, теперь… С учетом вновь открывшихся обстоятельств…

Антон со скрипом повозил подошвой по траве.

– Сайт?

– Он самый.

Антон вздохнул и посмотрел на плывущий в тумане прожектор.

– Да поменяю, поменяю.

На самом деле он еще до вопроса Коростелева сам решил, что ползвезды – все-таки слишком строго, эмоции, что даже если бы Коростелев ничего не объяснял, можно было бы подтянуть оценку хотя бы до средней.

Щеки Коростелева залило румянцем. Он выхватил из кармана флягу, сделал два больших глотка.

– Будешь? – предложил он Антону.

Антон покачал головой и принял флягу, отхлебнул и закашлялся.

– Как ты это пьешь?

– Не без удовольствия, – подмигнул Коростелев, а затем лицо его стало беспокойным. – То есть поменяешь, да?

– Ну поменяю, раз сказал.

– А на какую?

Антон нахмурился.

– А это уже некорректно, – сообщил он. – На какую поменяю, на такую и поменяю.

Меньше четверки он ставить не собирался – а как перечитает, то, может, и на четыре с плюсом раскошелится. Лишь бы Амперыч не наседал, а то всю охоту отобьет.

– Молчу, молчу, – хлопнул себя по губам счастливый Коростелев.

– И вообще, – сказал строго Антон. – Пообещай-ка ты мне, что ты меня оставишь в покое.

Коростелев рассмеялся.

– Миленький мой! Обещаю, еще как обещаю! – и он пожал Антону руку. – Я и сам уже чувствую, что страшно тебе надоел!

– Ну, не то чтобы страшно…

Коростелев, не переставая смеяться, покачал головой.

– Эх, Антоха, Антоха! Хороший ты малый все-таки!

– Да и ты ничего.

Коростелев покачал театрально указательным пальцем.

– Панибратство, молодой человек, панибратство, – и он шумно выдохнул. – А все-таки на какую?

Антон вопрос проигнорировал, повисла густая и плотная тишина. Антону показалось, что он слышит, с каким звуком клубится туман.

– Ну все? – спросил Коростелев. – Прощаемся?

– Все, – ответил Антон.

Коростелев еще раз с чувством пожал протянутую руку, посмотрел на Антона выразительно, точно хотел еще что-то сказать – а затем развернулся, двинулся прочь и через несколько шагов исчез в тумане. Антон постоял, думая, что Коростелев, возможно, совсем скоро вернется – сделав круг, как при попытке отделаться от табуреток – но Коростелев не возвращался. Антон вздохнул с облегчением и сам пошел сквозь туман – решив не просыпаться сразу, а побыть еще немного на удивительном поле. Сперва он шагал спокойно, затем побежал – но понять, бегает он кругами или по прямой, он не мог, потому что на этот раз во сне табуреток не было, а значит, не было и ориентира, на который можно равняться. Антон остановился, похлопал по карманам и вытащил из правого сережку с зеленым камнем – может, это и правда изумруд? Положил на траву, определил направление по свету прожектора, и побежал трусцой – и через какое-то время выбежал к сережке.

– Можно пяткой борозду проскрести… – сказал он вслух. – А чтобы точно ровная, делать перекрестные линии, под прямым углом.

Он вспомнил, что вообще-то находится во сне – а во сне, говорят, некоторые люди могут проворачивать что вздумается. Захотят – полетят, захотят – а перед ними скатерть-самобранка с запеченными роллами.

Антон представил, как отрывается от земли, как взмывает ввысь, навстречу прожектору – безрезультатно. Зажмурился и вообразил себе баллончик с автомобильной краской – белый, с нарисованным футболистом на боку. Откроет глаза, поднимет – и будет по мере удаления от сережки вести по траве линию, и увидит, в какой момент она превращается в дугу… Надо только сосредоточиться. И зажмуриться посильнее. Антон зажмурился что есть мочи, до зеленой ряби, а затем открыл глаза.

В комнате было светло, за окном щебетали птицы. Антон посмотрел на время и ужаснулся, подскочил, убежал чистить зубы. Затем собрался и без завтрака умчался на такси в университет – проспал первую пару, так хоть на вторую бы успеть.

В конце дня он вернулся домой уставший, но довольный – староста собирал заявки на участие в соревнованиях, и Антона даже не стали спрашивать, а записали первым.

– Декан потребовал, – шепнул староста по секрету. – Чтобы тебя с некоторых занятий освободили – чтоб не сильно уставал.

– Это лишнее, – улыбнулся Антон. – Не устану.

Дома он позанимался немного, а затем переоделся и ушел на стадион. И дотемна гонял там мяч со студентами физвоса.

Пришел домой еще более уставший и еще более довольный и лег спать.

Проснулся утром по будильнику и отправился на учебу.

Никакую оценку он не поменял – ни в этот день, ни в следующий, ни в следующий за ним. И никакую рецензию не удалил. Потому что ни одного сна про «Эпоху перепросвещения» не запомнил. Антон вообще не запоминал сны, органически – они выветривались из его памяти в первые же мгновения после пробуждения. Оставались какие-то туманные образы, обрывки слов – но кто ему снился, и какие разговоры звучали, и какие чудеса случались, Антон не помнил и вспомнить даже не пытался. К чему это, когда и без того есть, чем занять голову? Есть университет, есть футбол, есть книги. Есть библиотека, в которую он как привык ходить с детства – за справочниками для рефератов – так и ходит до сих пор на радость библиотекарше.

Читатель может возмутиться: но почему в таком случае во сне Антон, раз за разом общаясь с Коростелевым, не только прекрасно помнил содержание всех предыдущих бесед, но и с легкостью ориентировался в них, как если бы они и не прерывались периодами бодрствования? На это можно только развести руками и напомнить, что у мира снов – как и у любого другого – свои законы и свои особенности.

Коростелев слово сдержал и Антону больше не являлся.

Спустя два года, перед защитой диплома, Антон перерывал все ящики в комнате в поисках давно утерянного конспекта, на который обязательно нужно было сослаться, и обнаружил под кипой записей тяжелую золотую сережку с изумрудом. Мать таких никогда не носила, Вика тоже. Антон посидел какое-то время в кресле, разглядывая находку, а затем вернул ее в ящик.

И загрустил из-за конспекта – который, вероятно, выбросил давным-давно, решив, что тот уже не пригодится.

Все рассказы Дмитрия Лагутина в "Этажах"

Дмитрий Лагутин родился в 1990 году в Брянске. Лауреат премии «Русские рифмы», «Русское слово» в номинации «Лучший сборник рассказов» (2018 год). Лауреат премии журнала «Нева» (2021 год). Победитель международного конкурса «Гайто» (2023 год), конкурса «Русский Гофман» в номинации «Сказочная проза» (2024 год). Тексты опубликованы в изданиях «Знамя», «Москва», «Наш современник», «Новый берег», «Волга», «Нева», «Юность», «Урал» и др. Рассказы переведены на китайский и немецкий языки.