Кто я?
В дверь постучали.
Жора открыл.
На пороге стояли двое. Один нарядный – с лампочкой, примотанной к голове изолентой, второй попроще – в болоньевом гэдээровском плаще на голое тело.
– Кто такие? – спросил Жора.
Он предположил, что это жулики, но такое всегда приятнее услышать от самого человека.
– Не хотелось бы при посторонних, – шепнул ряженый в болонью.
Жора заметил приоткрытую дверь напротив. Лаврентий Ильич, сосед, привычно подслушивал. Жора подошел и сходу вложил ногой неувядаемые соседские чувства аккурат в дверь Лаврентия Ильича. Соседские чувства громко передались через дверь в голову соседа, и он с грохотом перестал подслушивать.
– Заходите, – сказал Жора, возвращаясь к себе, – разувайтесь.
Свободный тапок нашелся только один, он достался нарядному с лампочкой,
а свои собственные Жора благородно уступил второму.
– Кто такие? – не унимался Жора.
С лампочкой назвался галактическим архимандритом всея Млечнага Пути. Он же представил того, который кутался в плащ:
– Первый космический канцлер.
– Документы есть? – выразил сомнение Жора. – Прописка? Как зовут?
Визитеры объяснили, что имена их столь сокрушительны, что Жора сразу помрет, если они произнесут их или хотя бы покажут жестами.
Прописки и документов не оказалось. Канцлер вытащил справку из кожно-венерологического, выданную Кабановой Алевтине Мартыновне. О чем свидетельствовала бумага, Жора разобрать не успел. Впрочем, увидев синюю печать, он успокоился и повел гостей на кухню.
Из-под плаща была извлечена и разлита по стаканам бутылка водки.
– За контакт.
Захмелевший канцлер жаловался на жизнь. Кругом враги, козни, предатели. Большая Медведица воюет с Малой.
– Мать родную испарил в звездную пыль – все во имя правопорядка.
Галактический архимандрит жаловался на ересь и упадок нравов.
– Вот отпустит священник грешок – а оплату за сие берет прелюбодейством. Что уж о необлаченных говорить?
Жора сочувственно кивал и жаловался на соседа.
– Займи, говорю, на бутылку. А он – «ты мне с прошлого года еще не отдал». Жмот.
Из плаща выудилась вторая бутылка. Жора достал банку огурцов.
Канцлер объяснил, что сам он умаялся, и ему нужен наместник – начальник Земли и окрестностей, а Жора – очень даже подходит. Обещал оклад, секретаршу и путевки в ведомственный санаторий в созвездии Девы дважды в год.
Незаметно явился сосед, Лаврентий Ильич, со своим стаканом и своей бутылкой, подсел за стол, на него покосились, но выгонять не стали и даже налили.
Жора сунул руку в банку, ухватил огурчик за пупырки и застрял. С зажатым огурцом рука не выходила, а отпустить его он уже не мог. Без закуски попойка пошла бойчее.
Феерический галактический архимандрит назначил Лаврентия Ильича солнечным дьяком.
– Но хуже всего – негуманоиды – в них вообще ничего человеческого, – горячился канцлер. – Летит по небу этакая тварь вроде обычной полосатой саблезубой лягушки, плюнет на голову – и все – пропал человек, даже если и оботрется – поздно – исход предрешен. Он думает, что он – это он, а на самом деле он – та самая лягушка уже, только не подозревает. И другим его не отличить. С таким сядешь, скажем, водку пить – отвернешься, а он тихо так волнистым попугайчиком или еще каким жирафом вдруг обернется и голову тебе откусит.
Дошли до седьмой. Плащ казался бездонным. Жора сидел, сосредоточенно вперившись в дырку тапка на ноге канцлера. Еще на четвертой бутылке он видел там палец в космической грязи, теперь же сквозь дыру шевелилось щупальце, походившее на требуху. И Жора не мог припомнить, когда эта требуха там появилась, и вообще засомневался – был ли палец. Послышался странный тихий стук – нога архимандрита, та, которой тапка не досталось, била копытом в пол.
Жора изобразил скучающее лицо и с криком «вали попа» вскочил и обрушил руку, одетую в банку с огурцами, на голову канцлера. Тот рухнул. Лаврентий Ильич же взял со стола кухонный нож и воткнул его в сердце первосвященника. Огурцы разлетелись, но один остался в руке, и Жора наконец-то закусил. Лаврентий Ильич подхватил вилкой другой огурец и закусил тоже.
Осмотрелись. На полу валялось два тела, ничем не отличавшихся от иных человеческих. Выпили еще по одной. Жора снял болоньевый плащ с первого мертвеца и облачился. Лаврентий Ильич отодрал лампочку от головы второго и примотал к своей, ушибленной дверью, лысине. На полосатом коврике из прихожей потерявшие кураж жизни трупы были выволочены на ближайшую помойку.
На свой этаж поднимались медленно и молча, не поворачиваясь спиной друг к другу. Оглядываясь разошлись по своим квартирам и плотно закрыли двери.
Жора остановился у зеркала, снял с себя всю одежду и долго рассматривал свое нагое тело, лицо, руки, ноги, каждый палец.
– Кто я? – бормотал он. – Я-то кто?
Крик
– Кто Я? Куда Я? – спрашивал себя Бог.
Настенные часы мерно отстукивали миллиарды лет, вселенную попучивало взрывами звезд и целых галактик, как яичницу на сковородке, а ответов не находилось.
Яичница подгорала, Бог, морщась, съедал ее и разбивал новую, поглядывал на часы и думал опять.
– До чего все бестолково, – вздыхал он.
Ничего другого он делать не умел. Только жарить яичницу, смотреть на часы, искать и не находить смысл.
Очередное яйцо выскользнуло из рук, упало и разбилось.
– Мда… – сказал Бог, уперев взгляд в лужу.
– Ротозей, – ехидно отозвалась лужа.
– Размазня! – парировал Бог.
Он вытер ее тряпкой, хотел выбросить, но остановился – острый ум и сообразительность лужи заинтересовали его и навели на размышления.
– А что, если?.. – пробормотал он.
– Попробуй, – согласилась тряпка голосом лужи.
* * *
– Вылитый я, но до чего мелкий – не больше клопа, – прищурив глаз, Бог разглядывал скачущего на кончике его указательного пальца человека.
– Пожрать дай!
– Не маленький – яичницу пожаришь.
Отпустил и сел наблюдать. «Ишь – какой юркий. Бабу где-то раздобыл. Если бабу нашел, может быть и смысл отыщет? Всего вот этого».
Баба сразу же научилась жарить омлет вместо яичницы. Но дальше омлета дело не пошло. Часы мерно отстукивали миллиарды лет, а смысла – ни на грош.
* * *
– Никакого проку от тебя, – сказал Бог и раздавил человека пальцем. Баба закричала. Бог занес палец, чтобы придавить и ее, но она упала и, не переставая кричать, родила мальчонку. Мальчонка заголосил пуще бабы, Бог заткнул уши и зажмурился. Когда он приоткрыл левый глаз – мириады людей кишели на его кухне, на нем самом, и даже его вечная сковородка для яичницы была полна ими.
Они кишели так уверенно и целеустремленно, что сердчишко Бога забилось сильнее – «Нашли, сукины дети, догадались, отыскали!» Он задрожал от волнения и близости разгадки. Язык не слушался и с трудом сплетал слова в громогласную речь:
– Кто вы? Куда вы?
Никто не ответил. Люди продолжали уверенно и целеустремленно кишеть. Они даже не заметили его! Рассвирепев, он ударил кулаком по столу, прихлопнув сразу несколько миллионов. Кишевшие рядом, но уцелевшие, испуганно остановились и посмотрели на только что живых. Подняли головы и запричитали. Бог решил, что они говорят с ним, склонился, вглядываясь в их лица и вслушиваясь в их молитвы. Но нет, они лишь затем смотрели в небо, чтобы не видеть лежавших на земле мертвых.
* * *
Бог вспомнил того, первого. Тот, первый, видел и слышал Его. Говорил с Ним.
А эти, хоть и смотрят вверх, – не видят.
Когда Он убил первого, все изменилось. С тех пор они бегут. Но куда бегут? Тот, первый, никуда не бежал и жрал свой омлет. Он был такой же, как Он. А эти – жрут омлет и бегут, бегут, бегут… Бегут и жрут на ходу. Выходит – знают, куда бежать. Знают, но не говорят.
Миллиарды людей бегут по Нему и не замечают Его. Это невыносимо! Хочется кричать. Но Они не услышат.
* * *
Залитая водой сковородка киснет в раковине. Настенные часы остервенело отстукивают секунды. Некому на них смотреть. Где-то Там закричал только что родившийся человеческий младенец.
(Эти и другие рассказы Александра вошли в печатный журнал "Этажи" №1 декабрь 2015)
Рисунки Евгении Криковой
Александр Феденко родился в 1977 году. Пишет рассказы, новеллы, киносценарии. Публиковался в российских и зарубежных литературных журналах. Живет в Москве.
Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»
Смерть Блока
Роман Каплан — душа «Русского Самовара»
Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»
Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»
Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже
Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца
Покаяние Пастернака. Черновик
Камертон
Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»
Возвращение невозвращенца
Смена столиц
Земное и небесное
Катапульта
Стыд
Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»
Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder
Встреча с Кундерой
Парижские мальчики
Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи