Когда-то давно, еще в конце 80-х, первый паром в моей жизни запомнился мне величавым шиком своих лакированных внутренностей и надменностью к встречным судам. Нам — комсомольцам проектного НИИ — было позволено проехать из тогда еще Ленинграда до Хельсинки и обратно на незабвенной и теперь уже почившей «Анне Каренине» (вот не надо называть суда именами людей, плохо кончивших!) Как я попала тогда в эту поездку — не понимаю. Наверное, комсомольские вожди нашего НИИ возжелали сделать свои гешефты: тогда финны раскупали нашу водку по астрономическим ценам, но об этом я узнала только из поездки. И, наверное, они не посмели так уж открыто потратить профсоюзные деньги исключительно на себя. Поэтому они придумали эту комсомольскую поездку. Комсомольцев на нашей работе было мало — для профсоюза не великие траты, а для комсоргов — все же прикрытие. Денег нам менять не разрешили ни копейки, мол, на пароме будете сыты, и достаточно. Тут мне Таня, одна из активных девочек, по секрету говорит: «Купи водки, сколько можешь». — «Зачем?» — идиотски спрашиваю я. А Таня хорошая была, сердечная (потом за финна замуж вышла) и, несмотря на изумление по поводу моей дремучей наивности, обещала потом все растолковать и помочь.

Тогда в стране были талоны — перестройка же. У нас с мужем в комсомольском возрасте уже завелось двое детей, а на детей государство тоже выдавало талоны на водку. Видимо, так государство стремилось влиять на рождаемость. А что такое водка в то время? Водка — это врачи, запчасти, лекарства, сантехник вовремя, что-то с работы поиметь ценное — охранник отгрузит (не все же в НИИ работали, как я, были у людей и серьезные места работы: кафель, краска, нержавейка…), опять же — электроника всякая доставалась, и тоже не без водки. Однажды в походе чужие люди нам отдали свою лодку на три дня — поплавать по островам Вуоксы — за бутылку водки, и паспорт не спросили: вот это валюта! Теперь понятно, что наша молодая, двухдетная семья могла себе кое-что позволить, и в поездку я припасла три бутылки «Пшеничной». Почему-то знающие люди посоветовали мне покупать бутылки с завинчивающимися пробками, а не «бескозырки» — то есть отрывные пробки с хвостиком. Погрузились мы все с водочной поклажей на этот колосс на плаву и замерли в ожидании заграницы, по крайней мере, я. Паром, отдав швартовы, устремился в ледяную облачную зыбь Балтики — дело было в феврале, не подозревая о том, что для меня он стал воротами в непостижимый и недостижимый доселе буржуазный мир.

Все впервые: тонкие, шоколадного цвета, изящные сигареты «MORE», неведомый ментоловый вкус сигарет «SALEM», кока-кола и пиво в железных баночках, смешно сказать — первый йогурт! — несъеденный, прибереженный для детей (говорили, он не портится, а он взял и испортился без холодильника),  морские стюарты в безукоризненной форме, сервировка в ресторане, дискотеки под западную музыку — и всё это под аккомпанемент нашего молодого комсомольского задора и изумлённо-счастливого хихиканья по любому поводу.

Не надо забывать, что в это самое время вся остальная страна стояла в очередях. Помню, в нашей кондитерской на углу единственным товаром, если ничего ценного в этот день не «выбрасывали», — были сушки. Вспоминаю свою тоску, когда, глядя на эти прозрачные секционные контейнеры-прилавки из оргстекла, некогда пестрящие разноцветными конфетами, причудливыми печеньями, вафлями в расписных пачках и пирожными, я видела лишь небрежные завалы сушек. В каждом отсеке — только сушки. Ничего не имею против сушек, но тогда они вызывали во мне какое-то унизительное чувство.

Вообще унижения было предостаточно: граждане с физиологическим удовлетворением в глазах и «бусами» на шее из рулонов туалетной бумаги, нанизанных на веревку; коллеги по работе, урвавшие накануне в хозяйственном магазине подле нашего НИИ «по два флакона в одни руки» заграничные пластиковые бутылки с лимоном на этикетке и обменивающиеся на утро впечатлениями от применения их в быту: белье стирали, голову мыли, рот полоскали, оказалось — средство для мытья посуды (у кого-то родственник-татарин разобрал инструкцию, написанную на турецком); номера очереди за дефицитным товаром, нанесенные активистами на кожу руки химическим карандашом. Можно из очереди с коляской отойти — покормить ребенка и вернуться снова стоять. Один раз, за очень модными сапогами, мне пришлось два раза отходить кормить — хотелось же сапог, особенно — модных.

Но, если подумать, нам — поколению — досталось не самое худшее время — ни войны, ни лагерей. И, если родители и бабушки с дедушками мечтали просто о сапогах, мы уже бессовестно мечтали о модных сапогах. Как ни крути, страна куда-то все же шла, и наши дети стали мечтать о брендовых сапогах, чтобы поставить их первыми во внушительном ряду модных. Но что-то важное мы все же упустили. Видимо, людям вредно долгими веками и многими поколениями ходить босоногими.

И вот этот рассадник западных искушений, паром «Анна Каренина», швартуется в Хельсинкском морском порту. Наши граждане потирают руки в расчете на скорую наживу от сбыта водки. Но, в феврале не может не штормить: девятым валом на всех паромных обитателей накатила отчаянная трагедия. Как-то, непонятным образом (или наоборот, чересчур понятным), финны прознали про водочный десант из России. Было объявлено, что выход пассажиров с территории порта охраняется самым строгим образом, пассажиры досматриваются и, при подозрении, обыскиваются. Пришвартованная «Анна Каренина», бесстыдно побулькивая, вызывающе тяжело покачивается у причала. Это мы, простые комсомольцы, допущенные комсоргами к бесплатному пирогу, везем с собой по две-три бутылочки. А комсорги везут ящиками. А экипаж парома — трюмами. Этим людям было что терять! Испуганные советские граждане, не спеша на берег, свесились с бортов и сканируют ситуацию у проходной. Некоторые отчаявшиеся начинают переводить добро на себя, раскрашивая звонким и веселым чоканьем однообразие звуков порта. Чокайся, сколько хочешь, пока не сошел на берег: паром — это российская территория. Но нам всем надо сойти. И пронести главное достояние страны Советов, гордость народную и славу — водочку-слезу. Порадовать финнов и себя. Короче, мы были за дружбу между народами!

Народы растерялись ненадолго. Дальше началось настоящее сафари: люди сходили с товаром и, «гуляя» по территории порта, закапывали водку в снег в укромных углах в надежде к вечеру, когда бдительность таможни сойдет на нет, переправить бутылки через забор. Охрана, почуяв недоброе, повскакала в полицейские машины и начала охоту на контрабандистов. А контрабандисты стали играть в следопытов: слушали шум моторов приближающихся полицейских, делали друг другу знаки, помечали схроны в снегу, планировали трафик по передаче бутылок через ограду порта, прятались за ангарами, в общем, азарт обуял обе стороны. В этом вестерне наяву у полиции пропал интерес к таким мелким спекулянтам, какими были мы. Но и мы вошли в раж, и болели за наших.

И тут я, будучи, наверное, самой наивной среди братьев-комсомольцев, вдруг подала креативную мысль. Стояла зима, одежда у всех была объемная — бутылка свободно помещалась в рукаве. Я предложила прятать бутылки в рукава и крепить их к рукам резинками для волос. Две руки — две бутылки. Идти мимо охраны, улыбаясь, возмущаться, когда нас начинают подозревать, через силу позволять им рыться в карманах и сумках. А сумки-то — пустые! «И нас пропустят!» — заключила я уверенно. И правда, пока апачи мерились силами с шерифами, мы вынесли «наше всё». Так моя неспокойная совесть сменилась на заслуженную гордость. Оказалось, можно легко втянуть примерного индивидуума в нехорошее дело, если учинить небольшой, но захватывающий боевичок, да поддуть немного патриотизма.

После успешной операции по выносу наших бутылок бывалая Таня привела меня в какой-то цветочный магазин. Немолодая финка, услышав от Тани про водку, закивала головой, ухватила бутылку «Пшеничной», отвинтила пробку, попробовала и, удовлетворившись качеством, завинтила обратно и быстро отсчитала мне деньги. Вот для чего, оказывается, было необходимо брать бутылки с завинчивающимися пробками. Три бутылки водки в эквиваленте на товары, купленные за вырученные деньги, равнялись: рубашке для мужа, игрушечной машине для сына, китайской кукле Барби для дочки и умопомрачительно модному костюму для меня (юбка-брюки тогда встречалась в Союзе не чаще штуки на миллион советских женщин). Неплохой гешефт для новичка. Не знаю, кем бы я сейчас была, если бы комсомольцев не смела волна Перестройки. Вполне вероятно, что я закончила бы идеологическим и моральным падением, потому что задатки беспринципности во мне проглядывались с очевидностью.

Ольга Самарина работала инженером, позже — директором по развитию. Училась на курсах «Мастер текста» при издательстве «Астрель» в Санкт-Петербурге, в школе «Хороший текст» в Москве и онлайн школе CWS. Публиковалась в журналах «Зинзивер», «Пашня», «Перископ», «Дегуста.ру», «Четырехлистник», «Вторник», «гУрУ-Арт», в альманахах «Царицын», «Зерна». На конкурсе им. Алексея Пичкова «Снежные дали» 2024 победила в номинации «Проза-Открытие» с рассказом о путешествии на Аляску. В VIII литературном конкурсе «Уральский книгоход» получила диплом III степени в номинации «Документальная проза».