В тот день, когда Моню Рабиновича впервые перекосило, он осознал красоту параллельных прямых. Моне стукнуло пятьдесят, и профессия у него была редкая – форточник.
Телосложение у Мони для столь необычной профессии было подходящим – 1 метр 30 см росту, гибкий и крепкий. Мускулы не перекатывались под кожей у Мони, как у атлетов или гимнастов, а гладко и красиво облегали костный скелет, превращая его в некое подобие греческого мальчика из музея Эрмитаж. Моня знал, что со своими серыми глазами, курносым носом, русыми густыми волосами и гладким маленьким телом он очень красив, да и сравнение с греческим мальчиком, которое как-то обронила влюбленная до беспамятства студентка универа, ему льстило. Старость обошла Моню стороной, разговоры о радикулите, высоком давлении и необходимости регулярно посещать проктолога казались ему глупыми. Его все это не касалось.
Моня никогда не хотел иметь нормальный рост, быть таким, как все остальные мужики. «Метр с кепкой» делал Моню редким человеческим экземпляром, вызывающим вздохи восхищения и пристальные взгляды. К тому же, сочетание внешних данных было идеальной маскировкой для человека, которому приходилось зарабатывать на жизнь, проникая в квартиры граждан через беззаботно открытые форточки. Ну кто подумает, что этот отрок – форточник?
– Болит, спасу нет, – пожаловался Моня Профессору, с которым на пару чистил квартиры. У них было разделение труда: Профессор находил квартиры, разрабатывал планы проникновения внутрь, обеспечивал безопасность и отход. Моня влезал в форточку, выуживал из шкафов дорогое барахло, выносил его из квартиры.
– Стареешь, – безжалостно констатировал Профессор, крайне недовольный тем, что Моня выбыл из строя. – Пора осваивать другую специальность.
– Вот еще! – возмутился Моня, но тут же охнул и стал дышать сквозь зубы. Неловкое движение – и дикая боль принялась вгрызаться в поясницу, тянула левую ногу, пекла стопу.
– Иди к врачу, – слегка презрительно посоветовал Профессор. – И побыстрее. А то у меня одна квартирка стоит, греется. Как бы кто не перехватил.
– Спондилез поясничного отдела, – устало сказала врачиха-ортопед, больно помяв монину спину холодными сильными пальцами. Она была удивительно маленькая – ровно с Моню. Но Моне малышки не нравились.
– Помочь я вам вряд ли смогу, – безразлично глядя на скрюченного Моню, сказала врачиха и стала что-то быстро строчить в компьютере.
– Как это не сможете?! – возмутился Моня. – Прикажете до конца жизни ходить вот так – крючком?
Врачиха вздохнула. Пациенты ее достали. Современная медицина еще не научилась превращать старые позвонки в новые, а врачихе приходилось за это расплачиваться.
– Можно сделать операцию, можно обезболивающий гормональный укол, – равнодушно ответила врачиха. – Но стопроцентной уверенности, что это поможет, нет.
– А если как для себя?– настырно не унимался Моня. – Мадам, мне нужна здоровая спина. Это связано с работой… Я отблагодарю!
– А вы кто по профессии? – врачиха, наконец, оторвалась от компьютера и с интересом взглянула на пациента.
– Да я в цирке работаю, – улыбнулся Моня. – С фокусником. Залажу в волшебные сундуки, пролезаю через игольное ушко…
– Не залажу, а залезаю, – поправила врачиха.
– Как хотите назовите, только срочно помогите! – Моня сделал жалостливую рожу.
Сердце врачихи растаяло. И она дала Моне телефон массажистки, которая обслуживала мэрию, областное управление торговли и УВД.
Массажистка Лена ставила китайские банки, втыкала иголки, массировала спину. Моне полегчало. Потом стало совсем хорошо. Впереди замаячила возможность оказаться в «горячей» квартирке.
Моня жил один – такова была участь вора-форточника. Доверять нельзя было никому. Мелкие интрижки с дамами – вот и все, что он позволял себе. Но массажистка Лена – большая, с аппетитным бюстом, белой кожей и рыжими волосами – безумно понравилась ему. Моне даже показалось, что он влюбился.
– Ну, растаял, – подумал он сам про себя и посмотрел на Лену особым взглядом. От этого взгляда сходили с ума не только врачихи, но и парикмахерши, и научные работницы. И даже одна доктор наук.
Моня соблазнил Лену прямо в массажном кабинете. Лена хохотала, потом стала стонать. Одеваясь, она странно посматривала на Моню. Погладила его нежно по мальчишеской спине.
– Мальчик-с-Пальчик, – сказала Лена и поцеловала Моню в щеку.
Моня не любил бабьих нежностей, поэтому решил больше с Леной не видеться. Выйдя из кабинета, осторожно потянулся – ничего не болело. Вытащил из кармана бумажку с телефоном Лены, порвал ее в клочки и бросил на землю. Ветер подхватил кусочки бумаги, похожие на куриные перышки, которые периодически вылезали из мониной подушки, когда- то подаренной ему бабкой Лизой. Бабка давно на кладбище, а подушка все еще цела… Ветер мгновенно унес «перышки» прочь.
Лена посоветовала временно не нагружать позвоночник. Но Моня чувствовал себя молодым и не прислушался. «Горячая» квартирка могла уплыть налево – к конкурентам.
В ближайшую субботу, когда ее хозяева уехали – скорее всего, на дачу, копать грядки, собирать мелких гусениц-вредительниц, удобрять землю навозом, в общем, заниматься тем плебейским делом, которое Моня презирал до глубины души, – было решено квартиру брать.
Профессор пошел первым. Проверил – не осталось ли в квартире случайно заснувших домочадцев: он пять раз смотрел знаменитый фильм «Один дома» и точно знал, какие мерзости могут свалиться на голову порядочному вору, не принявшему всех мер предосторожности. В квартире было пусто. Никто не реагировал на длинные звонки, не открывал двери соседних квартир с намерением обругать идиота, разбудившего весь дом; из них не стали высовываться опухшие с перепою рожи, поливающие все вокруг матом и швыряющие в незнакомца грязным ботинком… Ни одна собака не взлаяла на раздавшийся шум. То ли шавки тоже уехали на дачу – в целях отпугивания наглых бездомных котов, то ли, налопавшись импортной безвкусной еды, крепко спали.
Профессор еще минутку постоял, прислушиваясь чутким ухом к звукам, рождавшимся в глубинах спящих квартир. Все было спокойно. Профессор быстро спустился во двор, подмигнул Моне и ушел на детскую площадку. Залез в игрушечный домик и стал наблюдать.
Быстро перебирая ногами и руками, Моня как обезьяна поднялся по пожарной лестнице до нужного третьего этажа. Ему было весело и жарко. Прежняя жизнь вернулась – и это было здорово! «Старость!» – хихикнул Моня. На носочках, мелко переступая по узкому бортику, опоясывающему дом, как шрам, а пальцами держась за подоконники и мелкие выступы штукатурки, он добрался до нужного окна. Вытащил из кармана узкий тонкий ножик, всунул его между рамой форточки и основной рамой. Пошевелил, нажал – и форточка открылась. Моня оглянулся, прошелся взглядом по окнам стоящего напротив дома – в светлеющем сумраке они чернели как выбитые зубы… Моня положил ножик в карман, выдохнул и попытался как обычно «рыбкой» влететь в форточку. Что-то скрипнуло… Взрыв боли в позвоночнике снова перекосил Моню. И он застрял прямо в форточке…
Достали его приехавшие по вызову Профессора спасатели. Моню положили на носилки, засунули в скорую и повезли в больницу. Моне светил небольшой срок – лет пять, не больше. Но уже после того, как он встанет на ноги.
Лежать в больнице – впервые в жизни Моня узнал, что это такое – было скучно и неприятно. Моню никто не навещал, не приносил ему краснобоких яблок, толстокожих апельсинов и аппетитных куриных ножек. Даже Профессор не появился – видимо, боялся, что заметут. Пришел только следователь. Снял показания и осуждающе покачал головой.
– Ну и дурак же ты, Рабинович! А говорят, евреи умные!
– Да я не еврей, – обиделся Моня. – Я – татарин!
– С такой фамилией? – усмехнулся следователь.
– А это псевдоним. Артистический, – не сдавался Моня.
–Ар….– следователь засмеялся так, что у него потекли слезы. – Надо будет этот анекдот мужикам рассказать! Но еврей или татарин, а все-таки дурак! Грабить такую квартиру может только дурак!
И вышел из палаты.
– Что этот следак про квартиру намекал? – подумал Моня. – Чем она такая уж особенная?
На этот вопрос Моня никак не мог найти ответа. Спросить у Профессора было невозможно – тот закрыл свой мобильник и, видимо, спрятал его где-то в лесной чаще… Узнать про квартиру у следователя тоже не получилось: смешливый мент-полицейский будто забыл о монином существовании. Ждал, подлюга, пока Моня встанет на ноги. Но этот день никак не наступал.
Лечение шло долго. При виде мониной спины врачи удивленно свистели, качали головами, морщили лбы, чесали за ухом.
– Придется менять профессию, – сожалеюще говорили они.
Однажды ночью, лежа лицом к стенке. Моня вдруг вспомнил рыжую Лену. Запах ее кожи, сильные пальцы, нежный смех – будто голубь курлыкает на подоконнике… Моня представил, как Лена входит в палату, и все на секунду замолкают, сраженные ее красотой. Жаль, у Мони не сохранился ее телефон.
Оказалось – сон был в руку. После завтрака дверь в палату открылась, и внутрь вошла Лена. В одной руке у нее была сетка с яблоками и апельсинами, в другой коробка с тортом. Поставив подарки на монину тумбочку, Лена села на краешек кровати.
– Как дела, Мальчик-с-Пальчик? – улыбнувшись, спросила Лена.
– Какие дела? – кисло ответил Моня. – Дела у воров, а я….
Тут он запнулся, поскольку не знал, что про него известно Лене. Впервые в жизни Моня не был уверен в себе. В своем обаянии и особой улыбке.
– Да ты не переживай, Мальчик-с-Пальчик, – прямо глядя в монины глаза, сказала Лена. – Я все знаю…
– Откуда? Из телевизора? Или в газете прочитала?
– Моня, Моня! Какой телевизор? Какие газеты? Ты не такая уж большая фигура, чтобы тебя показывали в криминальной хронике. И потом, я попросила там – она кивнула головой на потолок – чтобы об этом происшествии ничего не сообщали…Зря что ли я столько милицейских спин массирую?
– А с какого боку ты в этом деле? – еще больше удивился Моня.
– С того, что ты залез в мою квартиру, – улыбнулась Лена. – Ну, почти залез…
Моня закрыл глаза и отвернулся к стенке. Так и пролежал, пока Лена не ушла. Ему было стыдно. Жалко себя. И особенно свой позвоночник. Параллельные прямые сверкали перед его внутренним взором, рвались вперед, словно заколдованные железные рельсы в прекрасное будущее.
Моня долго ворочался на скрипучей кровати. Съеденные на завтрак пирог с рисом, две котлеты и тарелка каши обменивались в животе впечатлениями, булькали и чмокали. Печень побаливала, поджелудка ныла. Наконец Моня провалился в сон.
Во сне он был Мальчик-с-Пальчик, находился в лесу, заросшем могучими дубами, и шел домой, ориентируясь по оставленным для него хлебным крошкам. Крошки привели Моню на опушку. Она была освещена мягким солнцем, которое не мешало видеть, куда ведет дорожка из маленьких кусочков белого хлеба. А заканчивалась она у симпатичного домика – такие Моня видел в рекламе шоколада «Милка». Окно в домике было открыто, у него сидела хозяйка – рыжеволосая белокожая Лена. Она увидела Моню и помахала ему рукой.
– Дети! – закричала Лена, обернувшись вглубь дома. – Идите сюда, папа вернулся!
Моня вздрогнул и проснулся. В палате было тихо и полутемно – все ушли на ужин. Вот как долго проспал Моня!
Щекам было горячо и мокро.
– Жаль только, в жизни этой прекрасной жить не придется ни мне, ни тебе, – вспомнил Моня подслушанную когда-то от Профессора фразу. Ему невыносимо захотелось на волю – прочь от врачей, холодных блестящих инструментов, клизм и грязного туалета. Глотнуть пахнущего арбузом морозного воздуха, поймать на язык снежинку и идти – куда глаза глядят!
Моня глянул на окно – оно было забито наглухо, видимо, еще с прошлого века, ржавыми крепкими гвоздями. А форточка была такой крохотной, что даже Моня с его ростом и телосложением не смог бы в нее пролезть.
Ольга Рукенглаз. Журналист, сценарист, писатель и драматург. Закончила ВГИК, работала в Останкино и на ВГТРК. С 1994 года живет в Израиле. Работала во многих "русских" газетах и журналах, редактором в кино.
Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»
Смерть Блока
Роман Каплан — душа «Русского Самовара»
Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»
Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»
Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже
Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца
Покаяние Пастернака. Черновик
Камертон
Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»
Возвращение невозвращенца
Смена столиц
Земное и небесное
Катапульта
Стыд
Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»
Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder
Встреча с Кундерой
Парижские мальчики
Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи